Вся история Петербурга. От потопа и варягов до Лахта-центра и гастробаров — страница 65 из 84

Вместе с тем даже в эпоху, нацеленную в будущее куда больше, чем в прошлое, ленинградские архитекторы сохраняли уже привычное для себя стремление приспосабливаться к тому, что они считали городскими традициями. Большинство известных мастеров хрущевского и раннего брежневского времени — Александр Жук, Сергей Сперанский, Давид Гольдгор, Александр Васильев — начинали карьеру еще при Сталине и, значит, первые свои проекты создавали в историческом декоративном стиле. Они, так же как их учителя и предшественники, ощущали давление от великолепия старого города. Представление, будто имперский Петербург так хорош, что современный может в лучшем случае его не испортить, давало двоякий результат. Оно, конечно, заставляло архитекторов до поры до времени держаться в рамках хорошего вкуса. И вместе с тем они, кажется, больше думали не как сделать постройку лучше и интереснее с точки зрения современных им реалий, а как оказаться не слишком заметным, не выйти из тени признанных классикови. С таким настроением трудно было бы создать что-то по-настоящему выдающееся. (Илл. 27)

Многие ленинградские здания первых лет после выхода постановления «Об устранении излишеств» следовали его посылу буквально. С Финляндского вокзала, который начал проектировать еще Николай Баранов вполне в классическом стиле, попросту убрали декоративные элементы. Когда смотришь на него, складывается иллюзия, как будто бы кто-то срезал колонны с фасада, и от них остались плоские следы. Похожее впечатление производят здание Телецентра на улице Чапыгина и Театр юного зрителя на Пионерской площади. Ряды пилонов на фасаде, такая как бы упрощенная версия колонного портика, простотой и грубостью производят несколько устрашающее впечатление. (Илл. 28)

Постепенно попытки сплести модернистский подход и городские традиции становились все более осознанными. Большой концертный зал «Октябрьский» Александра Жука, вызывавший эстетическое негодование Иосифа Бродского, хотя и построен из стекла и бетона, но строгостью линий и пропорций отдаленно напоминает некий античный храм или хотя бы здание Биржи на Стрелке Васильевского острова.

Ключевым для понимания городских традиций оказалось слово, произнесенное еще Александром Бенуа в 1902 году — «ансамбль». Пусть и из предельно простых зданий, архитекторы стремились создавать структуры, объединенные некой общей визуальной логикой.

Проектируя комплекс жилых домов на Синопской набережной архитектор Александр Васильев думал о том, как создать современный вид, который был бы и достаточно скромным, чтобы не затмевать собой Смольный собор на противоположном берегу, и в то же время на свой лад выразительным. Застройка представляет собой чередование более низких, распластанных по земле зданий с более высокими точечными. Они поставлены так, чтобы их силуэт хорошо считывался с большого расстояния при подъезде со стороны центра. В то же время в чем-то Васильев постарался идти в ногу со временем. Скромность жилья он компенсировал большим количеством торговых помещений в первых этажах и двумя курдонерами, по замыслу выходящими к Неве. В этих дворах впервые в Советском Союзе на уровне второго этажа появились открытые пространства, предназначенные только для пешеходов. Правда, со временем сравнительная близость к реке потеряла всякий смысл: дома оказались отрезаны от нее трассой со слишком уж оживленным движением. (Илл. 29)

Наверное, самой важной комплексной застройкой в послевоенном Ленинграде стала площадь Победы и непосредственно примыкающая к ней часть Московского проспекта, которую не успели закончить до середины 1950-х. Разработкой проекта занималась мастерская под руководством Сергея Сперанского. Место, где на новой площади собирались поставить монумент «Героическим защитникам Ленинграда», до революции называлось Средняя рогатка. К моменту начала строительства здесь стоял путевой дворец Елизаветы Петровны работы Бартоломео Растрелли. Сюда сходились две важнейшие дороги: Московское и Киевское шоссе. Сложность заключалась в том, что они расположены под острым углом друг к другу, и нужно было либо решить, какая из них более важная, либо придумать такое устройство всего комплекса, чтобы вид с любой из сторон оказался бы достаточно эффектным.

По идее, Москва считалась более значимым направлением, однако уже в 1950-е годы функционировал первый терминал аэропорта Пулково и вовсю шло проектирование второго. Главной все же решили сделать ось Киевского шоссе, тем более что она совпадала и с Московским проспектом. Въезд на него со стороны города стали фланкировать два высоких здания по 22 этажа. Само пространство площади осталось открытым, на нем запланировали всего два здания — гостиницу и похожую на нее постройку на противоположной стороне. Те же, кто прибывал в Ленинград из столицы, все же видели бы перед собой издалека высокий памятник-обелиск. Сперанский, который придумал и площадь, и примыкающую к ней часть проспекта, и монумент, мыслил немного как Росси: он представлял себе, как из коридора Московского проспекта человек будет попадать в открытое пространство. Правда, масштабы во второй половине XX века были уже совсем не те, что в начале XIX, и задуманный архитектором переход несравнимо чаще совершают на автомобиле, чем пешком. Трудно представить себе среди ветров и гудящих моторов праздного прохожего.

