— Что? — не понял сначала Талигхилл.
— Я проиграл, — ответил старэгх, топорща усы и отхлебывая из чашки. — Разбит полностью, и армия восстановлению не подлежит. Поздравляю, Пресветлый.
Принц не сдержался и довольно улыбнулся, надеясь, что пляшущие тени скроют его улыбку — слишком уж мальчишечьей она могла показаться.
— Ну что ж… — он тоже потянулся за чашкой. — А знаете, в чем ваша ошибка?
— Нет, Пресветлый, не знаю, — покачал головой Армахог. Хотел было что-то добавить, но в последний момент все-таки промолчал.
— Все дело в том, что вы… — принц запнулся, подбирая слова, — вы дорожите каждым своим воином, печетесь о части, а в результате теряете целое.
Звучит, как плохо заученная фраза , — почему-то подумалось Армахогу. Он развел руками:
— Я поступаю так, как привык поступать в жизни.
Талигхилл недовольно скривился, и на сей раз он не хотел, чтобы тени скрывали его мимику.
— А махтас и есть одно из проявлений жизни, — заметил принц. — Разве не так?
— Как будет угодно Пресветлому, — поклонился Армахог. — Уже поздно. Я могу идти?
— Да, разумеется. Если желаете, вам постелят в гостевой, а нет — дадут эскорт до столицы. Но если останетесь, завтра отправимся вместе — я тоже еду в город.
— Вряд ли мне потребуется эскорт, Пресветлый, — старэгх отставил чашку с чаем и поднялся. — Сомнительно, чтобы кто-нибудь решился напасть на меня, а если такое и произойдет — что же, в мире станет на несколько нечестивых душ меньше. Спокойной ночи.
Принц проводил Армахога недовольным взглядом.
Потом зевнул и потянулся за яблоком. Случайно заметил лист письма, которое привез днем старэгх.
Отец уехал.
Неожиданная тоска сдавила грудь, так что принц поперхнулся и с силой зашвырнул яблоко в темноту. Демоны! что происходит?!
Но он знал, что происходит. Вернее, только догадывался. Догадывался, что это как-то связано с его снами, но думать о происходящим не желал.
Все образуется.
/Ты же знаешь, что это ложь/
Все образуется! Сны — чепуха!
/Нет. И ты знаешь это/
Чепуха! Чушь! Это всего лишь сны.
/У других людей это было бы всего лишь снами. Но не у тебя. Не у тебя…/
Трудно спорить с самим собой. Значительно проще пойти наверх, в спальню.
Даже если ты знаешь, что там тебя ждут черные лепестки.
/мельканье радужных перьев — смещение/
Армахог горячил коня и ругал себя за собственную глупость. Он вполне мог остаться ночевать в усадьбе. Но последние слова принца о том, что махтас — это одно из проявлений жизни , задели его сильнее, чем старэгх ожидал.
Из-за этой проклятой игры наследник не приехал попрощаться с отцом. Из-за нее…
Навстречу Армахогу из тьмы вылетела карета и, громыхая, пронеслась в противоположном направлении. В приоткрытом окне на мгновение появилось лицо, и это лицо показалось старэгху знакомым. Тот старикашка, что встретился сегодня в усадьбе Пресветлых. Странные совпадения.
Конь всхрапнул под ним, словно сетуя на нелегкую жизнь, но продолжал скакать в сторону Гардгэна. Армахог еще раз оглянулся, но карета уже исчезла в ночи, а гнаться за ней старэгху вовсе не улыбалось. Он дал коню шпор и покачал головой. Тяжелый день. Еще и проигрался в этот треклятый махтас.
Где-то далеко впереди показались огоньки часовых на башнях города.
Когда Армахог въехал на улицы Гардгэна, предварительно выругав нерадивых дежурных, что стояли на страже у ворот, он заметил несколько серых фигур, вышагивающих по мостовой. Но стоило ли чересчур удивляться тому, что в эту необычную ночь, завершавшую столь необычный день, жрецы Бога Войны Ув-Дайгрэйса не спят? Наверное, не стоило.
ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Я пошевелился, чувствуя, как болит затекшая шея. Да что там шея — все тело ныло, словно я просидел в кресле целый день. Странно, но в прошлый раз я таким разбитым себя не чувствовал. И в позапрошлый тоже. Наверное, тогда сказалось любопытство — все внимание было сосредоточено на том, что произошло, и о боли я совершенно забыл. А вот сегодня… Демоны!
— Господа, — бесстрастным, как обычно, голосом Мугид привлек к себе наше внимание. — Господа, боюсь, многим из вас сейчас нелегко. Не удивляйтесь.
Сейчас — почти полночь. Как я и предупреждал вас, наше повествование заняло больше времени, чем предыдущие. Это связано с тем, что я не имею права разрывать его, не завершив до конца тот фрагмент, который вы внимаете.
Постарайтесь размяться и отправляйтесь на второй этаж — там вас ждет ужин.
Академик поднялся и недовольно спросил:
— Скажите, господин Мугид, вы намереваетесь пересказать нам историю принца Талигхилла или же историю сражения в ущелье Крина?
— Две этих истории слишком тесно переплетаются, господин Чрагэн, — холодно ответил повествователь. — Я понимаю, что вы все ожидали чего-то иного.
