Жаль, был тот сын, опять же, честных правил,
Как Пушкин про него бы нам сказал.
Да, был тот сын ужасно честных правил,
Как Пушкин про него бы нам сказал! —
скрипит паук.
Вяло улыбнувшись, Жутик поёт дальше:
Рождались дети, год за годом шёл…
Ни в ком я продолженья не нашёл!
Росли, увы, глупейшие котятки,
Преступно ненавидящие зло…
А кто продолжит дело? Непонятки!
С потомками мне крупно не везло!
Да, кто продолжит дело, непонятки!
С потомками ему не повезло! —
подтверждает скрипучий паук.
Кто нюхает, к примеру, жёлтый лютик,
Кто песенки мурлычет на ковре…
Но вот рождён Кефирыч – новый Жутик,
Прапрапрапрапраправнук в октябре!
И мне пришло знаменье моментально:
Вот это – продолжатель тёмных дел!
Поможет старику он капитально,
Устроит настоящий беспредел!
Хранитель никакой он – почему бы?
Да потому, что призван разрушать!
Греми же, барабан, гудите, трубы!
Тебе, Кефирыч, всё теперь решать!
Ну да, и барабан греми, и трубы,
Кефирычу пришла пора решать! —
скрипит паук, кивая мохнатой башкой.
– А теперь пришла пора нажать на кнопочку, – бормочет Жутик. – Итак, отсчёт пошёл. Думай, Кефирыч, дорогой мой потомок. Или ты со своими друзьями – в моей мёртвой команде на страже моего мира, бессмертные, в моём тёмном-претёмном мёртвом царстве… Или через пять минут вы все, миленькие и добренькие, просто исчезнете. А я буду ждать нового потомка, нового знамения. Должен же когда-то появиться очередной Кефирыч – плохой хранитель, но замечательный злодей.
– Пока все ещё живы, – шепчет мне Лёва. – Пять минут все ещё будут живы – и в нашем сне, и в мире… А потом – всё… Что делать? Что делать, Кефирыч?
– Я не хочу, не хочу быть злой, не хочу служить Жутику, – рыдает Валя. – Лучше умереть!
– И я не хочу быть злым, – шепчет Валера. – Хватит уже.
– И я не хочу! – хрипит Когтев-Кривой. – Эх, Мурка, ты мой Мурёночек… Я, конечно, солдат, но злу служить не собираюсь! Я не нападаю – я только защищаюсь, это самое!
– И я! – горячо говорит мэр Бубуська. – Я мэрный мир!
Мы удивлённо уставились на него.
– Ой, то есть я мирный мэр! – поправляется Бубуська. – Извините, нервничаю…
– Занервничаешь тут! – горько улыбается Самохин. – А так-то я тоже категорически против. Я клятву гипсокартону давал, в конце концов.
– Мяу, это что же получается? – в отчаянье говорю я. – От меня всё зависит, но выхода всё равно нет, мяу? Мир же всё равно будет уничтожен! Анна Андреевна! Ну что ты молчишь? Ты же можешь помочь как-то!
– Вот именно – «как-то», – горестно откликается наконец Анна Андреевна. – Я пытаюсь понять как… Но никаких подсказок… – Она печально опускает белую голову.
– Ну что, четыре минутки у вас осталось, – холодно усмехается Жутик. – Думайте… Вы только посмотрите, как будет чудесно!
Он лениво поднимает лапу.
И тут из темноты начинают выбегать дети, и взрослые, и коты, и собаки… Их много, много, они заполняют всё пространство вокруг, кажется, они уже не только на земле, но и на небе… Все они как будто живые, а как будто мёртвые: и двигаются, как роботы, и глаза пустые, как у Жутика…
Вдруг Лёва и Валя хором кричат:
– Надежда Викторовна!
Из темноты появляется учительница.
– «Туристы плыли на лодке со скоростью шесть километров в час и были в пути пять часов обратно они возвращались на катере который шёл со скоростью пятнадцать километров в час сколько времени туристы затратили на обратный путь», – бормочет она, глядя в пространство.
– Надежда Викторовна, очнитесь! – тормошит её Валя.
– А? – вздрагивает классная. – Что это? Где я? О боже! – Она в ужасе показывает куда-то вдаль.
Мы все смотрим туда. А там, далеко, ползёт и всё ближе к нам становится гигантский жук. Вот он рядом, и мы видим, что он – в пиджаке и в галстуке.
– Михаил Семёнович! – кричит Надежда Викторовна и хватается за сердце.
– Мяу, кто это?! – кричу я.
– Это наш директор, – растерянно говорит Лёва. – Видно, директор – это кошмар Надежды Викторовны!
– Да-а, я её кошма-ар, и я её сейчас съе-ем! – гремит огромный жук Михаил Семёнович.
Учительница падает в обморок. Жук склоняется над ней.
Но вдруг его хватает огромная рука, раза в три больше жука, и отбрасывает далеко-далеко, и жук, теряя пиджак, с криком пропадает в темноте. А обладателем огромной руки оказывается наш физрук! Он просто гигант, его голова упирается в небо!
– Получается, физрук – это кошмар директора? А почему? – кричит Валя.
– А потому что мы, здоровые и спортивные, всегда кошмар для таких хиляков и очкариков, как директор, гы-гы-гы! – гогочет физрук, да так, что даже небо, кажется, трясётся.
