Подкинул и испугался: а вдруг он утонет? Камертон закружился в воздухе над водой, лягушка прыгнула, схватила камертон в рот и как дунет в него! И над прудом разнеслась нота: ля-а-а-а!
Лягушка перепугалась, выплюнула камертон и снова нырнула в пруд, а мы с внуком долго смеялись над глупой лягушкой…»
Мяу, я читаю мысли Лёвиного дедушки, и эти мысли так похожи на Лёвины, клянусь кошачьей бабушкой! А Лёва? Что сейчас думает Лёва?
«Мой дедушка… Мой милый дедушка, как хорошо, что ты есть, и что ты всегда теперь будешь со мной, и не будешь больше душить меня во сне, а будешь играть на флейте свою прекрасную музыку и читать мне на ночь длинные стихи!
Мама и папа… Как хорошо, что вы живы, и что не попали ни в какую аварию, и что всё это был только сон! Моя бабушка… Моя милая бабушка, как хорошо, что здесь ты жива и что ты снова вместе с дедушкой, он так тосковал по тебе!
Валя… Моя милая Валя. Я мысленно держал тебя за руку, когда ты боялась засыпать, и сейчас держу тебя за руку, и буду держать всегда, и, даже когда меня не станет, и ты будешь плакать, а я не смогу тебя утешить…
Нет, я смогу! Потому что живы все, чьё добро помнят. Я буду держать тебя за руку. Валя, я буду держать тебя. И наяву, и во сне. Когда любишь – всегда возвращаешься…
Дедушка играет на флейте. Лягушка ловит камертон. И листья летят. И снег идёт. И всё будет хорошо, Валя!
Кефирыч…
Милый мой Кефирыч…»
Мяу! Тут я уже не смог читать Лёвины мысли, потому что расчувствовался и размяу… Размяк то есть!
– Мне пора, – тихо говорит Верховный. Он теперь высоко-высоко над нами, на самом высоком и самом дальнем холме, но мы его прекрасно слышим. – И вам пора, мои дорогие. Кому – уходить, кому – оставаться, кому – просыпаться, кому – засыпать…
И запел совсем так же нежно и колыбельно, как моя Анна Андреевна:
Придёт котинька-коток,
Котя, серенький хвосток,
Придёт котик ночевать,
Нашу деточку качать…
Придёт дядя-человек,
Ну, к примеру, дровосек,
Будет дядя ночевать,
Нашу котиньку качать…
И улыбнулся, и прищурился. Ласково и совсем уж тихо сказал:
– Ещё увидимся… Бубуська, правь городом как следует. Хороший у вас город.
– Я стараюсь! – кричит мэр Бубуська вдохновенно.
– Я вижу, – улыбается Верховный Кот. – Когтев, охраняй мэра как следует.
– «Ну, здравствуй, моя Мурка»! – обижается Когтев. – А я что делаю, это самое?
– Да-да, – спешит успокоить его Верховный. – И как вернётесь, Самохин, вылечи ему хрипоту, пожалуйста. У него прекрасный оперный голос на самом деле.
– Добрый доктор Айболит, Когтев пеньем впечатлит! – тут же весело обещает Самохин.
– Не сомневаюсь, – улыбается Верховный. – Валерчик… Ну, ты понял.
– Ага, – кивает Валера. – Завтра же начну план добрых дел писать. Не дурак.
– Надеюсь, – щурится Верховный. – Валя и Лёва, крепко держите друг друга за руки.
Валя и Лёва сразу краснеют.
– Анна Андреевна! – Голос Верховного, и без того тёплый, совсем потеплел. – Береги их всех.
– Так я же не потомок Кошачьей Королевы, – вздыхает Анна Андреевна.
– Конечно, не потомок, – соглашается Верховный. – Ты не потомок, ты теперь сама – Кошачья Королева!
И вдруг на голове Анны Андреевны появляется настоящая золотая корона, а на короне – королевский герб!
