«Большой дом», здание, построенное для Народного комиссариата внутренних дел на Литейном проспекте в самом начале 1930-х годов, тоже формально пользуется только современными средствами выразительности. И все же вертикальные выступы на лицевом фасаде, напоминающие издалека колонны, и симметричное относительно центрального входа расположение корпусов создают впечатление очень массивной архаичной постройки.
Дом Советов на Московском проспекте украшен подобием традиционного ряда полуколонн и пилястр. Однако у них нет ни капителей, ни венчающих их украшений, ни оснований. Что-то подобное, к слову, встречалось в Петербурге и раньше, например в здании Германского посольства работы Петера Беренса, построенного в начале 1910-х годов. Предельная простота и внушительный масштаб делали советское здание более суровым, чем любые образцы имперской архитектуры.
То, что принято обобщенно называть сталинским ампиром, в предвоенное время почти всегда представляет собой синтез современных и классических подходов к архитектуре.
Только в конце 1940-х — начале 1950-х годов сформировался этакий праздничный тоталитарный стиль, который подражал, в чем-то буквально, классической архитектуре. Здания на Комсомольской площади в Кировском районе, спроектированные архитектором Валентином Каменским в 1950-е годы, — это что-то среднее между итальянским палаццо эпохи Возрождения, ансамблями Карла Росси и средним петербургским доходным домом.
Лучше всего эволюция эстетики города за период между 1920-ми годами и началом 1950-х видна на примере Троицкой площади на Петроградской стороне. Рядом с лаконичным конструктивистским Домом политкаторжан стоит бывшее здание Ленпроекта, которое за нарочитую пышность часто называют «парад колонн». (Илл. 18, 19)
Многие ленинградские архитекторы умудрялись органично адаптироваться к смене партийной стилистики. Александр Никольский спроектировал в Ленинграде и лаконичные «Круглые бани» в районе площади Мужества, и классический стадион на Крестовском острове. Евгений Левинсон успел построить и здания в стиле конструктивизма, и роскошную станцию метро «Автово» со стеклянными колоннами, и даже заняться в 1950-е годы проектированием типовых пятиэтажных жилых домов. Больше того: несмотря на это, он сумел сохранить узнаваемость авторского почерка. Его здания можно отличить от других по благородной скромности; они никогда не подражают буквально старой архитектуре Петербурга, но всегда ощущаются его органичной частью. «На Дворцовой площади здания Растрелли, Захарова, Росси, Брюллова органически уживаются не из-за стилистической общности… <…> Архитектурная традиция Ленинграда — в преемственном понимании духа города, его характера, пейзажа, соответственности задания, в благородстве форм, в масштабности, модульности рядом стоящих сооружений», — писал Евгений Левинсон.
Убийство Кирова
Репрессии и трудная жизнь со многими лишениями стали характерной чертой сталинского правления. Тем не менее и в то очень тяжелое время случались короткие периоды «оттепели».
В 1933 году, по мнению ряда исследователей, начался сталинский «неонэп». Деревня кое-как приспособилась к коллективизации, прекратился голод. Начали выпускать продукцию новые, преимущественно оборонные предприятия. Отменили карточную систему — сначала на хлеб, а потом и на другие товары. Конечно, это не означало ликвидации дефицита. Вместо карточек появились длинные очереди к прилавкам.
Для понимания ситуации чрезвычайно важны два тезиса, произнесенные Сталиным в эти годы: «Кадры в период реконструкции решают все» и «Жить стало лучше, жить стало веселей». Первая подразумевала, что стал возникать советский средний класс. Выпускники рабфаков, ставшие инженерами, чекисты, преподаватели вузов да вообще все люди с высшим и даже средним специальным образованием снабжались во всех смыслах лучше, чем люди физического труда, за исключением так называемых стахановцев — чудо-рабочих, перевыполняющих планы на десятки и сотни процентов. Возникла система специальных распределителей для особенно ценных сотрудников, где без всякой очереди можно было купить товары, не поступавшие в массовую продажу. Магазины заполнялись деликатесами, которые могли купить только обладатели достаточно высоких зарплат. Для фаворитов государства строились отдельные квартиры, даже с комнатами для прислуги. Общественный договор между элитой и советской властью в этот короткий период между началом второй пятилетки и началом Большого террора в 1937 году можно сформулировать так: «послушная» часть интеллигенции получает значительно более высокий уровень жизни, чем основная масса населения.
Общее настроение пропаганды стало позитивистским и бодрым. Идеологический посыл того времени — фильмы «Волга-Волга» и «Веселые ребята», песни Дунаевского на слова Лебедева-Кумача вроде «Широка страна моя родная».
