Поначалу никаких особенных последствий от нововведений заметно не было. Разве что, в рамках общей тенденции, районы старались организовывать чуть более фривольно, что делало их скорее еще более неуютными. Рыбацкое, которое начали застраивать в середине 1980-х годов, куда хуже приспособлено для повседневной жизни, чем Купчино, начатое в 1960-е.
В остальном же в первые годы после начала Перестройки все шло своим чередом. Достраивали Комендантский аэродром и Веселый поселок, начали строить Рыбацкое. Продолжали какое-то время прокладывать метрополитен. При Горбачеве в 1985–1987 годах открыли участки линий от станции «Площадь Александра Невского» до «Улицы Дыбенко» и от «Удельной» до «Проспекта Просвещения». После этого экономический и управленческий кризис стал таким ощутимым, что в 1991 году были открыты всего две станции, «Лиговский проспект» и «Достоевская», а за последующие шесть лет — ни одной.
В 1990-е годы застраивали улицу Савушкина; продолжали, но довольно медленно осваивать район проспекта Большевиков и улицы Дыбенко, юго-западные части города, Пушкин, Колпино и Красное село.
Между тем в начале 1990-х годов, после того как в России началась приватизация, возник частный рынок жилья. Стали появляться первые частные застройщики. Их деятельность началась с самых простых операций: они покупали участок земли, строили там дом и продавали квартиры.
Иногда приобретали не землю, а не завершенное здание, которое разоряющееся государственное предприятие строило для своих сотрудников и забросило. Возник феномен, который стал известен как «точечная застройка». Дома возводились, некоторым образом, без оглядки на окружение. Они могли появляться посреди полей, а могли, наоборот, там, где и так стояло слишком много домов и не хватало свободного места. В некоторых случаях точечная застройка оказывала благотворное влияние на среду. Скажем, в спальных районах иногда становилось больше людей, а это в свою очередь делало атмосферу более оживленной, влекло за собой открытие новых магазинов и кафе. Однако в основном такая хаотичность скорее становилась проблемой. Если при советской власти хотя бы в теории рассчитывали необходимую инфраструктуру для жилых домов, то теперь ничего такого не происходило.
Надежды на то, что освобождение от диктата партии само по себе улучшит качество архитектуры, не оправдались. Сооруженные предпринимателями дома были, возможно, и менее однообразны, чем серийные государственные, но скорее более, чем менее безобразны.
В начале 1990-х годов появились компании, со временем превратившиеся в крупные корпорации, которые сегодня строят большую часть жилья в Петербурге, в том числе гиганты «Группа ЛСР» и Setl group.
Постепенно от возведения одиночных домов они пришли к строительству целых жилых комплексов. Последние радикально отличались от советских микрорайонов и далеко не во всем в лучшую сторону. Государство за землю не платило и могло позволить себе роскошь в виде больших дворов, зелени, бульваров, школ, садиков и библиотек. Частные организации стремились на ограниченном участке земли поместить как можно больше недвижимости, которую можно продать.
Многие (хотя и далеко не все) застройщики стали думать об устранении тех недостатков, которые так раздражали в советском жилье. Где-то более детально обдумывали планировки, где-то старались улучшить звуко— и теплоизоляцию. В целом же метод массового индустриального домостроения остался прежним, поскольку только он позволял строить много, сравнительно быстро и дешево. Этажность зданий увеличилась. Городская среда между тем стала куда хуже: из нее почти исчез обязательный набор социальных функций, который обеспечивали советские стандарты.
Первое время вовсе не существовало никаких ограничений. Компании строили дома, а потом оказывалось, что в местных школах и садиках не хватает мест для всех детей. Только в 2009 году в Санкт-Петербурге появились «Правила землепользования и застройки», согласно которым город делился на зоны разного типа. Для каждой вводились определенные нормативы и ограничения. Среди прочего «Правила» обязывали девелоперов обеспечивать новые комплексы школами, садиками, зеленью, местами для парковки и так далее.
Такие меры несколько смягчили острый кризис, но едва ли принципиально изменили ситуацию к лучшему. Школы и детские сады появились, но симпатичным местом для жизни новостройки от этого не стали. Общественный транспорт развивается еще медленнее, чем в советские годы: предполагается, что обитатели новых домов будут ездить в основном на личных машинах. Когда достраивали кольцевую автомобильную дорогу, огромное количество участков вокруг продали для строительства многоэтажных комплексов. Такая политика неизбежно ведет к возникновению дорожных заторов. Поскольку в новых районах строится преимущественно жилье, то на работу из них люди ездят в сторону центра. Интенсивное движение и обилие парковок делают среду неудобной для пеших прогулок.
