спроецировать любые другие представления. Важны ли здесь реальные качества объекта? Нет, конечно. И объект сам не важен. Потому что проецируются наши собственные влечения, желания и качества, которые мы уже почти осознали, но не готовы признать применительно к себе. И применительно к другому (к собеседнику) тоже не готовы. А к непредставимому объекту — сколько угодно!
Проецируемые представления, воплощаясь в речи, уносят с собой излишки либидо. Сама речь превращается в новую эрогенную зону. Разве нет? Мы получаем от чесания языком форменное биохимическое удовольствие. Наши собеседники не отстают. И вроде все обсуждают одного человека (или фиксированный набор людей), но рассказывает каждый о своём. В этом особая прелесть — нет нужды достигать предварительного информационного консенсуса, вы по умолчанию верите друг другу. Сомнения высказываются в гротескной форме и только с целью вдохновить рассказчика на ещё более псевдоинтимные подробности.
Но всё грязное бельё мира, все комбинации взаимных измен и вся скелетосодержащая мебель — ничто по сравнению с чувством душевного единения с собеседниками. Совместная свободная речь стирает различия между вами, пусть на пару часов, но тем лучше. Различия нужны. Вы же отличаетесь от остальных сплетников. «Вынетакая»! «Вынетакой»! И каждый так думает, и имеет полное право. Потому что психически вы действительно отождествляетесь с собеседниками, а после окончания беседы делаете два шага назад и устраняете отождествление.
Это не бегство, это более зрелый и адаптивный механизм психической идентификации. Необратимая и неуправляемая идентификация характерна для самого первого этапа эдипова комплекса. А нам только эдипальных конфликтов в дружном коллективе не хватало! Во время сплетни все равны, то есть не нужно ни иерархию выстраивать, ни фаллосами меряться, ни доказывать свою самостоятельность. Это всё следствия обычной идентификации, которая потом перерастает в сравнение, во что-то сложное и амбивалентное. В основе сплетен лежит управляемая идентификация. Вы как будто тренируете своё Я по щелчку отождествляться и «разотождествляться» с группой. Это тренирует Я, укрепляет психику. Значит, сплетни полезны как профилактика против неврозов, против сверхсильного Сверх-Я и несчастного Оно. Вот сколько из ваших знакомых сплетников страдает психосоматикой?..
Помимо тренировки Я, сплетни бьют в самое сердце психосоматики — по непредставимости слабого агрессора. Мы говорили, что слабого агрессора психика не хочет интроецировать из-за возможной угрозы для своей независимости и целостности. Сплетни помогают вначале обесценить опасный объект, а потом интроецировать на своих условиях, не беспокоясь из-за возможных застоев либидо. Табу на агрессию-то уже снято, после стольких удивительных историй об объекте! Без прошлых трёх глав вы бы к такому выводу не пришли. В очередной раз почувствуйте внутреннюю гордость, ведь мы с вами вместе каждую главу совершаем пару маленьких открытий.
Чтобы доступнее объяснить, что такое «интроекция на своих условиях», приведём кофейный пример для истинных гурманов. Копи-лювак. Ага, многие уже догадались, о чём речь. А речь о красивых зверьках из семейства виверровых — мусангах, или пальмовых циветтах (Paradoxurus hermaphroditus). Эта не то кошка, не то куница свободно лазает по кофейным деревьям и кушает только самые сочные и самые вкусные плоды. Прямо как сплетники, которые в потоке свободной речи выбирают только самые сочные факты о «жертве».
Мякоть плодов благополучно переваривается, а вот зёрна подвергаются в кишечнике только частичной ферментации. Потом зверушки какают, а специально обученные люди воруют у зверей фекалии, а оттуда отбирают лучшие кофейные зёрна. Не спрашивайте, как они это делают. И вот из частично ферментированных зёрен готовится самый дорогой в мире кофе. До пятисот зелёных за килограмм. Если верить гурманам и сибаритам, копи-лювак обладает особым вкусом и полезен для здоровья. Весь секрет чудесных свойств — в ферменте цибетине (назван в честь циветт).
Так и в процессе сплетни — объект проходит через коллективный пищеварительный тракт, где ферменты свободной речи расщепляют его лишний авторитет, делают объект мягким и податливым. В одиночку Я не справилось бы с перевариванием и траванулось. Но теперь интроектное поглощение объекта безопасно и только усилит Я.
6.2. Мозг играет в кости
Итак, практическая польза от сплетен теперь очевидна и психоаналитически обоснована. Теперь извлечем пользу теоретическую, чтобы продвинуться в понимании феномена свободной речи.
Чем сплетни и свободная речь отличаются от обычной речи и от формального общения? Случайностью. Наша фантазия, воспоминания и слова, сбрасывая рамки социального одобрения, обретают повышенную тематическую подвижность. Мы перебираем все факты, скачем с темы на тему, с объекта на объект, с одной истории на другую. По большому счёту, сплетни — это случайный информационный процесс. В каком смысле случайный? Услышав сто сплетен, мы примерно представляем, какой будет сто первая. Но точно предсказать её содержание не можем. Даже сам говорящий не знает, о чём ему захочется посплетничать через минуту. Конечно, набор вариантов весьма скромен, но все эти варианты равновероятны, заранее выбрать «наиболее вероятный» просто невозможно.
