Таблоид, Джек? – переспросил мой папа, с отвращением и разочарованием. Он потер глаза рукой, не в силах взглянуть на меня.
Хотя я там больше не работал, я чувствовал потребность защититься. В прошлом я отмахивался от всего, позволяя им считать себя каким-то неугомонным бродягой. Но это уже было не так.
– Да, таблоид. Потому что у меня хорошо получалось.
– Хорошо получалось преследовать знаменитостей? – прервал мой папа.
Мама бросила на него взгляд.
– Пусть говорит.
Мой отец покачал головой, но ничего не сказал.
Я убрал волосы с лица и уставился вниз, на журнальный столик.
– Это было нечто большее, чем проникнуть куда-то и получить от людей то, что нужно. Я умел рассказывать истории через фото.
Тут я поднял взгляд на родителей.
– Я хочу учиться фотографии.
Мой папа растерянно нахмурился.
– Ну да, Джек, мы знаем, что тебе нравится фотография. Мы не просто так потратили столько денег на эту твою камеру. Но теперь ты хочешь учиться этому?
– Да, – ответил я быстро, чтобы не растерять храбрость. – И я не просто люблю фотографию. Я, кроме того, хорош в ней. – Вот, я это сказал. Я чувствовал себя уязвимо, претендуя на страсть, на мастерство. Несмотря на то, что я знал: мои фото хороши, я никогда не чувствовал себя комфортно, демонстрируя гордость своей работой. До тех пор, пока не познакомился с Лаки.
Я продолжил.
– Я знаю, что это не практично и вы, ребята, не одобряете. Когда я в последний раз заикнулся об этом, вы просто отмахнулись. Но я серьезно. У меня было время подумать об этом. И я хочу использовать свои навыки в интересной работе. А не в погоне за знаменитостями.
Повисло молчание, и я взглянул на Эйву, надеясь увидеть дружелюбное лицо. Она улыбнулась мне, все еще теребя свою косу.
– Ты лучший фотограф, какого я знаю, – сказала она, пытаясь помочь мне.
Я нервно рассмеялся.
– Эм, спасибо?
– Ты очень хорош, – наконец сказала моя мама.
Мой взгляд метнулся к ней.
– Да?
Её лицо смягчилось.
– Да! Помнишь те школьный фотографии Эйвы в прошлом году, они вышли так плохо, что она плакала целых три дня?
Эйва скорчила гримасу.
– Спасибо за напоминание.
– Ну, Джек всё исправил. Помнишь те фото? – спросила мама, вскинув брови. – Он уловил твой характер.
Я это помнил. Прямо перед закатом я провел с ней во дворе целый час, заставляя ее бегать вокруг с развевающимися волосами. Затем, в момент затишья, когда она отдышалась, я сделал кучу её снимков с блаженным, раскрасневшимся лицом. Солнечный свет мягко и тепло ласкал ее кожу, опускаясь за холмы.
Облегчение разлилось по всему моему телу, плечи чуть расслабились.
– Спасибо, мама.
Молчание отца оглушало. Мы все повернулись к нему. Мама наконец ткнула его в ребра.
Он откашлялся.
– Не знаю, с чего ты решил, будто мы не хотим, чтобы ты стал фотографом. Мы беспокоились, что ты не хочешь делать вообще ничего.
Я моргнул. Что?
– Прошу, Джек. Действуй. Вот зачем мы с твоей мамой делаем это всё, – он обвел жестом квартиру. – Я знаю, что ты не хочешь точно такой жизни. Это нормально. Я хочу, чтобы у тебя была жизнь, которую ты хочешь.
Искренность в его голосе заставила меня с трудом протолкнуть вставший в горле ком.
– Ты понимаешь? – хрипло спросил он.
Я кивнул.
– Да. И я прошу прощения за то, что так долго валял дурака с этим банком, я…
Он покачал головой.
– Я знаю, ты его ненавидишь. Мы лишь хотели, чтобы ты был занят чем-то, а не стал каким-нибудь хиппи.
Я рассмеялся.
– Что? О, постой, хочешь сказать, как Нихил в банке?
Мой отец закатил глаза.
– Как все богатые мальчики и их полное открытий путешествие с рюкзаком.
– Да, открытий под травкой, – фыркнув сказала Эйва.
– Эйва! – одновременно воскликнули мои родители.
Она пожала плечами в ответ.
Я был потрясен их реакцией.
– Вау, ладно, – сказал я. – Я думал, вы хотите, чтобы я стал банкиром или кем-то в этом роде. И я не знал, как сказать вам, что я этого не хочу. Что я долго не знал, чем хочу заниматься. Но теперь я знаю.
Моя мама кивнула.
– Это все, чего мы хотим, Джек. Чтобы ты трудился над тем, чего ты хочешь.
Ничто не могло сделать меня счастливее, чем эти слова.
– Спасибо. Обещаю, что я так и сделаю.
– Но тебе все равно нужно закончить стажировку, пока ты не поступишь в колледж, – сказал отец.
Я кивнул. Колледж. Презрение, которое я испытывал к этому слову, таяло с каждой секундой, прошедшей после моей ссоры с Лаки.
– Ладно, хорошо, я все еще не посмотрел варианты, куда можно пойти учиться…
Эйва вынула телефон.
– Я уже сделала таблицу.
Мой папа рассмеялся и вскочил с дивана.
– Кто хочет завтракать?
