Девушка смотрела, как они с помощью некоторых машин с корабля вызывали на себя непонятную силу, чтобы наказать себя. Обработанные таким образом, они навсегда теряли надежду подняться к звездам, они привязывали себя к миру, который они испортили, к народу, который они погубили. Однако воздействие машин, кроме запрета полетов, дало им еще кое-что. В них пробудилось высшее сознание, которое как бы милосердно осветило тяжесть изгнания.
— В этом причина всего, — продолжал голос. — И пока потомки юртов не нашли последней тропы, они должны идти, никогда не останавливаясь. Может быть, тебе, совершившей Паломничество, суждено найти эту тропу, вывести на свет тех, кто бродит в темноте. Ищи — и когда-нибудь найдешь.
Голос умолк. Элосса каким-то образом знала, что он больше не заговорит. И на нее нахлынуло такое ощущение утраты и одиночества, что она зарыдала, склонив голову и спрятав лицо в ладонях. Это была такая утрата, с которой не могла сравниться даже смерть родственника, потому что у юртов не было близких связей, каждый замыкался в себе. Раньше Элосса не понимала этого, а теперь ясно видела. До сих пор она принимала такое одиночество, не сознавая этого. Машины, пробудившие высшее сознание, оставили им это одиночество, как суровое наказание.
Теперь она чувствовала глубоко в себе проблеск какой-то потребности. В чем? Почему наказание должно накладываться на поколения? Что должны они найти для полного освобождения? Если не звезды, с которых они были изгнаны, значит, что-то здесь, и они не должны держаться от этого в стороне, не должны разобщаться среди своих? Элосса опустила руки и уставилась на темный безжизненный экран.
— Что же мы должны делать? — спросила она вслух, и ее голос громко прозвучал в мертвой тишине комнаты.
Глава 8
На ответ она не надеялась. Она была уверена, что никогда больше не услышит этого голоса. Решение должно было прийти из ее возросшего знания или, может быть, родиться от ее мыслей и действий. Она медленно поднялась с кресла. Как ее высшее сознание было в изнеможении от упорных поисков конца путешествия, так теперь в ней угасала надежда и вера в будущее.
Что же осталось юртам? Те, чьи предки когда-то летали к звездам, теперь навечно прикованы к миру, ненавидящему их, — отверженных бродяг. Есть ли у них какая-то цель? Не лучше ли им вообще перестать существовать?..
Черные горькие мысли затопили ее сознание, делали мир серым и холодным.
— Небесный дьявол!
Элосса повернулась и встретилась взглядом с раски. Она совсем забыла о нем. Видел ли он то, чему она вынужденно была свидетельницей, — картину уничтожения мира его предков? Она протянула руку ладонью кверху.
— Ты видел?
Может быть, изображение на экране было только для нее и вызвано мысленной силой, недоступной раски?
Он шагнул вперед. Безумия в его глазах не было, он был обычным человеком. Никакие эманации мертвых не держали его в плену, но лицо его было суровым и застывшим, и Элосса не могла больше пользоваться мысленным поиском, чтобы прочесть его мысли, словно в нем был барьер, какой ставили себе юрты.
— Видел... — помолчав, ответил он. — Этот... — он крепко ухватился за спинку кресла. — Этот ваш корабль... принес смерть городу. — Он сделал паузу, как бы подыскивая точные слова. — Мы были великим народом, ты же видела? Мы не жили в дрянных хижинах! Кем мы стали бы, если бы не вы?
Девушка не ответила. Да, город, который она видела во сне и на экране, был более великим, чем какой-либо из существующих сейчас в этом мире. И так же — теперь она видела это — Стэнс отличался от других раски. В нем осталось что-то от способностей тех, кто строил Кал-Хат-Тан.
— Вы были великим народом, — согласилась она. — Город погиб, народ остался в шоке и отчаянии. Но... Что произошло потом? — Ее мозг начал сбрасывать тяжкое бремя печали и отчаяния, туманившее ее мысли. — То, что случилось здесь, было очень и очень давно. За несколько лет природа не закрыла бы так развалины, и звездный корабль не погрузился бы так глубоко в землю. Почему твой народ не нашел сил опять подняться? Вы живете в грязных хижинах, боитесь всего, что отличается от вас, и не пытаетесь стать другими.
Лицо его потемнело, губы раскрылись, как будто он хотел обругать ее, и она чувствовала поднимающуюся в нем злобу. Затем его рука, сжимавшая спинку кресла, слегка расслабилась.
— Почему? — повторил он, как бы спрашивая самого себя.
Последовало долгое молчание. Его напряженный взгляд переходил от Элоссы к мертвому теперь экрану за ее спиной.
— Я никогда не задумывался, — тихо заговорил он уже без злобы. — Почему? — теперь он спрашивал экран. — Почему мы погрузились в грязь и остались в ней? Почему наш народ преклонил колени перед таким верховным правителем, как Гал-дор, который только и умеет, что набивать брюхо да бегать за женщинами? Почему? — Его глаза вновь обратились к Элоссе. В них загорелся неистовый жар, как будто он хотел силой своей воли вырвать у нее ответ.
— Спроси раски, а не юртов, — ответила Элосса.
— Нет! Юртов!
Она сделала ошибку, сфокусировав его внимание на себе. В нем еще была злоба, но уже не такая сильная.