– Ах! – восклицаем мы потрясённо-восхищённо, а Валя ещё крепче прижимает к себе смущённую и обрадованную кошечку.
– Ну и… Кефирыч! – торжественно произносит Верховный.
Я поднимаю голову.
– Ты – настоящий хранитель, запомни и никого не слушай, – говорит Верховный. – Ты – хранитель этой истории. Ты её напишешь и всем расскажешь.
– Мяу, как я буду писать? – удивляюсь я. – У меня лапки!
– Странно, – улыбается Верховный. – Тебя именно это интересует? Скажи честно: разве только это ты хочешь у меня спросить?
– Ну, мяу, не только это, – признаю́сь я. – Есть ещё один вопрос…
– Но только один! – предупреждает Верховный. – У нас мало времени. Подумай хорошо. Это должен быть самый важный вопрос.
– Он самый важный, – говорю я.
– Слушаю тебя, Кефирыч, хранитель нашей истории! – торжественно говорит Верховный.
– Скажите, а как это получается: вы так далеко и высоко и говорите при этом голосом маленького котёнка, а мы вас всё равно так хорошо слышим?
– Ну ты спросил, это самое! – хрипит Когтев. – Нашёл самый важный вопрос!
– Он вообще-то Верховный Кот, – восхищённо говорит Бубуська. – Для него это даже не чудо, учитывая, какие он чудеса творит!
– Мэр Бубуська прав! – важно говорит Верховный. И ещё что-то говорит, но мы его почему-то уже совсем не слышим.
– Чего?! – кричим мы.
Котёнок удивлённо смотрит на нас, потом шарит по груди, хлопает себя по лбу, поднимает что-то с земли и прикрепляет к себе на грудь. И снова мы его слышим:
– «Чего-чего»… Микрофон-петличка отвалился… А так-то да, любое чудо! Я же Верховный! Всё, идите уже, некогда мне… Пока-пока.
Котёнок машет нам лапкой, и вдруг – би-бип! – слышим мы. И все оборачиваемся на би-бип! – и видим… развалюшку! Нашу машину! Целую и невредимую, как до аварии!
– Развалюшечка моя дорогая! – кричит Лёвин папа и бежит к ней и гладит её по старому, родному салатовому боку…
И мы все садимся в неё, и все почему-то помещаемся – ну, после всех предыдущих чудес – это уже не чудо, а так, фокус-покус небольшой, мяу…
И развалюшка, весело бибикая, везёт нас вперёд, везёт и везёт, и не глохнет, и бензином не воняет, и вообще… Эх!
И мы едем…
И мы просыпаемся.
Кто где.
Главное – живые.
И без Жутика.
И без кошмаров.
Мяу-у-ура!
Глава двадцать шестая, мяу,в которой я пишу важное письмо важной кошке
«О великая кошачья королева! Свет очей наших, и всё такое, мяу! Здравствуйте!.. Ха-ха, это я шучу. Извини, Анна Андреевна, но для меня, Кефирыча, ты всегда будешь простой белой кошкой… То есть нет! Не простой! А самой милой, самой храброй и самой благородной белой кошкой! И самой такой, без которой мне, Кефирычу, не жить. Потому что скучаю! Мы с моим маленьким хозяином и его родителями здесь уже неделю. Лёвин папа всё отдыхает от шахты, купается в море, загорает… Недавно обгорел, и Лёвина мама мазала ему спину сметаной.
А я ходил рядом и потихоньку эту сметану с его спины слизывал. И Лёвина мама меня всё отгоняла, а Лёва ей говорил:
– Мам, ну пусть Кефирыч покушает.
– Но не с моей спины же! – злился папа. И тоже меня всё отталкивал то рукой, то ногой.
И я тогда расстроился и стал грустно мурчать: мр-р, мр-р.
И Лёва ласково мне сказал:
– Эх, Кефирыч дорогой, ты мурчишь прямо как трактор.
