Историку Василию Ключевскому принадлежит знаменитая максима: Европа — страна камня, Россия — страна дерева. Русские города и особенно деревни регулярно сгорали по естественным причинам и из-за войн. В результате на исконно российской территории почти не осталось жилых домов допетровского периода — разве что Поганкины палаты во Пскове и Палаты бояр Романовых в Москве. Уцелели некоторые крепости, да и из них значительная часть была срыта за ненадобностью к концу XVIII века. Лучше всего сохранились храмы.
В результате гражданская архитектура николаевского времени мало отличалась от той, что появлялась в других европейских столицах, а вот в культовые здания стали стараться вернуть образы именно местного средневековья. На этот счет даже существовал царский указ: православные храмы следовало строить в византийской традиции.
Хотя храмов допетровского времени сохранилось не так мало, подражание им представляло некоторую сложность. Древнерусская архитектура оставалась во многом неизученным материалом: никто не систематизировал всерьез памятники старины и не анализировал, как они устроены.
Константин Тон, главный адепт неорусского стиля в николаевское время — выпускник Императорской Академии художеств в Петербурге. В Константинополе, который давно уже был Стамбулом, он не бывал, византийской архитектуры на Балканах и в Закавказье не видывал, даже по России ездил не много. Зато он потратил немало времени на изучение античных памятников на Палатинском холме в Риме.
Учебником древнерусского зодчества для него служил прежде всего Успенский собор Московского Кремля, построенный итальянцем Аристотелем Фиорованти с оглядкой на Успенский собор во Владимире. Константин Тон работал с копией копии, смысл которой не был до конца ему понятен. Он возрождал довольно обобщенный образ древнерусского или византийского храма: пятиглавие, равносторонний крест в основе плана, иногда белоснежные стены, купола-луковки. Вместе с тем в том, что касается конструкции и структуры церквей, Тон ориентировался на европейский опыт строительства купольных сооружений больше, чем на византийский, который был ему хотя и интересен, но хуже знаком.
Главное произведение Константина Тона — храм Христа Спасителя в Москве, снесенный в советское время и с помпой восстановленный в 1990-е. Если приглядеться к нему внимательно, станет очевидно, что перед нами именно что синтез: просторное гигантское сооружение, типичное для XIX века, одетое в своего рода национальный костюм. (Илл. 1)
В Санкт-Петербурге и пригородах Тон соорудил не меньше десятка православных церквей, но ни одна сколько-нибудь полноценно не сохранилась. Екатерининский собор в Пушкине совсем недавно, около 15 лет назад, восстановили буквально из ничего. (Илл. 2)
Парадокс заключается в том, что единственный оставшийся нам образ николаевского архитектурного традиционализма в Петербурге — это Исаакиевский собор, заказанный Александром I.
В остальном столичная архитектурная мода ничем не выдавала идеологического стремления обозначить отличие России от других стран Европы. Тот же Константин Тон построил здание Московского вокзала — без единого намека на самобытность. Самый популярный архитектор того времени, Андрей Штакеншнейдер, мог сымитировать барочный дворец времен Елизаветы Петровны, как в случае дворца Белосельских-Белозерских на Невском проспекте, а мог сделать классическое здание, Мариинский дворец на Исаакиевской площади, немного угрожающим и тяжеловесным на вид. Гаральд Боссе спроектировал и особняк Кушелева-Безбородко на Гагаринской улице, напоминающий ренессансное палаццо, и эстонскую кирху в неоготическом стиле на улице Декабристов. (Илл. 3–6)
Особенность визуального разнообразия 1830-х и 1840-х годов заключается в том, что оно старалось быть осмысленным. Кирху делали готической, потому что она представляла в Петербурге западноевропейские культурные традиции. Дворец могли построить в стиле роскошного барокко, а могли сделать более строгим, как палаццо во Флоренции в эпоху Возрождения. Из прошлого хотели заимствовать цельные образы, которые могли бы создавать вокруг себя особенную атмосферу, напоминающую о тех или иных временах и образах жизни.
Разнообразие николаевской архитектуры относится только к выдающимся или, по крайней мере, заметным постройкам. Обыкновенные же дома при Николае Павловиче оставались почти такими же похожими друг на друга, как и при Александре. Кое-где стали имитировать каменную кладку на штукатурных фасадах, появились чуть более выразительные наличники на окнах, но радикально ничего не изменилось. Причины долго искать не нужно. Формально при Николае продолжали действовать те же стандарты, что и в предыдущее царствование.
