Бульдог – мой кошмар, и я с ним справлюсь, мяу. Я должен с ним справиться!
Лёва шепчет мне отчаянно:
– Что делать?
– Р-р-р! Пр-рочь! – рычит бульдог, совсем такой же, как тот Люцифер, убивший моего дедушку, совсем такой же, клянусь кошачьей бабушкой, совсем такой же, мяу его побери…
И я вспоминаю дедушку на траве, и людей вокруг, и того, ещё маленького, Лёву, и того, ещё маленького, себя, и думаю про Жутика, которого никогда не видел… И собираю в подушечки пальцев всю храбрость, которая где-то там во мне должна же быть… И встаю в полный рост, дрожу, но встаю, и подбегаю к забору, и слышу, как Лёва испуганно зовёт:
– Кефирыч, ты куда?!
Я подбегаю к забору и кричу:
– Будь ты проклят, бульдог! Убийца котов! Будь ты проклят, я не боюсь тебя, не боюсь, не боюсь! Бульдог Бульдогович, Люцифер и все прочие злые собаки, будьте вы прокляты, мяу-у!
Бульдог глядит удивлённо. Потом очнулся – страшно зарычал – и как кинется на меня!
Я уже попрощался с жизнью и зажмурился, но вдруг раздаётся страшный грохот, а бульдог резко отпускает меня – и жалобно скулит.
Я осторожно приоткрываю один глаз.
Бульдог Бульдогович распластан на заборе под тяжестью огромного чудовища. Зубастого и косматого: то ли медведь, то ли обезьяна, то ли снежный человек…
– Я не буду ставить двойку! – кричит чудовище. – Я передумала! Я поставлю – кол! А-а-ха-ха!!!
С этими словами чудовище вырывает из забора доску и давай размахивать ею над нашими головами!
– Надежда Викторовна, не надо! – вдруг раздаётся крик позади нас.
Мы резко оборачиваемся… Валя!
– Валя, ты почему так долго? – бросается к ней Лёва.
– Никак не могла уснуть, извини, очень нервничала, – бормочет Валя, щурясь в очках с одним стеклом. – Даже Анна Андреевна своей колыбельной никак не могла усыпить…
– Единица тебе, глупая девчонка, единица-а! – вопит чудовище – Надежда Викторовна и всё размахивает над нами доской.
– Пожалуйста, не ставьте мне единицу, я выучу, я исправлю! – чуть не плачет Валя.
– Р-р-р, спасите, меня чудовище р-раздавило, гав! – хнычет бульдог, хнычет всё тише, становится всё меньше, всё прозрачней и, наконец, растворяется, исчезает в воздухе!
– На каждый кошмар найдётся другой кошмар, – шелестит возле меня тихий, родной голос.
– Анна Андреевна! – ору я. – Ура-а! Ты тоже уснула и теперь с нами?
– Куда ж я без вас, тем более – куда вы без меня, – улыбается Анна Андреевна и добавляет шёпотом: – Вы же помните: я потомок Кошачьей Королевы, и Жутик боится только меня. Вот и печать.
– Е-ди-ни-ца! Е-ди-ни-ца!!! – вопит косматое чудовище Надежда Викторовна.
Потом резко спрыгивает с забора и идёт на нас с доской над лохматой башкой, монотонно приговаривая, как робот:
«Купили банан массой двести пятьдесят грамм масса кожуры составляет две пятых этой массы вычислите массу съеденной части банана… Куликовская битва произошла в тысяча триста восьмидесятом году а Бородинское сражение – четыреста тридцать два года спустя в каком году произошло Бородинское сражение… Поле имеет форму прямоугольника его длина равна восьмистам пятидесяти метрам, а ширина шестистам двадцати пяти метрам каков периметр поля…»
Классная-чудовище замахивается на нас доской, мы кричим и дружно пригибаемся. Тогда, заревев, чудовище отбрасывает доску, вытягивает кривые мохнатые пальцы и хватает Лёву за горло!
