озвращения в «старый» Петербург. (Илл. 31)
То, что «Астория» стала очередным символом антагонизма между прошлым и современностью, замечали многие, но далеко не все разделяли точку зрения Лукомского. Поэт Владимир Маяковский полагал, что даже сам Медный всадник не способен устоять перед обаянием больших денег и новизны:
Сияет гостиница,
За обедом обед она дает.
Завистью с гранита снят,
слез император…
Наличие большого количества архитектурных течений, горячие дискуссии между их адептами для того времени были обычным делом практически в любом мегаполисе. Как и Петербург, многие города Европы вслед за увлечением модерном пришли к моде на более строгую неоклассическую архитектуру. Необычной в российской столице была почти фанатичная увлеченность части интеллектуалов идеей возвращения в прошлое как спасением от всех несчастий. Собственно, в Петербурге в то время звучало множество разных голосов: кто-то жаждал экспериментов, кто-то разумно считал необходимым развивать транспортную систему или разбивать больше парков, но сторонники ретроспективного взгляда на город звучали убедительнее всех остальных.
Объяснить это рационально невозможно. Качество городского транспорта определяет благосостояние миллионов людей. Меняющиеся технологии и социальные условия неизбежно порождают свежие подходы в архитектуре. Однако на стороне почитателей имперского Петербурга была великая сила мифа. Единственная красивая городская легенда относилась именно к чудесному созданию столицы Петром и ее последующему становлению. Вероятно, со временем она стала слишком обаятельной, чтобы соседствовать с какой-то другой.
В первые советские десятилетия градостроительную политику Ленинграда последовательно определяли Иван Фомин и Лев Ильин, оба — почитатели петербургского золотого века.
Образцовое жилье
Пока Городская дума от раза к разу доказывала свою несостоятельность в деле обустройства Санкт-Петербурга, в городе зародилась общественная дискуссия о состоянии инфраструктуры и условиях жизни бедняков. Это, однако, не предполагало, что какая-то значительная часть горожан начала вслух высказывать озабоченность высоким уровнем инфекционных заболеваний или недостаточной протяженностью трамвайных линий. Публицист и член городской управы Александр Никитин на рубеже веков подмечал, что, если спросить горожан, беспокоят ли их выгребные ямы во дворах, большинство бы даже не поняли, что речь идет о какой-то проблеме. О плачевности ситуации рассуждали в основном на страницах профессиональных журналов врачи, архитекторы, криминалисты и другие специалисты, которым была очевидна необходимость прогресса.
Казалось бы, их мнение едва ли могло на что-то повлиять. Власть уже много лет бездействовала или предпринимала что-то недостаточно эффективное. Люди в большинстве своем нанимали жилье, руководствуясь самыми простыми утилитарными соображениями: расположением, количеством комнат, ценой. Думать о санитарных условиях, об отоплении и тем более о приспособлениях вроде лифтов основная часть нанимателей квартир не могла себе позволить. Домовладельцы в массе своей тоже не стремились что-то улучшать, ведь спрос на жилье по-прежнему значительно превышал предложение.
Тем не менее просвещение медленно приносило результаты. Мнения профессионалов не в состоянии были изменить городскую политику в целом, но они распространялись среди многих образованных людей и становились для них общим местом. Складывающаяся ситуация стала восприниматься как ненормальная, и они пытались себе представить, как ее можно было бы изменить. Стали появляться отдельные «образцовые» проекты, где локально создавались условия для жизни гораздо лучшие, чем в среднем в столице. Это могли быть и коммерческие доходные дома, и, что называется, социальное жилье, где бедные горожане арендовали квартиры за плату значительно ниже рыночной.
Свои плоды давал экономический рост. Рабочие зарабатывали в среднем все больше и наконец начали стремиться к некоторому удобству в повседневной жизни. В Петербурге появилась очень заметная прослойка людей среднего класса. В XIX веке престижные квартиры в невысоких этажах с видом на улицу занимали в первую очередь наследственные аристократы, высокопоставленные чиновники, офицеры гвардии. Все они жили с многочисленными детьми и еще более многочисленной прислугой. Количество занимаемых ими комнат исчислялось десятками. В начале XX века состоятельными нанимателями жилья стали в первую очередь юристы, врачи с частной практикой, инженеры, служащие банков, хорошо оплачиваемые художники, литераторы и музыканты. Детей и прислуги у них было куда меньше, чем у чиновничества и аристократии, жены часто работали. Такие жильцы, как правило, занимали квартиры в пять — шесть комнат, не стремились к роскоши, но ценили чистоту и комфорт. Именно для них в большой степени стал происходить процесс эволюции городского жилья.
В 1870-е годы некоторые богатые заказчики, как, например, князь Александр Мурузи, подходили к строительству городских зданий немного как к меценатству. Они старались обустроить их как можно лучше из репутационных соображений — а также потому, что сами собирались занять одну из квартир.