Мы собрались за кухонным столом, и я почувствовал себя легче, чем когда-либо за последние недели. Месяцы. Годы.
Как только с разговором с родителями было покончено, я снова смог думать о Лаки.
Вторую половину дня я провел, слоняясь по квартире.
Я все гадал, передал ли охранник ей фотографию.
Гадал, открыла ли она конверт или сожгла его.
Гадал, видела ли она фото.
Видела ли она записку.
Я уставился в потрескавшийся потолок своей квартиры, растянувшись на диване, где пролежал уже несколько часов. Мучиться разбитым сердцем было невыносимо. Что, все через это проходят? Это чертовски ужасно!
Воздух в квартире был спертым и пах отвратительно. Парнями и несвежей едой.
Наконец я дотащился до окна и открыл его. Мягкий желтый солнечный свет струился в комнату, высвечивая каждую пылинку. Вместе со светом струился шум. Окна достигали крики продавцов, смешанные с автомобильными гудками.
Что-то в безжалостности этого города угнетало меня. Как все могли продолжать жить, когда я чувствовал себя так?
О боже мой. Мне хотелось дать себе пощечину.
Мой телефон зажужжал на журнальном столике, прерывая мою угрюмую меланхолию.
Я потянулся взглянуть на текст. От Чарли.
«Привет, разве Лаки выступает в шоу не… прямо сейчас?»
Я бросил взгляд на время на телефоне. Было три часа дня. Я посчитал – мы шли вперед на пятнадцать часов. Лаки появится в эфире через несколько минут.
Если бы я был большим стоиком, я мог бы холодно выключить телефон и пойти в душ. Смыть воспоминания. Начать с самого начала, свежим и готовым сделать свой день.
Кого я обманывал? Я открыл свой ноут на журнальном столике и нашел стрим.
Присел на корточки у стола, сгорбившись и балансируя на пальцах. Примерно пятьсот рекламных роликов спустя началась трансляция в прямом эфире.
Какой-то актер, играющий супергероя, разговаривал с ведущим Джеймсом Перривезером.
– Ну же! – крикнул я в экран, как будто эти два тупицы с улыбающимися лицами могли меня услышать. Но вскоре они закончили, и я вцепился в края своего ноута, приблизив лицо к экрану настолько, что буквально чувствовал, как его бурлящая энергия касается моей кожи.
Включилась реклама.
Я упал назад, ударившись головой о диван, а задница соскользнула на кафельный пол. На потолке было столько трещин. Краска отслаивалась маленькими кусочками. Мои мысли неслись вскачь, подстраиваясь под ритм сердца. Оно готово было вырваться из груди и кругами бегать по комнате, так сильно оно колотилось.
Был ли я готов увидеть ее? И не просто ее, а ее в образе Лаки? Лаки, существовавшей на разных планетах с той девушкой, с которой я провел день?
Музыкальная тема шоу вернула меня в реальность, и я вернулся на пятки, обхватив руками ноут.
Так случилось, что я оказался в единственном затененном месте в комнате, между лучей пыльного солнечного света. Казалось, всё замерло – трепет занавесок, кружащиеся пылинки вокруг моей головы.
Джеймс стоял на сцене, сцепив руки перед собой.
– У нее более десяти миллионов подписчиков в Твиттере. Ее сингл «Heartbeat» – самая скачиваемая песня в истории Азии. – Крики и скандирование из зала почти заглушили его слова. Он сделал шокированное лицо и ухмыльнулся. – Сказано достаточно! Здесь, и это ее дебют в Америке, сенсация K-Pop – Лаки! – Джеймс взмахнул руками, и камера повернулась налево. Колонки моего ноута не справлялись с ревом толпы.
Боже, я едва мог дышать. Фактически я вцепился рукой в грудь, сжав в кулаке толстовку.
На сцене было темно, а потом вдруг появилась она.
Стоя под единственным прожектором. В серебристых сапожках, что обтягивали ее длинные ноги. Крошечные шорты. Какой-то блестящий жакет, который обтягивал ее торс. Ее голова была опущена, завеса розовых волос искусно растрепалась и закрывала лицо. Рука, державшая микрофон, была отягощена блестящими массивными кольцами.
Она уже казалась такой далекой.
Заиграла музыка «Heartbeat», но она не пошевелилась. Ладно, это может быть частью представления. Но музыка все играла, и в воздухе витала ощутимая тревога. Я нервно прикусил губу. Что происходит?
Музыка все играла, она сняла жакет и бросила его на пол. Аудитория одобрительно загудела.
Что-то в этом было странное.
Затем она, одно за другим, сняла кольца, и они, со стуком, тоже упали на пол. Музыка все играла, непонимание пронизывало все вокруг.
Все еще пряча лицо за волосами, она положила микрофон на пол, наклонилась и расстегнула молнию на левом ботинке.
Сняла его и отбросила в сторону. Расстегнула второй.
Лишь тогда, разувшись, вновь взяла микрофон и подняла голову. Сдернула розовый парик. Аудитория ахнула.
Она смотрела прямо в камеру, ее волосы были забраны в узел на затылке. Глаза сияли, она широко улыбалась.
Дыхание замерло у меня в горле.
– Остановите музыку, – сказала она в микрофон. Голос у нее был повелительный, но спокойный. Из зала донеслись смущенные аплодисменты и восклицания. Она поднесла указательный палец к губам и подмигнула. Заставляя всех замолчать.