– Ма-ма! – сипит мой бедный маленький хозяин.
Глава двадцать первая, мяу,в которой кошмаров всё меньше, а нас всё больше, но враг по-прежнему коварен
– Я не боюсь вас, Надежда Викторовна! – вдруг отчаянно голосит Валя. И только она это кричит, как кто-то ударяет чудовище сзади так, что оно подскакивает.
– Ай! Кто пинается? – вопит чудовище. – Ещё кто-то единицу захотел и доской по голове?
– Пошло отсюда! – раздаётся странно знакомый голос, и чудовище, плюнув, начинает растворяться в воздухе. А на его месте…
– Дедушка! – кричит Лёва.
Да, это Лёвин дедушка. Но глаза его злые, и пальцы крючками. Шевеля растопыренными пальцами, дедушка кричит растворяющемуся чудовищу:
– Кто так душит? Вот как надо!..
– Дедушка, не надо, что ты делаешь, я же твой внук, не надо… – бормочет Лёва.
Мы с Валей и Анной Андреевной набрасываемся на дедушку, пытаясь оторвать его руки от Лёвиного горла.
– За-чем ты ме-ня ду-шишь?.. – сипит Лёва.
Руки никак не отдираются, как мы ни стараемся, мяу…
Я прыгаю к Лёвиному уху, успеваю прошептать:
– Надо показать, что ты его не боишься, и тогда этот кошмар уйдёт!
– И придёт другой?.. – еле слышно скрипит Лёва.
– Главное – этот уйдёт!
– Я… не… не боюсь тебя… дедушка… Ты… не дедушка… Мой де-душ-ка не та-кой… – бормочет Лёва, задыхаясь, глаза его начинают закатываться. – Не бо-юсь… – Тут пальцы дедушки резко разжимаются, и Лёва падает на землю без чувств. Валя кидается к нему.
А Лёвин дедушка так и остаётся стоять с вытянутыми кривыми пальцами. Он застыл, как будто его из розетки выключили. Потом трясёт головой и лезет в карман. Достаёт оттуда флейту и начинает играть. Но музыка эта не грустная и не прекрасная, это совершенно жуткая какофония! Флейта визжит и пищит как ненормальная, мы затыкаем уши и закрываем глаза… Но флейта постепенно становится всё тише, а потом и вовсе смолкает.
Мы осторожно открываем глаза и видим, что Лёвин дедушка… весь обмотан липкой лентой! С ног до головы! Рядом стоит карета, запряжённая тремя зайцами. Липкая лента – огромный рулон – тянется из кареты.
– Я – лента! Я стал лентой! – раздаётся искажённый ужасом голос, лента шевелится, но дедушку держит крепко, не давая ему вытянуть свои страшные кривые пальцы.
– Валера, это ты, мяу? – спрашиваю осторожно.
– Ну а кто? – хнычет лента. – Я ж рассказывал… Мой самый страшный кошмар – как будто я превращаюсь в ленту…
Дедушка между тем растворяется, исчезает в воздухе, а лента всё дрожит и крутится туда-сюда.
– Ты, Валера, значит, тоже заснул, мяу? – спрашиваю ленту.
– Ну да, – говорит Валера. – Я уснул, а тут – мой кошмар, как обычно! Три зайца везут карету… В карете – липкая лента, разматывается, разматывается, и вдруг я становлюсь этой лентой! Приклеиваюсь ко всему… разматываюсь… а зайцы везут и везут… а я наклеиваюсь и скоро закончусь… Ма-ма!
Мы с ужасом смотрим на говорящую, мечущуюся в тоске липкую ленту.
– Ма-ма… – повторяет лента и вдруг на секунду замирает, а потом кричит: – Я вспомнил! Это мама, мама заматывала меня такой лентой в детстве, чтоб я не дрыгался, не мешал ей! Заматывала и заматывала… Поэтому лента и стала моим самым страшным кошмаром! – Из ленты брызжут человеческие слёзы.
