В любом большом городе на самом деле всегда присутствуют несколько типов городов, как бы наложенных друг на друга. Торжественный Рим эпохи барокко вторгся в функциональный средневековый Рим, внеся в него великолепие и драматизм. Имперский Петербург оброс промышленным Петербургом, сделавшим его менее цельным, но в конечном итоге лучше пригодным для повседневной жизни.
Кризис управления городом продлился вплоть до 1913 года. Только тогда наконец-то приняли ряд проектов упорядочивания застройки и инфраструктуры, в том числе и строительства центральной канализации. Осуществить ни один из них до революции не успели.
Квартирный вопрос
Обычное для Петербурга жилье в XVIII веке — частный дом. Богатые горожане строили себе особняки, бедные — скромные деревянные домишки. Однако по мере того, как население росло, появлялась нужда в более экономичном способе обеспечивать людей крышей над головой.
В XIX веке главным типом столичной постройки стал доходный дом — многоэтажное здание, разделенное на множество квартир, сдаваемых в аренду. Само слово «квартира» изначально содержит отсылку к тому, что жилье временное. «Расквартировать войска» значит разместить их где-то на ограниченный период времени.
Многоквартирные дома строили еще в Древнем Риме. Когда же они стали в период урбанизации появляться в Европе, и в том числе в Петербурге, возник неизбежный вопрос: как именно разделить одно здание на несколько жилищ.
Один из простых выходов заключался в том, чтобы строить дома с галереями-проходами, из которых двери вели бы в отдельные квартиры. Такой способ до сих пор нередко используется в сравнительно теплых странах, но в Петербурге он не прижился — главным образом из-за климата.
Другой известный тип устройства квартир на этаже — анфиладный. Этаж корпуса дома, выходящего к улице, делился на два ряда связанных проходами комнат с окнами. Со стороны парадного фасада находились общие помещения, со стороны двора — предназначенные для личных нужд. Именно так устроена квартира в доме на Мойке, 12, где жил последние годы Александр Пушкин.
На такой этаж было два входа — парадный и черный. Последний использовался для прислуги и для хозяйственных потребностей.
Изначально квартиры-анфилады предназначались для довольно обеспеченных жильцов. Они были просторными, и поэтому острой необходимости в изоляции приватных пространств не существовало, места и так хватало всем. Кроме того, еще в XVIII и в начале XIX века потребность в уединении не считалась естественной — присутствие других людей воспринималось как само собой разумеющееся. Со временем квартиры-анфилады стали делить на несколько. Это было довольно просто: ставили стенку, отделявшую часть помещений со стороны парадного входа от комнат со стороны черной лестницы. Одну большую квартиру, занимавшую этаж здания, можно было разделить максимум на четыре более скромных.
Постепенно, с увеличением количества жильцов каждого этажа, анфиладную систему заменяли коридорной. Из общего коридора в каждую квартиру или даже комнату вела отдельная дверь. Подобная структура оказалась крайне удобной, поскольку позволяла делить одну квартиру на более мелкие и делать это достаточно произвольно. Жилье стоило дорого, снимать просторные апартаменты мало кто мог себе позволить. В конце концов самым распространенным типом квартиры стала однокомнатная. Согласно переписи 1881 года, таких была в Петербурге половина.
Ситуация снова изменилась, когда в квартирах стали появляться какие-никакие удобства. Наличие водопровода предполагало, что помещения, куда он проведен (то есть кухни, ванные и ватерклозеты), должны непременно находиться одно над другим. Так возник использующийся до сих пор секционный принцип членения дома на квартиры, предполагающий строгую структуру помещений. Одним из первых зданий с таким устройством квартир внутри стал кирпичный, в готическом стиле дом банкира Мейера на Николаевской улице (ныне ул. Марата), сооруженный по проекту архитектора Виктора Шретера. (Илл. 12)
Петербуржцы во второй половине XIX века жили крайне скученно. Когда мы представляем себе картины роскошного дореволюционного быта, то подразумеваем «барские» квартиры с огромным количеством комнат, которые устраивали, как правило, во втором этаже. Скажем, Александр Мурузи в собственном доме на углу Пантелеймоновской улицы (ул. Пестеля) и Литейного проспекта занимал 26 комнат. (Илл. 10)
По мере того как санитарные условия в городе ухудшались, становилось больше шума и дурных запахов, вместо второго этажа самыми престижными стали третий и четвертый.
Доля роскошных апартаментов в общем числе столичных квартир того времени ничтожна. В основном город заселялся слишком плотно. Квартир под сдачу было куда меньше, чем потребности в них. Из-за повышенного спроса цены на аренду постоянно росли, а средний размер помещений уменьшался. В начале XX века в среднем в русской столице приходилось примерно семь жильцов на одну квартиру. В больших городах Европы того же времени — около четырех.
