виться какие-то люди. Их было принято впускать, всем своим видом изображая бесконечную радость. И метать на стол все, что есть в холодильнике, включая одолженное у соседей, иногда случалось и так.
Я тоже успела побывать человеком без телефона, причем уже в девяностые. Мы с родителями переехали в новый дом, и я бегала звонить в автомат на углу. И у меня была специальная «пятнашка» для телефона, просверленная, на веревочке, как у многих тогда.
Нам домашний телефон поставили в 1982 году. Папа стоял на него в очереди, если не ошибаюсь, с 1963-го (то есть с того момента, когда ему дали квартиру). И получил телефон БЫСТРО, потому что был ветераном войны.
Быстро, ну да.
По крайней мере, гораздо раньше других. Остальные соседи так и остались в этой очереди навек. Сэсэсэр раньше закончился, чем подошла их очередь на квартирный телефон.
Но все это я вспоминаю к тому, что отсутствие телефонной связи формировало у граждан определенного рода манеры. Сейчас немыслимо зайти в гости без предупреждение (ну, для меня совершенно точно немыслимо – в любой из позиций). А тогда было просто нормально. Так время от времени делали все.
Ну да, телефонов нет, домофонов нет – можно просто зайти в гости, и все. Потому что могу. При этом не открыть дверь считалось крайне невежливым.
Самые деликатные гости иногда предупредительно орали под окнами: мы тут мимо идем, к вам можно? Но, конечно, никто никогда не говорил им: «нельзя».
Ну да, гости же. Надо впустить и обязательно накормить. О том, что дверь можно просто не открывать, если не хочешь, лично я узнала совсем взрослой, уже дети у меня были.
Слушай, да почти все мои ровесники до сих пор физически не могут не открыть дверь.
И я тоже. А фразу: «Сейчас мне неудобно, лучше в другой раз», – я учила перед зеркалом. Зазубривала!
Ну вызубрила же, в конце концов.
Да. Я уже могу не впустить в дом, но просто не открыть дверь, не отозваться пока не получается. Поэтому каучсерферы, ночующие у моего соседа Йобста, забыв ключ, звонят в домофон именно мне.
А для меня как раз открыть дверь только потому, что в нее звонят (стучат), немыслимо. Типа – не было пока приказа по роте меня беспокоить, кругом, раз-два. То есть я иногда натурально силой заставляю себя реагировать, сообразив, что это могут быть обеспокоенные общим бытом соседи или там, к примеру, проверка счетчиков. И чувствую себя прям благодетелем человечества потом. И самым отзывчивым сердцем всех времен. Но по большей части только плечами пожимаю: если что-то нужно, оставят записку, объяснят суть дела и укажут, как с ними связаться. Нужно-то им, а не мне.
Я тоже хочу так уметь!
Ну дык я – мизантроп. В смысле мне плевать, что кто-то будет недоволен моим поведением.
Недоволен – и ладно, его чувства – его дело. Я сразу представляю себе ЗАДАЧУ, которую могут решить только с моей помощью. Поэтому меня звонок подбрасывает и уносит к двери. Тем более если стучат: значит, точно соседи. Или кто-то к кому-то протек, или день рождения и принесли конфеты, или приехал хозяин дома и хочет важного.
На самом деле в моем случае, конечно, просто сказывается закалка. У меня довольно рано появилась своя квартира (комната в коммуналке), мне было девятнадцать, самая тусовочная пора. Почти ни у кого из знакомых своего угла еще не было, ясно, что все хотели часами сидеть в гостях, особенно зимой.
И ясно, к кому все приходили!
Ну да. И через пару месяцев такой веселой жизни стало понятно, что или я волевым решением забью на привычку впускать всех подряд, или у меня не останется времени ни на что, кроме бесконечного гостеприимства. А я свое время очень высоко ценю.
Поэтому потом ко мне в гости приходили только предварительно позвонив по телефону, благо в коммуналке он был, и получив добро. Конечно, можно было прийти, подняться на четвертый этаж и постучать в дверь, но это уже на свой страх и риск. Такая лотерея: пустят, не пустят. Практически без призов.
Обижались?
Да обижались, конечно. Говорили: вот, допрыгаешься, с тобой вообще никто дружить не будет. Но когда я представляю, как со мной никто больше не дружит, первое, о чем думаю: это сколько же времени у меня освободится! Ну и отлично, пусть не дружат. Разворачиваюсь и ухожу. А вслед несется: «О-о-о-ой! Ты куда-а-а-а?» В человеческих отношениях железно работает простое правило: кому больше надо, тот и платит за все. В смысле, подстраивается, подлаживается и терпит неудобства. А мне человеческого общения всегда было надо меньше, чем в среднем по палате.
Мы в ту пору не были знакомы, но подозреваю, что тебе всегда было чем заняться.
Например, затупить в свой богатый внутренний мир. К этому способу проведения досуга у меня натурально призвание. Я в эту несказанную красоту вообще навсегда затупить могу. В любой момент. Просто осознаю некоторую нецелесообразность такого поведения и держу себя в руках.