Отдельной проблемой явилось то обстоятельство, что новые жилые комплексы строятся каждый сам по себе, без общего плана. Очень часто они становятся чем-то вроде островов, не связанных друг с другом не то что общей логикой, но иногда даже элементарными проездами и проходами. К концу 2020-х годов в Санкт-Петербурге и его ближайших окрестностях образовалось несколько крупных анклавов современного жилья. Самые известные из них — Кудрово, Мурино и Шушары. Это бывшие деревни, которые в течение десятилетия или двух оказались застроены высотным жильем и в которых нет городской культурной среды в ее традиционном понимании или она очень бедна. Дорога до центра города может занимать довольно продолжительное время. Жители Шушар, например, неоднократно жаловались на отсутствие удобных подъездов к своему району, недостаток парков, плохое уличное освещение. (Илл. 1)
Феномен капиталистического индустриального домостроения распространен во всем мире и всюду приводит к более или менее одному и тому же результату. Новостройки в Шушарах похожи на такие же новостройки в Гонконге, Шанхае, Джакарте, Йоханнесбурге. По мнению многих специалистов, подобные районы представляют собой глобальную угрозу благополучию даже не отдельных городов, а всей планеты. Из-за отсутствия функционального разнообразия и культурной среды они усугубляют проблему социального неравенства. Человек, живущий в таком массиве на окраине города, имеет в среднем худший доступ к общению, знаниям и возможностям самореализации, чем обитатели центральных частей города. Передвижение на автомобилях приводит к выбросам углекислого газа. Наконец, места скопления жилых многоэтажек крайне бедны на то, что называется общественными пространствами: в них мало скверов, людных улиц и площадей, публичных заведений, где люди могли бы случайно встретиться. Таким образом, в обществе растет отчужденность, а она, в свою очередь, часто приводит к формированию тоталитарных политических систем, где люди не действуют сообща, а подчиняются указаниям «сверху».
Советские спальные районы были порождением концепции индустриального города. Она в общем-то и предполагала, что человек должен бывать дома и на работе, отводить детей учиться. Для такого образа жизни создавались простые приемлемые условия. Сегодня в мегаполисах — и Петербург совсем не исключение — очень важную роль играют все сферы деятельности, в которых важно взаимодействие между людьми: культура, торговля, сервисы, IT-индустрия и так далее. Новая версия спальных районов никак не способствует развитию всего этого. Особенно драматично положение вещей выглядит в свете статистики. В последние годы в Петербурге в среднем вводят 3,5 миллиона квадратных метров жилья в год. Это означает, что построенные за шесть лет дома по площади квартир оказываются примерно равны всему историческому центру Петербурга.
Причина кризиса кажется довольно глубокой. Чуть ли не впервые с момента основания Петербурга ни у его руководителей, ни в обществе нет ясного ответа на вопрос о смысле существования города. Те мегаполисы, которые смоли избежать опасного разрастания, сделали это за счет создания амбициозной стратегии развития на будущее. Стоит хорошо представлять себе, как и за счет чего город мог бы процветать экономически, в чем заключается его роль в мире, как в идеале должны себя чувствовать люди, которые в нем живут. Новую застройку и изменение существующей в таком случае можно тщательно планировать именно исходя из того, насколько она соответствует ценностям города и приближает его к желаемым целям.
Постмодернизм и здания-монстры
Уже в первые послевоенные десятилетия в мире начался поиск альтернативы архитектуре модернизма. Она решала, по меньшей мере частично, проблему жилищного кризиса, но создавала множество других. Самый главный ее недостаток заключался в том, что она была безликой, не создавала в отличие от старых городов декораций для насыщенной жизни.
Главным направлением, противопоставившем себя модернизму, стало течение, со временем получившее название «постмодернизм». Его посыл наиболее емко сформулировали американец итальянского происхождения Роберт Вентури и его супруга Дениз Скотт-Браун. Они говорили о том, что модернизм строился на противопоставлениях и упрощениях, предлагая выбирать одно из двух, разделяя традицию и современность и предлагая отказаться от первой в пользу второй.
Постмодернисты же утверждали, что такая дихотомия является ложной и на самом деле архитектор может выбирать из всего множества решений и приемов, придуманных его коллегами на протяжении тысячелетий, при этом наследие XX века — не исключение. Кроме того, постмодернисты замечали, что перед архитектурой стоит множество задач: не только снабдить людей минимальными удобствами, но и создать среду, в которой будет приятно находиться, и обеспечить пространство для самых разных, в том числе и случайных, занятий.
По большому счету, из философии постмодернизма выросла вся современная нам архитектура, самые разные ее проявления — от криволинейных зданий до ярких парков и деревянных небоскребов. Однако в узком смысле постмодернизм долгое время понимался как своеобразное заигрывание с традициями. В постройках из современных материалов, и часто довольно масштабных