В Ленинграде события пошли по-другому. Только он дождался определенной нормализации после сталинской революции, как произошел террористический акт. 1 декабря 1934 года в левом крыле Смольного института, где располагался Ленинградский обком ВКП(б), мелкий партийный функционер Леонид Николаев застрелил руководителя областной партийной организации Сергея Кирова.
Существует несколько точек зрения на причины убийства Сергея Кирова. Одна из них заключается в том, что Кирова приказал убить сам Сталин для того, чтобы избавиться от конкурента и развязать Большой террор. Сталин же утверждал, что Кирова убили зиновьевцы, не простившие ему замены их любимого руководителя на посту главы Ленинграда.
Приехавшие в Ленинград для расследования убийства Сталин, секретарь ЦК коммунистической партии Николай Ежов и следователи Наркомата внутренних дел остановились на версии, предложенной вождем. Они довольно быстро выпытали у Николаева показания, что он действовал по заданию тайного центра зиновьевцев.
В результате те, кого Николаев назвал своими сообщниками, были расстреляны. Никто из них не признал вину на процессе. Остальных бывших участников зиновьевской оппозиции, то есть большинство членов партии, вступивших в нее до 1925 года и живших в Ленинграде, репрессировали. В 1935 году 325 человек выслали из Ленинграда, 843 — арестовали. Арестовали, а позднее расстреляли Григория Зиновьева и Льва Каменева.
Самым страшным последствием стал так называемый «кировский поток». В закрытом письме ЦК было сказано:
«…Ленинград является единственным в своем роде городом, где больше всего осталось бывших царских чиновников и их челяди, бывших жандармов и полицейских, что эти господа, расползаясь во все стороны, разлагают и портят наши аппараты».
Только за 1935 год к различным срокам заключения приговорили 25 тысяч жителей Ленинграда. Выселили в другие места 40 тысяч человек. Отправляли этих людей, как правило «лишенцев», то есть людей немолодых, занимавших насколько-то заметное положение в дореволюционной России, куда-нибудь за Волгу или в Северный Казахстан, где для них не было ни работы, ни средств к существованию. В 1937 большую часть тех из высланных, кто сумел выжить в течение нескольких лет, расстреляли.
Из пограничной полосы с Финляндией и Эстонией чекисты выслали 22 тысячи человек — они якобы представляли потенциальную опасность как шпионы. Именно об этом времени Анна Ахматова писала во вступлении к поэме «Реквием»:
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
В 1935 году в городе было репрессировано больше людей, чем во время Большого террора. Это имело огромное значение и для городской культуры. Многие расстрелянные и высланные были людьми старой школы, знавшими французский язык, имевшими ценные книги в библиотеках — словом, хранившими историческую память.
С их исчезновением она стала еще быстрее рассеиваться.
Любовь ленинградцев к Петербургу
После революции восхищение архитектурой Петербурга, ставшее в свое время модным благодаря кружку «Мир искусства», приобрело новый смысл. С одной стороны, времена, когда строился этот роскошный город, окончательно ушли в прошлое, а недосягаемое всегда больше притягивает. С другой — любовь к особнякам и доходным домам была, по сути, любовью к пусть и не существующей, но все же совершенно отличной от современной реальности, то есть способом внутреннего сопротивления тоталитарному политическому режиму.
Не только в бывшей столице, но и по всей России в годы НЭПа возникло краеведческое движение. Занятия историей своего уезда или города не носили прямо политического характера, но позволяли уйти из настоящего в прошлое. Особенно это привлекало тех, кого называли «бывшими» — людей, социально реализовавшихся до революции: помещиков, земских деятелей, сельских учителей.
Главным ленинградским краеведом стал Николай Анциферов, автор книг «Петербург Достоевского» и «Душа Петербурга». Анциферов представлял город не как физическую среду, а как наслоения историй и литературных текстов, которые словно живут среди зданий. Именно Николай Анциферов в значительной степени изобрел одно из самых популярных сегодня петербургских культурных развлечений — экскурсии. Он придумал, как, стоя на колоннаде Исаакиевского собора или прогуливаясь вокруг Петропавловской крепости, красочно и убедительно рассказывать о событиях тех времен, когда Петр I основал Санкт-Петербург. Анциферов же первый попытался расшифровать все дома, где жили герои романа «Преступление и наказание».
Краеведение не было исключительно общественным движением. Существовало Центральное бюро краеведения в Москве, его региональные отделения в других городах. Краеведы время от времени собирались на конференции.
В 1930 году в ходе сталинской революции Наркомат просвещения РСФСР (Наркомпрос) выпустил циркуляр о краеведческой работе, в котором было сказано:
«Отсутствует идеологическое руководство деятельностью краеведческих обществ и учреждений, в результате чего последние выпускают идеологически невыдержанную литературу, и организуемые экспедиции не всегда занимаются изучением актуальных вопросов социалистического строительства».