Ну и потом, для меня общение всегда было работой. А работать я не особо люблю. Но уж если берусь, стараюсь сделать хорошо. Еще и поэтому я с детства не боюсь остракизма – работы же сразу убавится! Ура! Но не тут-то было. Хрен мне, а не остракизм.
Двадцать гостей развернулись на пороге и ушли на цыпочках, опасаясь услышать выстрелы.
Это они молодцы, вовремя осознали опасность. Но с близкими, конечно, совсем другой разговор.
Близким можно все, чего уж там.
В том числе, без предупреждения ввалиться ко мне в пять часов утра, чтобы принять ванну. Или там, не знаю, испечь у меня на кухне пирог. А потом унести домой, не дав мне попробовать. Хорошо, что настолько близких мало, вот что я тебе скажу.
Ну и полная взаимность в этом вопросе – обязательное условие. То есть мне тоже можно в пять утра печь пирог у них в ванной – теоретически. На практике мы такой ерундой, конечно, не занимается. И вообще ведем себя гораздо деликатней, чем с чужими. Но знаем, что по умолчанию можно все.
У меня тоже есть несколько человек, которым я буду рада в любое время. А все остальные пусть звонят и договариваются. Хотя бы потому, что меня просто может не быть дома: я же целыми днями, хвост задрав, по городу ношусь, на небо смотрю, море нюхаю.
Сейчас в этом смысле очень удобная эпоха. Можно не гадать, застанем ли мы кого-то дома. Со средствами связи все у нас хорошо.
Я вообще очень люблю нынешнее время. В сравнении с недавним прошлым оно прям отличное получилось.
С точки зрения удобства оно, да, вполне удалось.
С точки зрения возможностей для любого отдельно взятого человека прожить несколько жизней – тоже.
Что ты имеешь в виду?
Смотри. Я помню, как мы с мамой пекли праздничный пирог и выкладывали на нем вишенками «35». Маме исполнилось Тридцать Пять! Она была по-настоящему взрослая женщина, полжизни позади. Даже две трети жизни: вся юность, студенчество, все, о чем можно потом вздыхать и чему уже не получится радоваться, потому что ни энергии, ни возможностей таких не будет, ни свободы – вот это все было позади. Впереди оставалась старость в кругу условных внуков.
Елки. Какой мрак.
И это, заметь, Москва конца восьмидесятых, а не условный Усть-Ногайск начала прошлого века. Все было предсказуемо шопиздец. Кроме крушения Советского Союза, который, слава всем богам, таки рухнул. И оказалось, что в некоторых других частях мира люди уже давно живут иначе. Что вообще в принципе как-то иначе может быть.
И для нас все изменилось – так быстро, слушай! Сейчас мне сорок один, и этот возраст считается то ли зрелой юностью, то ли юной зрелостью.
Ну, скажем так, начало среднего возраста. Здравствуй, настоящая интересная осмысленная жизнь.
Детей родила и вырастила? Самое время пойти куда-нибудь поучиться, выйти еще раз замуж, сменить страну проживания. Нет детей? Ну, успеешь еще, если вдруг захочешь, какие твои годы.
Моя мама родила меня в тридцать девять. Всю дорогу рыдала от стыда. Считалось, что это страшный позор. Ну и конечно родится дебил, это понятно. Акушерки в роддоме и соседки по дому недобро усмехались: так ей и надо, ишь чего затеяла на старости лет!
Вот что у них было в головах, а?
Ну ясно что. А кроме дерьма очень много страха, заветы предков и скудная щепотка личного опыта, на основе которого базировались общие представления о человеческой жизни в целом. Все два. Ну, максимум три.
И понятно было, что жизнь – одна, и у нее есть этапы: до двадцати трех – учишься, потом – замуж, немножечко поработала, потом дети, а потом дорабатываешь, доживаешь, детей выучиваешь. А если что-то ты делаешь не так, как положено, или просто невовремя, то ты кривой и неправильный, и жизнь (единственная!) пошла под откос.
А сейчас? До семнадцати девочка – школьница, потом – пошла поработала, потому что захотелось побыть взрослой. Потом решила учиться, вернулась к родителям, потому что захотелось снова немножко побыть ребенком. Потом внезапно сложилась карьера – и оп-па! – она уже самая взрослая в доме. Потом можно прожить еще одну жизнь матерью. А потом – когда дети подрастут и захотят самостоятельности – еще немножечко поучиться и, например, организовать стартап. Ну и у мальчиков, думаю, примерно то же самое. Со стороны, по крайней мере, выглядит так.
Ну, ты учти, что сейчас очень неоднородная жизнь. Я имею в виду, что соседей по лестничной площадке может разделять столетие. А то и пара-тройка столетий. Если иметь в виду менталитет.
То есть передовая прогрессивная сорокалетняя молодежь живет примерно так, как ты рассказываешь. И одновременно двадцатипятилетнее старичье, завернувшись в простыни, ползет на кладбище (которые женского пола – через роддом).