Что будет, если число вариантов увеличить до бесконечности? Мы получим количественный переход от сплетен к свободной речи. Когда вы сплетничаете, вы всё-таки делаете поправку на собеседников. Вдоволь посплетничать можно только об общих знакомых, которые имеют для всех собеседников примерно равное социальное значение. Плюс ограничение на актуальность — вам не удастся выдать воспоминания детства за свежую сплетню. Все эти ограничения снимаются, если у вас единственный слушатель, да и тот — психоаналитик. Для вашего бессознательного психоаналитик может играть роль любого собеседника из любого периода вашей жизни. И тогда от любой мысли, любого высказывания вы можете перескочить на любую всплывшую ассоциацию. Это и есть свободная речь.
Чем-то придётся расплачиваться за такую бесконечность вариантов. Возрастание свободы и спонтанности ведёт к небольшому ослаблению контроля Я за ситуацией. Сверх-Я тоже страдает, чувствуя, как попирается цензура. Что же будет размыто до неузнаваемости? То, что мы назвали управляемой идентификацией с коллегами по сплетням. Теперь управление переходит от сознания к бессознательному, и объект идентификации тоже ускользает, прячется в нитях Сверх-Я, распадается на множество ценных фигур.
Всё, что может клиент теперь, — это бессознательно распознать в аналитике кого-то из своих старых знакомых. Или спроецировать эмоцию из прошлого. Или встроить аналитика в сложную фантазию. Или всё сразу. Как говорил одному нашему коллеге его клиент: «Вы вот думаете, что Вы для меня заменяете мать, но это не совсем так. Вы и мать, и бабушка, и бабушкина болонка». Множество всех реакций на аналитика, не управляемых сознанием, называется переносом. Или неврозом переноса. Это тот общий знаменатель, к которому сводятся все симптомы в процессе анализа. Ключевое свойство — бессознательный характер переноса. Если вы несколько лет водили клиента за нос и рассказывали ему всякую ерунду (как это делают кляйнианцы), клиент вполне сознательно будет считать вас придурком или шарлатаном. И будет прав! Четыре из пяти кляйнианцев относятся к первой группе, и только каждый пятый — ко второй.
В процессе сплетен перенос не возникает также в силу симметрии — собеседники говорят примерно в равных долях. И их роли в коммуникации равнозначны. В разговоре же с психоаналитиком симметрия нарушается. Нет, не потому, что аналитик всё время молчит — это очередной распространённый миф! Хотя иногда полезно фрустрировать клиента молчанием, к работе с психосоматикой это не относится. В следующей главе мы на примере алекситимиков покажем, как и почему игра в молчанку с психосоматическими клиентами ведёт к ухудшению ситуации.
Молчание — это вообще психическая пытка. Не потому, что многие наши соседи по планете вызывают компульсивное желание выругаться матом, а за ругань в адрес именно этих соседей могут посадить. Молчание детерминировано, когда молчите вы. Потому что вам всегда известно (иногда — бессознательно), о чем вы молчите. Молчание абсолютно стохастично, когда молчит другой. Вы никогда не знаете, о чем он молчит.
Психика не любит ни абсолютного произвола (поэтому домысливает за других), ни абсолютной определённости. Нам комфортно на холмистой низменности гауссовых случайных процессов. Там всегда есть возможность отклониться от ожиданий, но эти отклонения с большой вероятностью лежат в разумных пределах.
Проведем простой эксперимент. Быстро, вслух, громко назовите: яркий цвет, известного поэта, нелетающую птицу. Красный, Пушкин, курица — не так ли? С точностью до Лермонтова у депрессивных натур и пингвина у линуксоидов. Это маркеры нашей языковой культурной среды. Мозгу нравится давать наиболее вероятные ответы — это экономит энергию и снижает объем выдаваемой информации (см. 4.2). Если собеседник в ответ выдает какой-то совсем произвольный набор («глыба, пилить, шарики») или пускается в псевдологическое резонерство («начнем с того, что считать цветом и существуют ли цветные поэты...»), то здесь возникнут вопросы у специалистов другого профиля. Чем патологичнее субъект, тем больше деформированы вероятностные характеристики его психических процессов: они либо слишком случайны, либо слишком детерминированы.
Здоровая психика требует сочетания хаоса и порядка. Поэтому не стоит ругать себя за бесконтрольный скроллинг новостной ленты в социальной сети. Это та самая почти случайная информация. Случайная не по содержанию, так как исходная её выборка — это интересные нам сообщества и проверенные источники. Случайная по форме и порядку выдачи — один гугл разберёт, как социальные сети наводят порядок в ленте. Плюс админы в одном сообществе самые шустрые, в другом самые безграмотные, в третьем прикрепляют к тексту какие-то левые картинки и свою любимую админскую музыку.