Одним из этих молодых людей был художник и публицист Александр Бенуа. В 1902 году он написал статью «Живописный Петербург», которая сыграла знаковую роль, разделила время с точки зрения отношения к Петербургу на «до» и «после». Уникальность видения Бенуа состояла в том, что не визуальные образы следовали за повествованием, а текст рождался из образа города. Русская культура традиционно логоцентрична, слова в ней важнее картин, но красота имперского Петербурга, увиденная художником, оказалась способна переломить этот тренд.
«Мы же <…> не устанем твердить, что Петербург удивительный город, имеющий себе мало подобных по красоте». Это высказанное Бенуа мнение довольно быстро стало популярным и остается до сих пор общим. Правда, в его оде городу на Неве присутствовала немаловажная деталь. Восхищение художника вызывал исключительно имперский Петербург, начиная от построек времен Петра I и заканчивая площадями Карла Росси: «Он, если красив, то именно в целом или, вернее, огромными кусками, большими ensemble’ами, широкими панорамами, выдержанными в известном типе — чопорном, но прекрасном и величественном». Построенное же во второй половине XIX века казалось Александру Бенуа сплошной неудачей. Он считал, что за эти 50 лет Петербург «как-то повеселел, не к лицу помолодел — и даже начинает теперь мало-помалу походить на моветонного франта». Новый порыв восхищения Петербургом, не в пример первому, оказался не направлен в будущее — к новым свершениям, не ориентирован на поддержание политического и экономического статуса, а любовался прошлым, да еще и исключительно его эстетической стороной.
Статья Александра Бенуа спровоцировала перелом в литературном восприятии Петербурга. У Александра Блока и Андрея Белого город по-прежнему мрачный и фантасмагорический, однако он этими своими качествами больше не предопределяет несчастье, а вызывает сложные мистические ощущения.
В текстах футуристов Владимира Маяковского, Велимира Хлебникова и Бенедикта Лившица звучал восторг перед мегаполисом — символом технического прогресса и жизненного разнообразия.
В стихах акмеистов Анны Ахматовой и Осипа Мандельштама присутствовал пассеизм, ощущение того, что все лучшее прошло, и одновременно восхищение имперским наследием:
А над Невой — посольства полумира,
Адмиралтейство, солнце, тишина!
И государства жесткая порфира,
Как власяница грубая, бедна.
Заданный Александром Бенуа тон почитания Петербурга отразился в обсуждениях архитектуры и дискуссиях о городском развитии в первые десятилетия XX века. Как и статья «Живописный Петербург», они в значительной степени строились на образах прошлого. Зодчие вспоминали стили зданий времен Петра I, Елизаветы Петровны, Александра I и стремились воспроизвести их в новых постройках. Много говорилось о сохранении наследия — о вреде застройки каре Адмиралтейства доходными домами, о перегороженной новым зданием площади за Биржей на стрелке Васильевского острова. Какие-то памятники удалось спасти. Архитектор Иван Фомин, например, убедил профессиональную общественность в ценности Чернышева моста екатерининских времен. Разговоры о текущем плачевном состоянии городского хозяйства и предполагаемом векторе развития столицы тоже велись, но казались куда менее весомыми и возвышенными.
В 1918 году Петербург, под влиянием политической ситуации изменивший имя на Петроград, перестал быть столицей. За время гражданской войны на его долю выпали чудовищные лишения: население сократилось примерно втрое, уровень жизни в 1921 году оказался в несколько раз ниже, чем в 1913-м. Трагический поворот событий поспособствовал тому, что петербургский миф окончательно стал мифом о прошлом. До революции Александру Бенуа и Анне Ахматовой временем, куда хочется вернуться, казался золотой век Александра Пушкина и Карла Росси; после — образ потерянного рая стал включать в себя всю историю города вплоть до последнего мирного 1913 года. Петербург в сознании просвещенных людей превратился в легендарный Китеж, город славы и беды, который невозможно предать так же, как мы не забываем могилы своих близких.
На протяжении советских лет восхищение старым Петербургом, его изучение были одним из способов идеологически противостоять существующему политическому режиму. Роскошь ампирных площадей и дорогих доходных домов служила антитезой серости и однообразию социалистического быта, доказательством возможности принципиально другой жизни.
Традиция воспринимать Петербург исключительно как город прошлого, музей под открытым небом существует до сих пор.
Трамваи, мосты и разрастание Петербурга
Начиная с 1890 года прирост населения в Петербурге составлял около полумиллиона человек каждое десятилетие. До поры до времени больше жилья удавалось создавать в рамках существующей городской структуры за счет увеличения высоты домов и застройки дворов. Постепенно эта возможность исчерпывалась. Центральные части города к рубежу XIX–XX столетий оказались заселены крайне плотно. Самыми людными были Московская, Литейная, Казанская и Спасская части — то есть районы, примыкающие к Невскому проспекту.
