Профессор Фернстайн оставил на автоответчике Лорэн сообщение. Он хотел как можно быстрее с ней увидеться. В конце дня он собирался к ней заглянуть. И повесил трубку, не дав никаких объяснений.
– Не знаю, правильно ли мы поступаем, – сказала миссис Клайн.
Фернстайн убрал свой мобильный телефон.
– Менять линию поведения уже поздновато, не так ли? Вы не можете рисковать потерять ее во второй раз, именно это ведь вы всегда мне говорили?
– Уже не знаю: а если, открыв ей, наконец, правду, мы оба сбросим с плеч огромную тяжесть.
– Признаться другому в своей ошибке для облегчения совести – хорошая идея, но ведь это попросту эгоизм! Вы ее мать, у вас есть причины опасаться, что она вас не простит. А мне невыносимо от мысли, что я отказался от борьбы и она когда-нибудь узнает об этом. Что это я хотел ее отключить.
– Вы действовали по своим убеждениям, вам не в чем себя упрекать.
– Важна не эта правда, – возразил профессор. – Если бы я сам оказался в ее положении, если бы от ее врачебного решения зависела моя жизнь, то она никогда не отказалась бы от борьбы, я знаю.
Мать Лорэн опустилась на скамейку, Фернстайн присел рядом. Взгляд старого профессора был устремлен вдаль, скользил над спокойными водами маленького прогулочного порта.
– Мне осталось не больше полутора лет. Когда меня не станет, поступайте как хотите.
– Я думала, что вы уйдете в отставку в конце года.
– Я говорю не об отставке.
Миссис Клайн положила ладонь на руку старого профессора, его пальцы дрожали. Он достал из кармана платок и вытер себе лоб.
– Я спас в своей жизни столько людей, но, думаю, никогда не умел их любить, меня интересовало одно – их излечение. Я одерживал победы над смертью и болезнями, я был сильнее их, во всяком случае, до сих пор. И даже не удосужился завести ребенка. Вот она, изнанка человека, посвятившего себя торжеству жизни!
– Почему вы избрали своей подопечной мою дочь?
– Потому что в ней есть все, что хотелось иметь мне. Она отважна там, где я всего лишь упрям, она изобретает там, где я всего лишь использую чужие изобретения, она выжила в ситуации, в которой меня ждет смерть. Я ужасно боюсь смерти. Просыпаюсь по ночам от животного страха. Мне хочется пинать ногами вот эти деревья, которые меня переживут. Я столько всего забыл сделать!
Миссис Клайн повела профессора под руку по аллее.
– Идите со мной и ничего не говорите.
Они брели вдоль стоянки яхт. Перед ними, около дамбы, резвилась в скверике ватага маленьких детей. Трое качелей подбрасывали к небу из последних сил утомленные родители; на горке было столпотворение, ему не мешало геройство чьего-то дедушки, тщетно пытавшегося навести хоть какой-то порядок; сооружение из перекладин и веревок подверглось нашествию целой группы робинзонов; маленький мальчик застрял в красном лабиринте и в ужасе надрывался ревом. Неподалеку мамаша напрасно пыталась уговорить своего херувима покинуть песочницу и съесть полдник. Чья-то нянька стала центром дьявольского хоровода, оглашаемого индейскими кличами, а два мальчика повздорили из-за мяча. От какофонии детского плача и крика волосы вставали дыбом.
Миссис Клайн оперлась о заборчик и стала любоваться этим маленьким адом. Заговорщически улыбаясь, она повернулась к профессору.
– Видите, еще не все потеряно.
Девочка, колотившая пятками пружинную лошадку, подняла голову. Ее отец только что толкнул калитку игровой площадки. Она спрыгнула на землю, бросилась ему навстречу и оказалась в жарких объятиях. Отец оторвал ее от земли, поднял, ребенок прижался к нему, с бесконечной нежностью пристроив головку у него на плече.
– Спасибо за заботу, – сказал профессор, отвечая улыбкой на улыбку миссис Клайн.
Он посмотрел на часы и попросил прощения, приближалось время его встречи с Лорэн. Его решение станет для нее ударом, несмотря на то что он принял его в ее интересах. Миссис Клайн провожала его взглядом, пока он в одиночестве шагал по аллее, пересекал стоянку и садился в машину.
Деревья на тротуарах Грин-стрит сгибались под тяжестью листвы. В это время года улица пестрела красками. В садах викторианских домов было тесно от цветов. Профессор позвонил в квартиру Лорэн по домофону и поднялся по лестнице. Сев на диван в гостиной, он напустил на себя важный вид и сообщил, что ей на две недели запрещено приближаться к Мемориальному госпиталю. Лорэн отказывалась этому верить, такое решение могла принять только дисциплинарная комиссия, перед которой она отстаивала бы свою правоту. Фернстайн попросил ее выслушать его доводы. Он без особого труда добился от администратора миссии Сан-Педро отказа от иска, но Бриссон согласился забрать свою жалобу только на определенных условиях. Он потребовал примерного наказания виновной. Две недели без зарплаты были наименьшим злом, если представить, что произошло бы, если бы не удалось замять дело. Лорэн душила злоба при одной мысли о требованиях Бриссона. Ей было трудно смириться с несправедливостью: этот неумейка не нес никакой ответственности за свои ошибки. Однако она не могла не признать, что профессор спас ее карьеру.