К концу столетия благодаря увеличению прослойки среднего класса эволюция жилых домов приобрела еще и разумный экономический смысл. Архитектор Павел Сюзор спроектировал доходный дом на Пантелеймоновской улице (сейчас — Пестеля) для Якова Владимировича Ратькова-Рожнова, чиновника Министерства иностранных дел, предпринимателя и благотворителя. Вместо традиционного сплошного фасада по красной линии здание выходит на улицу огромной аркой, за которой скрывается довольно просторный и красивый вытянутый курдонер — парадный двор. Такой прием предлагал альтернативу привычному на тот момент в Петербурге положению вещей, когда за роскошными лицевыми стенами скрывались убогие и грязные дворы-колодцы. Новая структура позволила увеличить количество дорогой жилплощади в постройке: все квартиры с окнами, выходящими в необычно для Петербурга ухоженный двор, стали считаться престижными и могли сдаваться по хорошей цене. Современников поражал вид нового здания. «На меня бежало будущее. Изменялся город, стали появляться высокие дома с башенками. На многих улицах выросли дома богача Ратькова-Рожнова. В тех домах подворотни высотой в три этажа, и освещенный электричеством двор становится похожим на пустынную улицу», — делился впечатлениями писатель Виктор Шкловский. (Илл. 32)
В своем роде идеальным петербургским жильем до революции служил дом Русского страхового общества, построенный на Каменноостровском проспекте, 26–28 в 1911–1914 годах. Его часто называют домом трех Бенуа: в проектировании принимали участие Юлий, Леонтий и Альберт Бенуа. Собственно, речь идет о целом жилом комплексе на 250 квартир. Он занимает большой участок и выходит, кроме Каменноостровского проспекта, на Кронверкскую и Большую Пушкарскую улицы. В утонченный парадный двор, спрятанный за колоннадой, выходит только небольшая часть корпусов. Внутри квартала скрывается довольно сложная система небольших простых двориков. (Илл. 33)
Восхищение современников вызывало техническое оснащение жилья. В квартиры были проведены канализация, водопровод, паровое отопление и электричество, в комплексе была своя телефонная станция и система лифтов. Жильцы могли обращаться за услугами в местную прачечную. На территории установили мусоросжигательные и снегоплавильные машины. Главным новшеством оказались гаражи для еще очень редких в то время автомобилей. Словом, дом сделали демонстрацией самой современной и сложной инфраструктуры, таким образом превратив его в желанный образ идеальной буржуазной столицы, не знающей ни грязи, ни неустроенности, ни бедности, ни управленческих проблем.
Одновременно с тем, как повышался комфорт отдельных домов для представителей среднего класса, в Петербурге возник феномен социального жилья.
Постепенно все больше внимания привлекали грязные жилые бараки на индустриальных окраинах Петербурга. Плохие, а часто невыносимые условия жизни пролетариев оказались одной из самых трудно решаемых проблем мегаполисов в XIX веке. Уже в самом начале столетия в Европе стали появляться первые так называемые рабочие колонии, или рабочие городки. Их задача была довольно проста: обеспечить обитателей минимальным комфортом, социальным обслуживанием и возможностями культурного досуга. В Петербурге такие городки строились сначала силами самих промышленников, желающих нейтрализовать напряженность на своих заводах. Так, владелец ткацкой фабрики Давид Максвелл в 1880-е годы устроил для рабочих дом на 1 500 квартир. В нем были газовое освещение, хорошая вентиляция, чистые и сухие общие комнаты, однако не предусматривались отдельные помещения для семейных людей.
В 1890-е годы на Петровском острове появился городок при заводе Сан-Галли — аккуратные деревянные домики для сотрудников предприятия. На Выборгской стороне по проекту архитектора Виктора Шретера устроили колонию для работников завода Людвига Нобеля. Кроме жилья там были общественные пространства и предоставлялось множество бытовых услуг. Главное публичное здание городка, Народный дом, включало два зрительных зала, библиотеку, бильярдную и помещения для кружков. В Нобелевском городке работали бани, столовые, пекарня, аптеки и начальные школы.
В начале XX века юрист и криминолог Дмитрий Дриль и психиатр Михаил Нижегородцев организовали «Товарищество для устройства и улучшения жилищ для нуждающегося населения», позже переименованное в «Товарищество по борьбе с жилищной нуждой». Их намерение заключалось в том, чтобы создавать для рабочих достойные условия жизни. Начали они с реализации проекта Гаванского рабочего городка в одном из неблагополучных районов Петербурга, на западе Васильевского острова — старинной промышленной окраине. (Илл. 34)
Можно предполагать, что Дриль и Нижегородцев размышляли как социальные урбанисты и считали: если люди будут жить в достойных условиях, в них уменьшится стремление совершать асоциальные поступки. В первую очередь подразумевалось чрезмерное употребление алкоголя: Дмитрий Дриль и Михаил Нижегородцев оба были активными членами городской комиссии по борьбе с алкоголизмом.