Великолепные здания Росси почти никак не взаимодействуют с прохожими, не заставляют остановиться и зайти в них, не создают обычной будничной суеты. Эта черта даже больше, чем огромный масштаб, делает их холодными, как будто бы больше памятниками, чем настоящими домами.
Именно ансамбли Росси создали образ Петербурга как имперского города «не для людей», существующего по какой-то собственной мистической воле и способного обойтись без обитателей. Вместе с роскошными образами-постановками Росси, вероятно, что и не вполне того желая, создал для города на Неве ореол некой, словно оправданной какими-то высшими соображениями, «негуманности». Красота здесь существует как будто бы ради себя самой.
Карл Росси, воплотивший образ Санкт-Петербурга как столицы мира, не дослужился до высоких чинов и не разбогател. Он так и оставался до конца дней коллежским советником, то есть чиновником VI ранга. Денег ему всегда не хватало, вплоть до того, что к концу жизни он снимал квартиру на окраине города, в Коломне, у Калинкина моста. Впрочем, и здесь можно разглядеть перекличку с создаваемыми им образами. Имперская идеология предполагает самопожертвование со стороны тех, кто ей служит.
Город казарм
Имперская идея связана не только с величественностью образов, но и с насаждением стандартов. Собственно, именно этим империи традиционно и оправдывали свое существование. Они не просто контролировали другие территории ради собственной выгоды, а предоставляли их обитателям — во всяком случае, так считалось — навыки более разумного устройства жизни.
С самого начала существования Петербурга возникла неизбежная сложность. Многие горожане не строили свои дома так, как это следовало бы делать в новой европейской столице России, потому что совершенно не представляли, о чем идет речь. На этот случай при Петре I появилась практика разработки типовых проектов. Каждый в зависимости от достатка мог выбрать себе готовый чертеж здания.
Когда Петр Еропкин в Комиссии от строений разрабатывал план Петербурга в 1737 году, к нему прилагались по крайней мере два проекта стандартных домов: в один и в два этажа с подвалом. Предполагалось, что целые районы будут застраиваться однотипными зданиями. Этого не произошло, но мы наверняка знаем, что по меньшей мере несколько столичных домов возвели по предложенным Комиссией эскизам.
Екатерина II пошла дальше: она стала раздавать участки вместе с типовым проектом фасада, то есть фактически навязывала горожанам внешний вид их будущего жилища. Иван Бецкой, президент Академии художеств и глава Комиссии о каменном строении, заказал два образцовых проекта жилых домов во Франции. Владелец мог сам выбирать украшения стен и решать, с какой стороны дома разместить высокие ворота или вовсе отказаться от них.
Впрочем, такой «мягкости» для некоторых оказалось недостаточно. Не всем нравилось, что им диктовали, как строить особняк за собственные деньги. Канцлер Российской империи при Елизавете Петровне Алексей Бестужев-Рюмин оскорбленно отказался от строительства своего дома напротив Летнего сада, после того как узнал, что ему предлагают следовать французскому чертежу.
Этот конфликт между стремлением регулировать застройку и свободой собственника стал еще острее заметен при Александре I, когда стандартизация внешнего вида сооружений приобрела новый смысл.
В XVIII веке, особенно в первой его половине, готовые архитектурные решения представлялись в первую очередь все же просветительской и гуманитарной инициативой. Не было задачи сделать все постройки в Петербурге похожими друг на друга как под копирку, просто нужно было без колоссальных затрат времени и ресурсов постараться обеспечить приемлемое качество проектов. В начале XIX века в градостроительстве появилась дисциплинарная подоплека — мол, нечего выделяться из общего строя.
Вместе с тем менялась сама структура экономики. Все больше денег появлялось в частных руках. Увеличивались объемы строительства; в растущих городах возникала потребность в сооружениях самого разнообразного типа. Контролировать внешний вид зданий в такой ситуации становилось крайне затруднительно. Тут уже невозможно было обойтись двумя или даже десятью образцовыми проектами. В 1809–1812 годах вышло «Собрание фасадов, Его Императорским Величеством высочайше апробованных [так в тексте. — Прим. авт.] для частных строений в городах Российской империи» в пяти томах, где предлагались готовые решения для всего, что только могло понадобиться. Всего вариантов набралось не меньше 300: жилые дома разной этажности, гостиницы, трактиры, фонари, заборы. Авторы сборника явно старались ограничить личную фантазию в любой жизненной ситуации.
Трудно сказать точно, использовалось ли «Собрание фасадов» в Санкт-Петербурге и насколько интенсивно. В столице проекты разрешалось заказывать совершенно любым архитекторам, но позже их следовало согласовать в Комитете строений и гидравлических работ. Так или иначе, существовали четко описанные параметры, которым здание должно было соответствовать. Определялись размер окон и расстояние между ними, форма наличников, расстояние от окон верхнего этажа до карниза, способ отделки и цвет здания. Этого оказалось достаточно, чтобы дома не отличались друг от друга значительно.