Лёва тоже трясётся: физрук – его кошмар, как и учительница! Вот физрук протягивает руки к Лёве, чтобы начать душить…
Но вдруг мелко начинает трястись сам физрук: в два раза больше него, закрывая и небо, и землю, над нами возвышается врач. Григорий Борисыч. Тот самый, который пытался лечить Лёву от кошмаров и у которого чудесная медсестра Ириш так здорово чешет меня за ушком, мяу!
– Я… боюсь… докторов… Ужасно… боюсь… докторов… А-а-а!!! – кричит физрук и вдруг быстро начинает уменьшаться в росте, становится из гиганта малышом.
– А я боюсь физруков! – кричит в ответ врач Григорий Борисыч. – Мой физрук был такой страшный и злой! Он так меня обидел, надо мной так все смеялись! Он сказал: «Эй, толстый, забудь деревню бабушки, где ты всё лето пирожки трескал!» И я с тех пор худею и худею и скоро совсем исчезну! – И бедный Григорий Борисыч тоже становится маленьким-маленьким и худеньким-худеньким.
Жутик молча, с вялой усмешечкой наблюдает за происходящим, поглаживая паука.
«Что же это получается, мяу?» – думаю я, глядя на всё происходящее. У каждого из нас свой кошмар. Но у каждого кошмара тоже обязательно есть свой кошмар. И на каждый кошмар найдётся кошмар, так получается? И если сейчас, уже совсем скоро, время истечёт, и бомбочка взорвётся, и все кошмары вырвутся наружу – весь мир и правда погибнет от ужаса?! Мяу-у!
– Три минуты, – лениво предупреждает Жутик. – Три минуты… Вы только посмотрите, как прекрасно: все умирают и сразу же оказываются тут, и все подчиняются мне одному, потому что только я – повелитель всех кошмаров, только я могу приказывать им: пугать или не пугать. До смерти или не до смерти. Ну так как, Кефирыч? Вы со мной?
Мяу! Я не знаю, что отвечать! Мне жалко друзей. Если я соглашусь быть заместителем Жутика, мы выживем! Но как жить живыми в мире мёртвых? И творить зло, бесконечно творить зло? Мяу!
– А дедушку, почему ты показываешь мне злого дедушку? Почему он хочет меня задушить, он ведь был такой добрый?! – отчаянно кричит Лёва Жутику.
– Это просто, как дважды два, – усмехается Жутик. – Вон ваша училка может подтвердить. Дважды два – это просто? А, училка?
Бледная Надежда Викторовна машинально кивает.
– Ну вот, – довольно ухмыляется Жутик. – Всё просто: я ненавижу мир и добро. И все, все в моих кошмарах – злые и страшные. Даже самые любимые… Даже так: особенно самые любимые. Чтоб вам, людишкам, больнее было.
– А почему тогда ты Валю не показываешь мне страшной? – кричит Лёва и осекается: он понимает, что только что невольно признался ей в любви. Оглядывается на Валю. Она молча и очень серьёзно смотрит на него.
– С девчонкой так не получается, к сожалению, – цедит Жутик. – Потому что она не просто тоже тебя любит. Она ещё и живая. А пока вы любите и живы – сделать из вас кошмар не получается даже у меня, и меня это бесит, клянусь кошачьей бабушкой.
Я вздрагиваю: это ведь моя присказка! Про кошачью бабушку! И за ушком тоже обожаю, когда чешут! Значит, я и правда ему родственник? Вот повезло же в кавычках, мяу…
– Но заметьте, – продолжает Жутик, – пока вы любите и живы. Ключевое слово – «пока». Живы вы через две минуты уже не будете. Если, конечно, мой родственничек Кефирыч вас не спасёт.
Мы стоим молча, сгрудившись в кучу.
Вокруг нас мечутся кошмары, кошмары взрослых и детей, кошмары взрослых и собак… Гориллы, бандиты с ножами, землетрясения, пожары, скелеты, привидения, всё кричит, визжит, кого-то душат, кого-то топят… Кошмар всё гуще, всё безысходнее, мяу, а выхода – выхода-то в любом случае нет…
– Ну что ж, одна минутка осталась, – вздыхает Жутик. – Как и обещал: сперва, специально для девчонки, мой любимый паучок.
Жутик спрыгивает с паука, старый и неловкий, падает на землю, кряхтя, поднимается и с унылой злобой приказывает пауку:
– Вцепись ей в волосы. Да хорошенько, как ты умеешь.
Паук потирает огромные мохнатые лапы, клацает челюстями и медленно, но верно приближается к Вале.
Валя закрывает голову руками.
Лёва закрывает её собой, раскидывает руки.
Мы тоже все встаём перед ней: я, и мэр, и Когтев, и Самохин, и Валера. Мы все встаём и все раскидываем – кто руки, кто лапы.
И только Анна Андреевна остаётся сидеть и смотреть… Эх, Анна Андреевна! Ну что же ты?!
Паук всё ближе.
Жутик равнодушно смотрит, чуть ухмыляясь.
Вокруг визг, рёв и треск. И темнота.
Только фонарь, один фонарь горит на стене дома напротив…
– Сейчас ты умрёшь, девчонка, – спокойно говорит Жутик. – Ты умрёшь и тоже станешь кошмаром. Обычным кошмаром. И все вы станете кошмарами, бессмертными и бесправными, обречёнными только скитаться по чужим снам – по снам моих мертвецов, где даже вы, такие добренькие и миленькие, будете злыми и жестокими, как в кривом зеркале…
– Зеркало!!! – вдруг дико кричит Анна Андреевна.