Как ни старались архитекторы позднего Ленинграда найти общий язык с традицией, для стороннего наблюдателя их усилия оставались совершенно незамеченными. Иосиф Бродский посвятил целое стихотворение «Остановка в пустыне» снесенной греческой церкви и появившемуся на ее месте безобразному, по его мнению, концертному залу. Именно в 1960-е годы в сознание горожан вошло если не точное выражение, но уж во всяком случае понятие «градостроительная ошибка». Некоторые здания воспринимались как совершенно чуждые атмосфере старого города. К ним относились, конечно, высокая гостинца «Советская» на Фонтанке и гостиница «Ленинград» — первая постройка, которая чуть было не стала по-настоящему скандальной и положила начало многолетней дискуссии относительно того, как можно и нельзя застраивать исторический центр и примыкающие к нему территории.

Небесная линия и ее нарушители

Петропавловский собор, который под чутким присмотром Петра I в начале XVIII века строил Доменико Трезини, должен был по замыслу производить вау-эффект. Высоченный шпиль здания поднимался над крошечными по сравнению с ним домишками.

Еще на гравюрах Михаила Махаева бросается в глаза главная особенность Петербурга, которая сохранилась до сих пор. Город находится в местности с плоским рельефом. Дефицита в пространствах в России нет. Виды на широкие проспекты, улицы и саму реку уходят как будто бы за горизонт. Вместе с тем в городе было некоторое количество того, что в градостроительстве принято называть «доминантами». В основном — шпили и купола храмов. Правда, в начале XX века в меньшем масштабе они стали строиться и над гражданскими сооружениями. Множество споров вызвало появление купола над Домом Зингера и купола со шпилем над универмагом «У Красного моста».

Центр Петербурга — это плоский город с регулярными, но не очень частыми яркими высотными акцентами, которые создают ориентиры в пространстве. Именно в таком устройстве многие видели главное обаяние исторического Петербурга в советское время.

Иосиф Бродский, например, в стихотворении «Остановка в пустыне» написал:

Жаль только, что теперь издалека мы будем видеть не нормальный купол, а безобразно плоскую черту.

Еще более болезненно, чем сносы храмов, многие петербуржцы воспринимали новое высотное строительство.

В самом начале 1960-х годов архитектор Сергей Сперанский, по его собственному рассказу, увидел сон, в котором на Пироговской набережной, в месте, где от Невы отходит Большая Невка, стояло огромное здание, хрустальный дворец. Он его и спроектировал — на практике получилась 80-метровая гостиница в строгом симметричном стиле. Архитектор объяснял для себя такое решение тем, что после Кировского (нынешнего Троицкого) моста, особенно на правом берегу реки, ансамбль набережных фактически прерывался, и как раз тут стоило бы создать некий новый, притягивающий внимание акцент.

Градостроительный совет идею одобрил, но вот у многих других она вызвала разумные опасения. Николай Баранов, бывший главный архитектор Ленинграда и действующий заместитель председателя Госстроя СССР, считал, что здание представляет собой угрозу для сложившихся ансамблей центра города. Высоту гостиницы уменьшили больше чем в два раза — до 35 метров. Даже так она казалась несколько грубым вторжением в невские панорамы.

Главным публичным оппонентом строительства стал академик Дмитрий Лихачев. Он утверждал, что Ленинград — город, где горизонтали преобладают над вертикалями, и что такой структуры стоит придерживаться и впредь. Позже Лихачев ввел в обиход выражение «небесная линия». Академик подразумевал, что благодаря плоскому рельефу и широким пространствам в Петербурге всегда виден горизонт и именно эта черта города является особенно ценной и достойной сохранения.

В итоге проект Сперанского реализовали, но он положил начало общественной борьбе за сохранение облика исторического центра, в том числе «небесной линии» города, продолжающейся до сих пор. Некоторые сооружения стали считаться «градостроительными ошибками», которые нельзя повторять, а в идеале лучше бы и исправить. Гостиница на Пироговской набережной красиво стояла над водой, но, действительно, заметно выделялась на фоне исторических набережных, где дома были меньшего масштаба и стояли сплошной ровной линией. (Илл. 30)

В начале нового тысячелетия рядом с гостиницей, называвшейся теперь «Санкт-Петербург», построили два дома, которые выглядят уродливо без всяких оговорок, — «Монблан» и «Аврора». С учетом того, что они находятся на одной из самых эффектно расположенных набережных Невы, их появление кажется невероятно обидным.

В конце 2000-х и начале 2010-х годов слова Дмитрия Лихачева обрели новую силу, когда на Охтинском мысу компания «Газпром» собралась строить небоскреб высотой в 300 метров. В результате беспрецедентных протестов горожан строительство перенесли в район Лахты. Башню увеличили еще на 100 метров, таким образом превратив в самое высокое здание Европы. У строительства в Лахте тоже нашлись противники, считавшие недопустимым появление сооружения, которое было бы видно от самого Эрмитажа.