Тройка зайцев испуганно косится на неё.
А Лёва, к счастью, приходит в себя. Держась поминутно то за шею, то за Валю, он подходит к нам и тоже смотрит на ленту.
– Как мне снова стать собой?! – ревёт лента. – Как?! Я больше не буду никого обижать, только помогите мне снова стать человеком, пожалуйста!
Эх, мяу. Жалко его тоже. Хоть и бандит тот ещё, а всё-таки жалко. И мама его лентой связывала к тому же… Может, он потому таким нехорошим и вырос, что любыми путями от пут хотел избавиться?
– Говори, что не боишься, мяу! – кричу я ему.
– Да, говори, тогда этот кошмар пропадёт… – слабым ещё голосом подтверждает Лёва.
– И придёт следующий, – усмехается Анна Андреевна. Всё-таки, как ни крути, а Валера ей голову пробил, обидно ей до сих пор.
– Главное – этот пропадёт! – кричу я снова.
– Я… не боюсь… – хнычет лента. – Мама больше не связывает меня никакой лентой! Я не боюсь!
И лента постепенно начинает превращаться в Валеру. Сперва у ленты появляются руки, потом ноги, правда – в самых разных частях ленты. Потом руки-ноги медленно ползут на свои места. А потом возникает и сам хнычущий Валера.
– Ой, – оглядывает он себя. – Кажется, я снова человек! Уф…
Но мы не успеваем выдохнуть.
Тут же раздаются страшные кошачьи вопли! И слева, и справа, и сверху, и снизу!
Повсюду на нас сыплются коты, они нападают друг на друга, валят друг друга с лап, и сами падают, и снова поднимаются, и снова падают… И вопли кошачьи становятся всё громче, и один хриплый крик – что-то очень уж знакомый…
– Битва! Проклятая битва! Опять! – хрипит этот знакомый голос, и из клубка сражающихся котов выпадает… наш Когтев-Кривой!
Мы кидаемся к нему, но он вопит:
– Отойдите! Тут опасно! Это мой кошмар: кошачья война! Эх, здравствуй, моя Мурка в платье из фланели!
Он почти уже выбирается из кошачьего клубка, но тут один из котов облезлой лапой снова затягивает его внутрь!
– Э-эх! Не поминайте лихом! – отчаянно вопит Когтев.
– Кричи, что ты не боишься войны! – вопит Лёва.
– Чего?! – хрипит Когтев.
– Кричи, что не боишься кошачьей войны! Когда кошмар слышит, что его не боятся, он исчезает, мяу! – кричу я.
– А вы… вы… откуда… знаете?! – вопит Когтев, отбиваясь от бешеных котов.
– Опытным путём пришли! – кричит умная Валя.
– Ну… раз опытным… – вопит Когтев из последних сил. – Тогда… Щас… Секунду…
– Ну, давай, Когтев, миленький! А то погибнешь! – вопим мы хором.
– Я… не… не боюсь кошачьей войны! Это всё сон! Это – сон! Я – не бою-у-усь! – голосит Когтев и отчаянно запевает: – Му-урка, ты мой Мурё-ночек! Э-эх, это самое!
И клубок сражающихся насмерть котов начинает медленно растворяться в воздухе…
– Не бо-юсь!!!
– Молодец, Когтев! – кричим мы.
– Вот такого бы мне кота, – говорит Валера восхищённо. – И смелый, и про Мурку поёт. Наш человек! Ну то есть кот.
Когтев-Кривой наконец подбегает весь истерзанный, но, главное, живой!
Мы кидаемся его обнимать.
– Эй, осторожней! – хрипит Когтев. – Я весь израненный так-то!
– Ну, главное, твой кошмар пропал! – улыбается Валя. – И ты можешь успокоиться.
– Я не могу успокоиться, пока не увижу своего начальника в целости и сохранности! – огрызается Когтев. – Где мэр Бубуська? А?