И ровно по этому же принципу я варю персиковое варенье с какао. На вкус оно получается похожим на шоколадный ганаш, темную помадную конфетную начинку, самую мою любимую из коробки «ассорти».
Персики для варенья надо брать самые спелые – такие, что еще полдня, и спасать их будет уже поздно. Шкурку с них надо счищать обязательно, в готовом варенье она будет здорово мешать восприятию вкуса; а резать их нужно помельче.
В остальном схема та же: все в кастрюлю, полстакана сахара и четверть стакана воды на килограмм фруктов. А когда персики закипят, и пора будет убавить огонь или переключить программу, нужно добавить какао, 50 граммов порошка на килограмм персиков. Внимание: нужен не горячий шоколад, не растворимый какао-напиток, а простой какао-порошок без сахара, который из какао-бобов делается.
И варить до полного умягчения персиков. Потом попробовать, добавить сахара, если не хватает, попробовать еще, еще, еще… обнаружить, что пробовать больше нечего, и приниматься готовить заново. Теоретически это варенье тоже быстро портится, на практике – просто не успевает, сколько его ни свари.
Отлично, слушай. Теперь точно не пропадем.
Надеюсь. А то мы заговорили о тощих временах, и так грустно стало!
Ну, просто тема такая. Блин – серьезная штука. Даже отчасти магическая. Вполне очевидный солярный символ (хотя говорят, это ученые в девятнадцатом веке придумали, а на самом деле блины у древних славян были вовсе не символом солнца, а поминальной едой).
Серьезно? Не колево, не кутья?
Фиг знает. Может, все вместе лопали, вприкуску? Чтобы уж помянуть так помянуть.
Но как ни крути, а все равно удобно назначить блин солярным символом. Пусть знаменует победу над тьмой и зимой (на Масленицу) и над пустым желудком все остальное время года. Но при этом пусть остаются поминальной едой, это тоже логично. Все-таки масленица – поминки зимы.
И встреча солнца!
Все, в общем, сходится. В один сияющий блин.
И внезапно стало понятно, почему масла в блины по традиции кладут так много: чтобы наесться перед постом.
Ну да. Но мне кажется, обилие масла, кроме всего, символизирует победу над голодом. Ну типа мы пережили зиму, можно смело доедать припасы, если остались.
Да-да-да, вот уже и солнышко показалось, скоро трава, коровы будут пастись и доиться, собьем новое масло…
Причем весна-то, строго говоря, еще не наступила. Но народ поджирает запасы масла, потому что верит в светлое будущее. Наступит, никуда не денется эта ваша весна!
С теплым масляным блином внутри гораздо проще верить в светлое будущее. Мне – так точно.
Вот, надо сказать, масленичный зажор совершенно не в моем характере. Я теоретически понимаю, как это устроено, но мне ближе концепция: вот начнем сбивать новое масло, тогда и зимние припасы можно дожрать. Понятно, что в жизни я этой концепцией не руководствуюсь. Но отдаю себе отчет, что в тайных глубинах души она есть.
Надо же, сколько в тебе практичности! А я трачу последнее масло при малейшем намеке на появление нового, прямо-таки веря в светлое будущее.
Я жуть какой практичный куркуль по натуре. Но всю жизнь прикидываюсь анархистом, потому что это гораздо красивей.
Мне нравятся обе крайности. И практичность, и анархия, дайте все, я не могу выбрать!
Ну видишь, можно не выбирать.
А на самом деле у меня просто внутреннее самоощущение такое – типа я и есть человек, который это «светлое будущее» своими руками будет наступать. И у меня или получится, или нет, заранее неизвестно. Поэтому очень плохо с верой и ее производной доверием. Не потому, что «мир злой», а потому что – уж я-то знаю, что мне все это своими руками делать. Начиная от господа-бога, который есть, только пока я стараюсь, чтобы он был. И заканчивая всем остальным. Ужасно смешное на самом деле устройство. Я отдаю себе в этом отчет.
У меня ощущение, что у тебя всегда получается все, чего ты хочешь.
Ннннууууу… да, получается. «Рано или поздно, так или иначе» – честно выстраданная концепция. Но даже когда оно получается легко и вовремя, изнутри-то понятно, что гарантий не было. Просто на этот раз – ура, получилось. А как там будет дальше – ну, поглядим.
Все своими руками, а элемент случайности – это закаты, рассветы и море. И еще иногда звездопад.
Ты не поверишь, но ответственность за погоду я тоже ощущаю своей! Хотя у меня есть достаточно доказательств, что рассветы, звездопады и температура окружающей среды от меня не зависят. Но ощущение от этого никуда не девается. Спасает только чувство комического: можно ржать над собой, а не сгибаться под грузом ответственности.
Я иногда смотрю на что-нибудь, что сама сделала, и говорю себе: человек, который может это, может вообще все.
Вот этот твой подход мне ужасно нравится. Потому что, во-первых, чистая правда. А во-вторых, даже если неправда, становится правдой от постоянной практики.