А разве тракторы мурчат, мяу? Ха-ха, я понимаю, это Лёва, как всегда, образно.
Лёва вечерами разговаривает с Валей. По „Мяутсаппу“, или как он там называется. Смотрят друг на друга, улыбаются и болтают. Лёва рассказывает про море, которого в нашем городе нет. И про горы, которых тоже у нас нет. И про солнце, которое у нас тоже нечасто, мяу. А потом Валя ему рассказывает. Как бабушка теперь приходит во сне – и к ней, и к дедушке Сан Санычу. И как у дедушки гораздо меньше теперь болит сердце, потому что он теперь снова видит бабушку. И какие у родителей смешные студенты в институте.
И про школу Лёва с Валей говорят – как они вдруг стали по ней скучать, потому что всё там теперь хорошо, и в классе с ними все теперь дружат, никто ни над кем не смеётся и никому не завидует. И Надежда Викторовна добрая стала. И физрук Святополк Игоревич больше никого через козла прыгать не заставляет, если не получается. Так и говорит: „Не всем же прыгать через козла. Кому-то и не прыгать“. Очень понимающий стал.
А кстати, мяу. Вчера Валя тебя к камере поднесла и говорит:
– Пусть Кефирыч на Анну Андреевну посмотрит: скучает, наверное.
И я тебя видел издалека, но не подошёл, извини. Потому что я и правда так по тебе скучаю, что, если бы увидел, совсем расчувствовался бы, мяу… Через недельку мы все вернёмся – тогда и встретимся с тобой и будем всю ночь гулять, клянусь кошачьей бабушкой! Пока лето, даже в нашем городе ещё тепло, даже ночами!
Ещё Валя Лёве рассказывает, что ей снится. Что никаких кошмаров больше нет, а всё такое спокойное и приятное… И Надежда Викторовна ставит ей одни пятёрки. Один раз даже шестёрку поставила.
И Лёва ей тоже рассказывает, что дедушка снится, но не душит, ничего такого, тоже улыбается, и молодой, и играет на своей флейте, и руки у него здоровые, и пальцы не трясутся, а попадают на нужные отверстия, и музыка красивая и грустная. И девушка-бабушка его там рядом, сидит и слушает, как он играет, и смотрит на него восхищённо, мяу. А потом она достаёт свою скрипку, а Лёвин дедушка подаёт ей камертон, она настраивает скрипку, и они начинают играть вместе. Скрипка и флейта. Играют, закрыв глаза…
Лёва и мне рассказывает про свои сны, и я его, как всегда, прекрасно понимаю. Жаль, он меня не понимает больше. Ну, в том смысле, что как только мы из царства Жутика вернулись, так он и перестал понимать кошачью речь. Ну и Валя твоя тоже перестала понимать, я знаю… Все, кто понимал, больше не понимают. Потому что колдовство не навсегда. А только пока надо.
Если все люди, и животные, и птицы будут всегда друг друга понимать – это же ужас какой шум стоять будет! Сплошная болтовня! А с другой стороны, знаешь, Андреевна… Я вот думаю: может, если бы мы все друг друга понимали, может, и лучше было бы? Люди и друг друга-то не понимают и не слышат, куда уж им – животных? А ведь мы, животные, много полезного могли бы людям рассказать! Ты, например, колыбельную можешь спеть, успокоить. Когтев – „Мурку“ свою… А кстати! Про Когтева.
Он тоже тут! Представляешь, мяу? Тоже отдыхает. Мэр Бубуська его в отпуск отпустил. И он теперь совсем не хрипит! Честное слово! Самохин его вылечил. Да-да, тот самый Самохин: спасли его, не умер наш добрый доктор Айболит, откачали! Видимо, опять же Верховный постарался. Потому что очень нужны на этом свете такие хорошие ветеринары и вообще такие хорошие люди. Так что у Когтева теперь голос красивый, оперный прямо. Он тут на пристани часто поёт, а толпа котов и кошек его слушает каждый вечер.