В Московской части плотность населения в 1900 году составляла примерно 46 300 человек на квадратный километр. Для сравнения: в самом густонаселенном современном городе-миллионнике, столице Филиппин Маниле этот показатель составляет 43 079 человек. К 1915 году плотность населения в Московской части составляла уже почти 60 000 человек на квадратный километр. Немногим свободнее оказалось в Литейной части: в 1900 году на квадратный километр приходилось почти 42 000 жителей, к 1915 году — 52 000. Почти так же дела обстояли в Казанской части. В Адмиралтейской части, самом центре Петербурга, за счет большого количества открытых пространств, административных и коммерческий зданий, частных дворцов и особняков, людей на единицу площади приходилось в два раза меньше, чем в соседних районах. На каждом квадратном километре здесь жили к началу XX века около 19 000 человек — примерно как сегодня в Дакке, столице государства Бангладеш.
Уплотнение Петербурга имело естественные ограничения. Заканчивались пригодные для застройки участки. Высотный регламент не позволял строить дома выше Зимнего дворца. Санитарное состояние столицы было из рук вон плохим, а увеличение количества жителей в центре делало его катастрофическим.
Отчасти ситуацию могли бы спасти Васильевский остров и Выборгская сторона, куда вели Благовещенский (тогда — Николаевский) и Литейный мосты. Так отчасти и выходило. За первые десять лет XX века население Выборгской части увеличилось в полтора раза, Васильевской — на 45 %. Довольно много жилья строилось в районах, непосредственно прилегающих к уже переполненным центральным, то есть Нарвской, Александро-Невской и Рождественской частях.
Однако настоящий «взрыв» произошел, когда в 1903 году к юбилею города открыли постоянный Троицкий мост, ведущий на Петербургский остров. Почти мгновенно это спровоцировало на нем строительный бум. Люди стали массово переезжать в Петербургскую часть.
Тут сошлось несколько факторов. Этот район благодаря мосту оказался довольно близко к самому центру города — прямо напротив Летнего сада, Марсова поля и Мраморного дворца. Хоть Петербургская сторона и оставалась захолустьем с тех пор, как Петру не удалось устроить здесь административный центр столицы, все же здесь не успели обжиться городские маргиналы и криминальные личности, как, например, на Лиговке или в отдаленных частях Васильевского острова. Здесь было много зелени. Напротив Петропавловской крепости еще при Николае I разбили Александровский сад, а петровский Аптекарский огород давно превратился в Императорский ботанический сад. Застройка острова, особенно его отдаленных от центра кварталов, представляла собой по большей части небольшие домики с прилегающими к ним садами и огородами. Доходные дома начали на Петербургском острове массово возводить сравнительно поздно, и в итоге их качество оказалось в среднем выше, чем там, где их строили в менее благополучные с точки зрения экономики десятилетия. На условно пустом месте фешенебельный район мог появиться с гораздо большей вероятностью, чем в уже обжитом.
В начале столетия население Петербургской части составляло 118 500 человек, к 1910 году оно увеличилось почти на 80 % (до 212 600 человек) и превратило район в самый многолюдный в столице. К 1915 году здесь жило уже почти 300 тысяч горожан.
Каменноостровский проспект, главная магистраль острова, стал местом появления самых ярких и дорогих петербургских зданий и своеобразной коллекцией архитектурных достижений того времени.
Чуть в стороне от проспекта Александр фон Гоген спроектировал для балерины Матильды Кшесинской изысканный особняк в стиле ар-нуво с зимним садом. (Илл. 26)
Еще до строительства Троицкого моста Ида Амалия Лидваль приобрела участок в начале Каменноостровского и доверила строительство на нем своему сыну Федору. Доходный дом Иды Лидваль на деле состоит из нескольких несимметричных корпусов разной этажности, облицованных камнем. Здания украшены изображениями северной природы: мухоморов, сов, пауков, лесных ягод и другой хорошо знакомой нам флоры и фауны. В будущем знаменитый петербургский архитектор, швед по происхождению Федор Лидваль выразил таким образом патриотические чувства. Они были связаны не с государством, а с Балтийским регионом, где находилась и родная для его родителей Швеция, и русская столица. (Илл. 27)
По заказу Русского страхового общества между Каменноостровским проспектом, Пушкарской и Кронверкской улицами выстроили самый удобный жилой комплекс во всем дореволюционном Петербурге. Ближе к концу проспекта Владимир Щуко поставил доходный дом Маркова, заслуживший восторги многих коллег. Жилое здание он украсил со стороны улицы огромными колоннами, придав ему торжественный вид, подобающий постройке в имперской столице. Таким образом Щуко изящно выразил протест против превращения «классического» города в анклав гедонизма и буржуазности.