Это именно та бесценная часть всякого триумфа, которую обязательно надо брать себе. Не хвастаться: «Ай да я», – не считать себя «лучше всех», не отправляться почивать на лаврах, потому что все самое крутое уже сделано, а спокойно осознавать: «Да, я могу все». Ну и мочь дальше, все больше и больше.
А чего сразу – лучше всех-то? Зачем себя с другими сравнивать? Если сравнивать, то по-честному: себя с собой же.
Больше всего на свете я люблю наблюдать взлет, который со стороны выглядит легким и стремительным, как падение. Но при этом он – взлет.
Я даже не могу сказать, видела ли когда-нибудь такое.
Ха – не видела она! Конечно, не видела. Зато когда ты сперва грамотно худела, а потом переезжала в Болгарию и там осваивалась, со стороны это выглядело именно так. Понятно, что изнутри это ощущается совсем иначе. Потому что изнутри ты из последних сил работаешь на этот взлет, изумляясь, что до сих пор никто никуда не упал.
Ага, а потом просто несешься: «эгегейбля!»
Ну. А потом говоришь себе: «Человек, который смог это, может вообще все». И заправляешь свои топливные баки, чтобы в следующий раз снова взлететь. А со стороны смотришь: ух, как все легко!
Знаешь, самое смешное, что я же на самом деле хочу от жизни очень простых вещей: топить печку, жарить блины и чтобы на душе было хорошо. Но вот в этот последний пункт входит столько всякого…
Да, «чтобы на душе было хорошо» – это главный наш двигатель. Где бы мы все были без этого простого желания «чтобы на душе хорошо».
Больше никогда
Время от времени люди отходят от плиты в отчаянии, воздев руки к небу и восклицая: «Больше никогда!» По самым разным, но всегда по-человечески понятным причинам.
А ты по каким?
Ну, я-то вообще не отхожу ни от какой плиты, а просто предусмотрительно к ней не подхожу, чтобы чего не вышло. И подходить пока не планирую. «Больше никогда» – это для меня про кулинарию в целом. Хотя, конечно, нельзя зарекаться. Всегда возможен рецидив.
А для меня «больше никогда» – про хлопотную многоходовку, во-первых. И про ежедневную обязаловку, во-вторых.
Слушай, сочетание этих двух факторов – это же просто старая школа кулинарии. Хлопотная многоходовка каждый день, в количестве на стадо плотоядных мамонтов. Она, родимая.
Скажу больше, мое третье «больше никогда» вбивает гроб в гвоздь этой старой школы. Оно звучит так: «не пытайтесь воспроизвести рецепты, которые вам не нравятся». Вот прямо читаешь и – фу-у-у-у! бе-е-е-е-е! – тогда точно повторять не надо, даже если все вокруг говорят, что это маст. За редчайшим исключением, вкусно не будет, интуиция работает не вхолостую.
У тебя есть еще один гвоздь в гроб старой школы, я знаю: даже рецепты, которые тебе нравятся, ты все равно переделываешь под себя.
Ну да, я все под себя допиливаю. Умела бы я шить, и одежду бы перешивала. Хотя, погоди, я же действительно перешивала! И даже с нуля себе шила. Но это было очень давно.
И у меня когда-то была эта чудесная сверхспособность. На уровне аккуратно обшить старые советские кеды пестрыми лоскутными обрезками, или подогнать под себя синий рабочий комбинезон пятьдесят хрен знает какого размера. Отлично, кстати получалось, но тут как с моим героическим волшебным приготовлением съедобной еды из антиматерии – больше никогда! Шитье для меня тоже про трудные времена.
Вот и у меня. И еще – про отчаянье. Про то, что одежды для меня просто нет.
Твоего тогдашнего размера?
Да, на мой размер можно было купить только какие-то стремные чехлы, в которых я сразу становилась похожа на школьного завуча. Да и вообще такая одежда, как я люблю носить, появилась только в девяностых, а родилась-то я в середине семидесятых…
Погоди, а что появилось в девяностых? В смысле я знаю, что много чего, но что именно тебе приглянулось?
Прежде всего – леггинсы (они тогда лосинами назывались) и балахоны с дикими карманами. Я ужасно люблю, чтобы снизу в обтяжку, а сверху – с припиздью. Ничего такого во времена моей юности было не найти. Пришлось учиться шить самой. И тут, конечно, все Бирюлево узнало, как носить тюбетейки, цветные лампасы и цветастые сарафаны с военными пуговицами.
Слушай, так ты была кутюрье-авангардист? Тюбетейки! Лампасы! Умри, Бирюлево. Новая волна приветствует тебя.
Я еще юбки к джинсам пришивала. И дико страдала, что нельзя шить швами наружу. А потом, увидев уже в конце девяностых новый модный крой – криво-косо-изнанкой-налицо – взвыла от обиды, что мне в юности не хватило смелости так шить.