Контролем рядовой застройки в Комитете строений и гидравлических работ занимался Василий Стасов. Вот как вспоминал о нем Филипп Вигель, секретарь комитета:
«Он, кажется, был человек не злой, но всегда угрюмый, как будто недовольный. Суровость его, которая едва смягчалась в сношениях с начальством, была следствием, как мне сдается, чрезмерного и неудовлетворенного самолюбия. Он хотел быть законодательною властью комитета и все предлагал правила, правда, стеснительные для владельцев, зато весьма полезные в рассуждении предосторожности от пожаров».
Самые большие проекты в Петербурге того времени после центральных ансамблей Росси — казармы Преображенского, Семеновского и Измайловского полков. Все они находились на окраинах столицы, и все следовали более или менее одному и тому же принципу. Солдат селили в однотипные многоквартирные дома ротами. Соответственно, каждый комплекс, помимо церкви, больницы и хозяйственных построек, включал как минимум 12 одинаковых жилых корпусов. Еще два или три здания занимали офицеры. Таким образом, в Петербурге образовалось несколько районов совершенно идентичных домов: Измайловские казармы в конце Вознесенского проспекта, Семеновские — вдоль Загородного и казармы Преображенского полка на Кирочной улице.
Конечно, в остальном городе такого буквального однообразия достичь было невозможно, и тем не менее армейская архитектура, кажется, служила для него идеалом. Если мы посмотрим на знаменитую панораму Невского проспекта 1830-х годов работы Василия Садовникова, то обнаружим, что постройки на нем можно отличать друг от друга только с заметным усилием.
Поскольку время Александра I теперь считается «золотым веком» Петербурга, то и царивший тогда в застройке порядок принято идеализировать. До сих пор, когда разговор заходит о принципах развития города, многие отсылают к идее симметрии и простоты, как будто бы мечтают вернуть воспетый Пушкиным и частично утраченный «строгий, стройный вид». Тем не менее у Николая Гоголя, например, было совершенно противоположное мнение. Архитектура начала XIX века казалась ему казарменной в самом ругательном смысле слова:
«Всем строениям городским стали давать совершенно плоскую, простую форму. Домы старались делать как можно более похожими один на другого; но они более были похожи на сараи или казармы, нежели на веселые жилища людей. Совершенно гладкая их форма ничуть не принимала живости от маленьких правильных окон, которые в отношении ко всему строению были похожи на зажмуренные глаза.
И этою архитектурою мы еще недавно тщеславились, как совершенством вкуса!»
Надо сказать, что Гоголь передал не только свое, но и, видимо, до некоторой степени общее настроение. Строгое регулирование внешнего вида зданий в начале XIX века было не только расцветом, но и агонией, последней попыткой удержать неминуемый взрыв. Позапрошлое столетие стало в конце концов эпохой беспорядочного смешения архитектурных стилей. «Пусть в одной и той же улице возвышается и мрачное готическое, и обремененное роскошью украшений восточное, и колоссальное египетское, и проникнутое стройным размером греческое», — мечтал Гоголь, и именно это и исполнилось спустя совсем немного времени.
Огюст Монферран — великий самозванец, который предсказал будущее
В 1818 году в Петербург приехал молодой, модно одетый французский архитектор Огюст Монферран. С собой у него была рекомендация от Абрахама Бреге — часовых дел мастера и создателя всемирно известной марки «Брегет». Августин Бетанкур отнесся к гостю снисходительно: выглядело так, будто ни к какой серьезной работе новый сотрудник пока не способен. Вдохновившись листом, где Монферран изобразил все достопримечательности Древнего Рима, руководитель Комитета строений и гидравлических работ решил было устроить его художником на фарфоровый завод — тот же, с которого когда-то начинал Росси. Однако, к огромному удивлению коллег, Монферран от предложения отказался. Бетанкур, подумав еще немного, сделал его старшим чертежником в комитете.
Между тем Александр I еще в 1809 году остался недоволен результатами архитектурного конкурса на перестройку Исаакиевского собора. В нем участвовали без преувеличения достойнейшие мастера своего времени, включая Андрея Воронихина, Андреяна Захарова, Чарльза Камерона. Дело не в том, что ни один из них не смог спроектировать красивый собор. Никто не выполнил поставленного императором условия — разработать такое решение, которое предполагало бы не снос существующей церкви, а ее, грубо говоря, реконструкцию. Такая задача, вероятно, казалась невыполнимой, ведь Исаакиевская церковь слыла одной из главных архитектурных неудач в столице.