Середина XIX века стала временем архитектурных чудес в Европе. Здание парижской библиотеки святой Женевьевы работы Анри Лабруста за вполне обычным корпусом скрывало просторный, поражающий воображение читальный зал, который держался на изящном чугунном каркасе. В 1851 году в Лондоне открылась Великая выставка — демонстрация достижений промышленности и дизайна. Павильон для нее, спроектированный садоводом Джозефом Пакстоном, был чем-то прежде невиданным. Огромную, полностью прозрачную конструкцию назвали Хрустальным дворцом. (Илл. 8)
Как и в других технологических аспектах, Россия начала заметно отставать от Европы в том, что касалось инженерии зданий. Тем не менее следы наступления новой эпохи не обошли Петербург. Каркасные конструкции использовали не только в заводах и вокзалах, но и в некоторых общественных постройках. (Илл. 7)
В середине 1840-х годов по заказу Якова Эссен-Стенбок-Фермора стали строить Пассаж между Невским проспектом и Итальянской улицей. Речь идет о торговом здании совершенно нового типа: за мало чем примечательными фасадами скрывается роскошная крытая галерея с аккуратными лавками по обеим сторонам. Пассаж спроектировал Рудольф Желязевич, который был в большей степени инженером, чем архитектором. Он придумал, как перекрыть центральную галерею каркасом со световыми окнами. Смысл новшества был не только техническим, но и функциональным. Торговую галерею сделали одновременно теплой и светлой.
Кроме магазинов в Пассаже были предусмотрены самого разного рода развлечения для привлечения буржуазной публики. В театре, бывшем частью торговой площадки, в 1860-е годы выступали петербургские литературные знаменитости: Достоевский, Некрасов, Тургенев.
Вместе с новыми технологиями и визуальной многоголосицей в Петербург проникал новый образ жизни. Потребление и культура становились более демократичными и доступными не только аристократии, но и городскому среднему классу.
Александр II: реформы, террористы и культурный расцвет
У строгого отца — слабый сын. Обычная история. Николай I не учился ничему, кроме военного дела. Будущего Александра II воспитывал поэт Василий Жуковский — человек гуманный, широко образованный, хотя и вполне лояльный царскому режиму. Юноша Александр был влюбчив, твердых убеждений не имел и полагался на мнение близких ему людей.
Он вступил на престол в критическое для России время. Еще оборонялся Севастополь, но было очевидно, что Крымскую войну Россия не выиграет. Существовал консенсус между лояльными монархии патриотами и оппозиционной интеллигенцией: неудачи на фронте объясняются неурядицами в тылу. Невероятное, всепроникающее взяточничество, архаически бесправное положение крепостных крестьян, бессмысленная гнетущая цензура, отсутствие самоуправления на местах, приводившее к всевластию воровгубернаторов. Все меньше это нравилось хоть кому-то. Николай I знал недостатки российских порядков, но полагал, что, пока режим стоит, не нужно ничего трогать, слишком велики риски — тем более что реформы не понравились бы большинству поместных дворян. Однако, когда главный аргумент пропаганды — величие России — оказался под ударом, преобразования, при всей их рискованности, стали желанны почти для всех.
Александр II, задолго до венчания на царствование будучи в Сибири, виделся со ссыльными декабристами и прекрасно понимал, что перед ним — подлинные русские патриоты, офицеры, герои наполеоновских войн. Одним из первых его важных решений стала амнистия политических заключенных, под которую попали дожившие декабристы и члены кружка Петрашевского.
В 1856 году посол России во Франции, генерал от инфантерии Павел Киселев на парижском конгрессе вывел Россию из Крымской войны с минимальными в общем потерями. Россия уступала только русло Дуная, временно отказывалась от военно-морского флота в Черном море, но не заплатила ни копейки контрибуций и не потеряла сколько-нибудь крупных земель. И все-таки это было первое поражение со времен ранних лет Петра.
Пришло время преобразований, главным из которых должно было стать освобождение крестьян.
Николай I хоть и считал реформы для России губительными, но допускал, что необходимость в них может однажды возникнуть. Отчасти, видимо, поэтому он разрешил своей золовке Елене Павловне, вдове брата Михаила, организовать в Михайловском дворце салон, где молодые либеральные чиновники общались с дипломатами и придворными, относительно вольно обсуждая план освобождения крестьян, введения местного самоуправления, смягчения цензуры.
Важнейшую роль в этом салоне играли братья Милютины, Дмитрий и Николай. Уже тогда они представляли себе в общих чертах, что предстоит сделать и с какими сложностями придется столкнуться. Дмитрий Милютин при Александре II стал военным министром и заменил рекрутские наборы всеобщей воинской повинностью. Николай Милютин сыграл важнейшую роль, собственно, в освобождении крестьян.
Другим центром полулегального вольномыслия при Николае I был круг морских офицеров, собиравшийся около его второго сына, великого князя Константина Николаевича, который сам был генерал-адмиралом. Выезд за границу для большинства представителей российского правящего класса был в то время закрыт: так, Пушкин бывал в Арзруме, но не в Париже и не в Риме. У моряков же в то время — попугай из Бразилии, любовница в Нагасаки, свободное владение не только французским, но и английским языком. Они имели возможность не теоретически, а на практике сравнивать Россию с другими странами и желали для нее лучшего. Из окружения Кон