Всего лишь иллюстраций к тому, о чем большинству из вас и так известно. Но если вы надеялись получить только это, тогда отсылаю вас к книгам. Здесь же вам предстоит встретиться с настоящей правдой о том, что происходило в те дни, и о том, что стало причиной случившегося. Подчеркну, настоящей правдой. Как уже говорилось, недовольные или же те, кто по различным причинам не способен внимать далее, вольны покинуть Башню . Им возвратят деньги с вычетом стоимости тех дней, в течении которых они находились в гостинице.
Он что-то сказал еще об ужине и о завтрашнем дне, но я прослушал. Меня занимали те слова, что касались ухода из Башни . Глупо, конечно, но с другой стороны…
Под боком ерзал от нетерпения Данкэн. Я свирепо взглянул на него, и журналист притих. Правда, ненадолго. И все равно косился на меня, как…
Д-демоны, что могут подумать окружающие!
Наконец Мугид закончил свою речь, и мы начали выбираться из повествовательной комнатки. Весьма, замечу, своевременно, так как некоторые уже столь откровенно поглядывали на выход, что оставалось только пустить слюну или облизнуться — тогда бы и идиот понял: сидящие здесь крайне голодны. Я, кстати, в этом плане не особенно отличался от остальных.
Но стоило мне шагнуть на первую ступеньку лестницы — проклятый журналист уже сопел под боком и громко кашлял. Может, он надеялся привлечь мое внимание, но оглядывались-то все остальные! А я наоборот старался не смотреть в его сторону и даже пошел быстрее. Данкэн не отставал.
Я поискал глазами, с кем бы заговорить, но все, как на беду, либо беседовали, либо торопливо поднимались на второй этаж и рассаживались за накрытым столом. Оставалось лишь последовать их примеру. Я весьма удачно примостился между господином Чрагэном и толстухой с крашеными волосами, едва удержавшись, чтобы не показать язык растерявшемуся Данкэну. Тот тяжело вздохнул и с видом мученика уселся по другую сторону от академика .
Мы занялись едой, и некоторое время в зале все разговоры прекратились — стоял только тихий, но различимый хруст и чавк. Даже с самых элегантных господ слетает тонкий налет хороших манер, когда их (господ, разумеется) продержат целый день голодными.
Первым утолил голод Мугид. Ничего другого я, признаться, и не ожидал. Он сообщил, что завтра всем нам предстоит не менее тяжелый день, и удалился. Я мысленно хмыкнул.
— Спокойной ночи, Нулкэр, — произнес над моим ухом нежный голосок Карны.
— Вижу, вы чему-то неописуемо рады.
— А? — не понял я. — Что вы имеете в виду?
— Не знаю. Просто вы так улыбаетесь.
— Разумеется, — я развел руками. — Меня держали целый день голодного, а потом таки-допустили до стола. Не плакать же мне.
— Что же, приятного аппетита, — она ушла.
Я покачал головой и выругал себя: нужно держать собственные эмоции под более жестким контролем. Если и Мугид видел меня улыбающимся… Хотя… — не приписываю ли я ему слишком уж большую проницательность? Да и потом, я ведь не завтра собираюсь это сделать. А, скажем, послезавтра. В конце концов, остановить он меня не сможет — уж я постараюсь, чтобы все выглядело правдоподобно…
Академик тоже пожелал спокойной ночи и ушел. За столом стало свободнее, и проклятый журналист придвинулся поближе ко мне, отчаянно сверкая глазами. Я сдержался, но всерьез подумывал о том, чтобы заехать ему по наглой морде.
Ну какого демона так на меня смотреть?!
— Заткнитесь! — велел я ему, стоило Данкэну только раскрыть рот. — До тех пор, пока я не доем — ни говорите ни слова.
Он замер, боясь пошевелиться, кажется, даже задержал дыхание, но потом хрипло расхохотался и произнес:
— Подайте мне, пожалуйста, вон тот салат.
Наверное, я выглядел со стороны болезненно. Но сдержался и салат подал.
Проклятье! И что сие означает?
Он преспокойно наложил себе грибов и чего-то еще, потом с благодарностью вернул тарелку мне. Я поставил ее на место и удивленно уставился на писаку.
— Что все это значит?
— Потом, — он взмахнул вилкой. — Дайте же поесть.
— Немедленно прекратите и объяснитесь! — прорычал я. К тому времени людей за столом уже не осталось, а слуги были слишком далеко… да и плевать я хотел на слуг.
— А не пошли бы вы, — небрежно ответил Данкэн, ковыряясь в своей тарелке.
Я, конечно, не пошел. Я смирился и стал жевать, дожидаясь, пока этот хлыщ соизволит заговорить. Держать новости в себе он долго не сможет; я же видел
— его просто распирало от волнения.
Наконец он завершил трапезу и повернулся ко мне. По лицу журналиста было видно, что он испытывает глубочайшее облегчение.
— Не ожидали?
— Да уж, меньше всего! — свирепо ответствовал я. — Ну и что сие значит?
— Видимо, вы лишились своей… способности воздействовать на меня посредством голоса, — Данкэн развел руками. — А я… я приобрел другую способность.
— Какую же? — все внутри почему-то похолодело и сжалось.
Он усмехнулся:
— Не бойтесь, Нулкэр. Просто я могу видеть сквозь стены.
— Просто ! — возмутился я. — Просто видеть сквозь стены ! Да вас подобными пустяками не удивишь, верно?