Впрочем, сами по себе эти цифры не дают вообразить полной картины происходящего. С одной стороны, трудно представить себе мелкого чиновника, у которого не было отдельной квартиры и хотя бы одного человека прислуги. Федор Достоевский, будучи одиноким вдовцом, занимал три комнаты. С другой стороны, даже низшая прослойка среднего класса оставалась довольно немногочисленной. Комнаты, где жили по десять и больше человек, нельзя назвать редким исключением. В некоторых частях города доля таких комнат достигала десяти процентов от общего числа. Врачи с тревогой описывали в журналах антисанитарию, царившую в отдельных домах города, и рассказывали о квартирах, где жильцов было столько, сколько могло уместиться на полу на время сна.
В центральных районах условия жизни сложились более приемлемые. Здесь был самый большой процент просторных квартир в пять комнат и больше, меньшее количество жителей в одной квартире. На окраинах же могло доходить до того, что в одном неблагополучном квартале жило население небольшого города.
Дефицит жилья и беспрерывный рост цен на него стал отчасти причиной того, что ни домовладельцы, ни арендаторы квартир не думали особенно об их качестве, удобстве и чистоте в доме и на его территории. Закон обязывал собственников зданий заботиться об их санитарном состоянии, однако решался этот вопрос, как правило, дачей взятки полицейским. Сдача внаем комнат, где жили по десять рабочих как правило приносила больше денег, чем предоставление в аренду приличных квартир представителям среднего класса. Никакого стимула делать лучше жилье, которое в любом случае пользовалось спросом, не существовало.
Только в отдельных редких случаях заказчики, движимые в первую очередь личными амбициями, строили в Петербурге что-то вроде образцовых доходных домов. В доме Александра Мурузи, например, был не только водопровод, но и электричество, и водяное отопление, и зимний сад, и даже фонтан, однако для конца 1870-х годов все это вместе выглядело редким исключением. Большинство домовладельцев заботились в первую очередь о максимально выгодном использовании участка.
Жилищный кризис, разразившийся в середине XIX века, по большому счету не начал всерьез разрешаться вплоть до середины XX, несмотря на многие попытки, предпринятые за сто лет.
Необычные обычные дома
Демократизация Петербурга сказалась на архитектуре. Раньше главные, самые дорогие и интересные столичные здания строились или для императорской семьи и богатых аристократов, или для административных и общественных нужд. После реформ эта иерархия почти что исчезла. Здание Мариинского театра, спроектированное архитектором Альбертом Кавосом и им же расширенное в 1859 году, не выглядит принципиально более нарядным, чем некоторые заметные доходные дома времен Александра II — как, например, уже упомянутые нами дом князя Мурузи на углу Литейного проспекта и улицы Пестеля или дом Мейера на улице Марата.
Причин тому две. С одной стороны, появились новые заказчики, которые могли себе позволить щедро платить за архитектуру. С другой, фактически перестали действовать регламенты, прописанные в строительном уставе еще при Николае I, и каждый теперь мог выбирать украшения здания на свой вкус, особенно строгих правил на этот счет больше не существовало. (Илл. 9)
Формально стиль архитектуры этого времени называют так же, как и моду предыдущих десятилетий — эклектикой или историзмом. Действительно, стремление заимствовать и копировать осталось прежним. Тем не менее постройки стали разительно другими. Начать с того, что довольно значительно в сторону увеличения изменился их масштаб. Дома стали выше и занимали все больше места, уходя вглубь кварталов. Многие состояли из нескольких корпусов. Раньше, если зодчий собирался построить здание в стиле неоренессанс, подразумевалось, что оно будет не только украшениями, но и всем видом и даже отчасти устройством напоминать итальянское палаццо XV века. Теперь выбор стилистики заключался практически только в выборе орнамента на поверхности фасадов.
Начиная с 1850-х годов и в Европе, и в России про архитектуру стали думать более утилитарно. Возникло явление, которое называется рационализм. Смысл его сводится к тому, что проектировать стали сначала внутренние пространства постройки, и уже исходя из них — ее внешний вид. Все эстетическое разнообразие того времени относится преимущественно к стенам зданий. Дом Мурузи построили в мавританском стиле в качестве напоминания о происхождении его заказчика, чья семейная история была связана с Турцией и Византией. На фасадах дома Басина на площади Островского изображены шатер, имитирующий деревянный, и масса других деталей, ассоциирующихся с древнерусской культурой: наличники в виде арок, фигурная резьба. Здания по-разному устроены и по-разному украшены, но эти два обстоятельства никак не связаны между собой. Теоретически можно себе представить, что дом на площади Островского построили бы в мавританском стиле, а на Литейном, наоборот, в неорусском. Орнамент на стенах использовался исключительно декоративно, как набор узнаваемых деталей. Они вместе не напоминали настоящую мечеть или терем, а помогали создавать органичный облик доходного дома: делить его на этажи, выделять углы или центральную часть, подчеркивать логику его внутреннего устройства. (Илл. 11)