— Что имеете вы, юрты? — Он внимательно следил за ней, как бы предполагая, что она в любой момент может воспользоваться каким-то оружием. — Что вы имеете, чего нет у нас? Вы живете в пещерах и в шалашах и устроены не лучше, чем руг и саргон. Вы носите грубые одежды, в каких ходят наши полевые рабочие. У вас нет решительно ничего! Однако вы можете ходить среди нас, и никто, даже переполненный ненавистью, не поднимет на вас руки. Вы умеете плести чары. Значит, вы живете среди этих чар, юрт?
— Могли бы, но мы этого но делаем. Если кто-то один обманет себя, он погубит все. — Элосса еще никогда не разговаривала с раски, если не считать самых необходимых слов, например, при покупке пищи на каком-нибудь рынке, и теперь его слова смутили ее. Она оглянулась вокруг.
Здесь все было сделано юртами, теми юртами, что жили, как сказал Стэнс, в пещерах и хижинах гораздо более примитивных, чем жилища раски. Одежда на ней была выткана ею самой, грубая, почти бесцветная. Элосса, в сущности, никогда не глядела на себя и других, она принимала все, как часть жизни. Теперь же, увидев это как бы со стороны, она впервые задумалась. Их жизнь была нарочито суровой и унылой. Часть наказания?
Те же годы прошли и для юртов, и для раски. Как раски не вернули себе то, что потеряли, так и юрты пальцем не шевельнули, чтобы облегчить кару, наложенную на них. И обе расы будут так жить всегда?
— Обманывать себя? — Стэнс прервал ее мысли. — Что это за обман, юрт? Если мы, раски, говорим про себя о великих вещах, отнятых у нас, и о том, что нам нечего и думать снова подняться на такую высоту, — разве мы обманываем себя? Мы видим правду и не отмахиваемся от нее. А вы, юрты, пришедшие со звезд, из-за ошибки, сделанной давным-давно человеком вашей крови, так и будете вечно наказаны?
Элосса глубоко вздохнула. Он бросал ей вызов. Возможно, юрты выиграли больше, получив высшее сознание. Но возможно также, что они приняли это как неожиданное благо. Теперь она, в свою очередь, задала вопрос:
— Задавался ли ты таким вопросом, Стэнс из Дома Филбура?
Он все еще хмурился, но уже не по поводу нее, как она догадывалась. Его захватила какая-то мысль, которой раньше у него не было.
— Нет, юрт.
Странно раздраженная формой его обращения, девушка перебила его:
— Меня зовут Элосса. А роды у нас ничего не значат.
Он изумленно посмотрел на нее.
— Я думал... у нас всегда считали... что юрты никогда не называют своих имен.
Настал ее черед удивляться. Ведь он сказал правду! Она не знала случая, чтобы юрт так свободно разговаривал с раски и они называли себя друг другу. Впрочем, раски всегда были готовы назвать себя и основателя их рода. Но сейчас ей казалось необходимым, чтобы он перестал называть ее «юрт», она знала, что у раски это слово почти ругательство.
— Да, — ответила она, — они не говорят своего имени постороннему.
— Но ведь я не из ваших кланов, — настаивал Стэнс.
— Я знаю. — Она прижала пальцы к вискам. — Я сбита с толку. Ты — нечто необычное.
Он кивнул.
— Да. По правилам юрт и раски должны враждовать... Я... раньше так и думал. А теперь — нет. — Его удивление было очень искренним. — В Кал-Хат-Тане был ужас, он вошел в меня, и я делал то, что он заставлял. Это был не я, однако какая-то часть меня приветствовала это. Теперь я могу только удивляться и смотреть на это как на часть тьмы, которая всегда лежала здесь. Я не прошу у тебя прощения, Элосса, — он чуть запнулся, произнося ее имя, — потому что мужчина, воспитанный для определенной цели, должен представлять его себе как можно лучше. Я частично не выполнил его, но я стоял там, где никто из моего рода не был. Я видел там, — он указал на экран, — истоки нашей ненависти, а также впервые увидел то, чего еще не могу понять, — наш недостаток, заставляющий нас оставаться теми, что мы есть, — грязными корчевщиками, не имеющими мечты. А есть иллюзорные блага, Элосса? Ваш народ выдумывает их в помощь себе. Но мне кажется, мечта может служить человеку лучше. Он должен иметь что-то кроме тупых мыслей, сконцентрированных только на нем самом и земле под его ногами... Вы, юрты, завоевали звезды. Вы не небесные дьяволы, как мы думали. Теперь я это знаю. Вы такие же люди, как и мы. Но вы видели сны о дальних путешествиях и жили, чтобы сделать их правдой? Где же теперь эта ваша мечта, Элосса? Неужели убита из-за вашего чувства греха и вины? А ты думала о чем-то, кроме себя и земли под собой?
— Мало, — быстро ответила она. — Правда, мы ищем цели во всех снах и мечтаниях, но не пользуемся ими, чтобы изменить нашу жизнь. На нас такие же цепи древнего страха и рока, как и на вас. Мы пользуемся нашим мозгом для накопления знаний, но в очень многом раски для нас чужие. А почему? Почему так должно быть? Сначала — потому что вы гнали и убивали нас, обезумев от катастрофы. Позднее, когда ваша мысленная сила изменилась, вы думали о нас не больше, чем о лесных зверях. Мы оба сейчас говорим правду. Разве это не так?