Поэтому она смирилась и согласилась с приговором. Фернстайн взял с нее обещание строго соблюдать условия сделки: она ни под каким видом не станет даже приближаться к госпиталю и встречаться с коллегами. Даже «Парижское кафе» попадало под запрет.
На вопрос Лорэн, чем же ей заниматься в эти потерянные пятнадцать дней, Фернстайн дал иронический ответ: у нее наконец-то появилась возможность отдохнуть. Лорэн смотрела на своего учителя с благодарностью и негодованием одновременно: она была спасена и побеждена. Беседа продолжалась не более четверти часа. Фернстайн похвалил ее квартиру, найдя обстановку более женственной, чем ожидал.
Лорэн властно указала ему на дверь.
На лестничной площадке Фернстайн прибавил, что дал точные инструкции служащим коммутатора ни с кем ее не соединять: на срок отбывания наказания ей было запрещено заниматься медициной даже по телефону. Зато у нее теперь появится время, чтобы взяться наконец за дисциплины из программы интернатуры.
На обратном пути Фернстайна скрутила нестерпимая боль. Это напомнил о себе пожиравший его рак. На светофоре он вытер потный лоб. Напрасно нетерпеливый водитель позади него гудел, побуждая ехать быстрее: не было сил даже на то, чтобы жать на газ. Пришлось опустить стекло и глубоко дышать, приходя в себя. От боли у него потемнело перед глазами. Из последних сил он сместился к обочине и остановился на стоянке перед цветочным магазином.
Он выключил зажигание, ослабил галстук, расстегнул воротник рубашки и уперся лбом в руль. Этой зимой он собирался повезти Норму в Альпы и еще раз увидеть снег, потом их путь лежал бы в Нормандию. Дядя-врач, сильно повлиявший на него в детстве, покоился там на кладбище, в окружении девяти тысяч других могил. Боль наконец отступила, он опять запустил двигатель и продолжил путь, благодаря небо за то, что приступ случился не во время операции.
Серый «ауди» приближался к стоянке яхт. Под вечер жара спала. В этот час по дорожкам вдоль маленького прогулочного порта обыкновенно бегали обворожительные создания. Молодая женщина прогуливалась в обществе собачки. Пол поставил машину на стоянку и догнал ее.
Лорэн была погружена в свои мысли и при его появлении вздрогнула.
– Извините, я не хотел вас напугать.
– Спасибо, что вы так быстро вернулись. Как он?
– Лучше, он уже не в реанимации, очнулся и, кажется, не страдает от боли.
– Вы говорили с дежурным врачом?
Полу удалось встретиться только с медсестрой, настроенной оптимистически. Артур, по ее словам, шел на поправку. Уже завтра она уберет капельницу и начнет его откармливать.
– Хороший признак, – с облегчением сказала Лорэн и спустила Кали с поводка. Собака сейчас же принялась носиться за чайками.
– У вас день отдыха?
Лорэн объяснила Полу, что за спасение Артура она поплатилась двухнедельным увольнением. Пол не знал, что на это сказать.
Они шагали бок о бок и молчали.
– Я повел себя как настоящий трус, – нарушил наконец молчание Пол. – Даже не знаю, как вас благодарить за то, что вы совершили этой ночью. Во всем виноват один я. Завтра же пойду в полицейский участок и скажу, что вы ни при чем.
– Поезд ушел, Бриссон забрал жалобу, но с условием, что я понесу наказание. «Ботаники» с передних парт и став взрослыми продолжают ретиво тянуть руку.
– Мне очень жаль, – пробормотал Пол. – Могу я сделать еще что-нибудь?
Лорэн остановилась и внимательно на него посмотрела.
– А мне совсем не жаль! У меня ощущение, что я никогда не жила такой полной жизнью, как за последние несколько часов.
В нескольких метрах от них киоск предлагал мороженое и прохладительные напитки. Пол купил содовую себе и рожок с клубничным мороженым для Лорэн. Кали сторожила белку, разглядывавшую ее с ветки своего дерева, хозяйка Кали и ее спутник сели за деревянный столик.
– Вашей с Артуром дружбе нельзя не позавидовать.
– Мы не расстаемся с самого детства. Исключение – жизнь Артура во Франции.
– Любовь или дела?
– Дела – это по моей части, он осваивает бегство.
– От чего же он бежал?
И тогда Пол, глядя ей прямо в глаза, выпалил:
– От вас!
– От меня? – ошеломленно пролепетала Лорэн.
Пол сделал большой глоток и вытер тыльной стороной ладони рот.
– От женщин! – мрачно изрек он.
– От всех сразу? – спросила Лорэн с улыбкой.
– В особенности от одной.
– Разрыв?
– Он очень скрытный, он меня уничтожит, если прознает, что я веду такие разговоры.
– В таком случае сменим тему.
– А в вашей жизни кто-нибудь есть? – спросил Пол.
– Вы решили за мной ухлестнуть? – весело спросила Лорэн.
– Вот еще! У меня аллергия на собачью шерсть.
– Есть один человек, но он занимает в моей жизни не много места. Кажется, в этой неустойчивой ситуации я обрела подобие равновесия. Мое рабочее расписание не оставляет достаточного места для какой-либо жизни, кроме врачебной. Чтобы быть вдвоем, нужно много времени.