Какими видятся из нынешнего далека картины Теофила Фраермана 1917–1919 годов? Уверенная, зрелая живопись. Он воспринял уроки Сезанна, но ему не чужды мастера Возрождения. Эти композиции не мешают ему проверять схемы плоскостного кубизма. По сути, в те годы как-то не задумывались о монументальной живописи, а «Пророк», «Вечер», «Монастырский двор», «Голова Иоанна Крестителя» монументальны. Казалось бы, переводи их в формат, настолько они созвучны «большому стилю». Наряду с этим такие романтические вещи, как «Попугай», «Жираф». Кажется, они навеяны стихами Николая Гумилёва:
Послушай, далёко, далёко на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Изысканным жирафом, попавшим из «далёко, далёко» в наше безумное революционное лихолетье, многим видится и Фраерман (в Париже он подписывал картоны монограммой TeoFra, в Одессе вновь без изысков – Фраерман). Но очень быстро он находит свое место – преподает, создает Музей западного и восточного искусства, устраивает впервые в Украине выставку Нико Пиросманишвили.
Остались воспоминания о Теофиле Борисовиче Фраермане его учеников: Евгения Кибрика, Валентина Полякова, Олега Соколова. Остались его картины советского времени – мрачные, серо-черные пейзажи Уфы военных лет.
Бесконечные упреки в формализме в 1949 году сменились на упреки в космополитизме. Ему запрещают преподавать…
По вот наступает 1956 год, оттепель, пользуясь определением Ильи Эренбурга. У себя в мастерской начинает возвращаться к самому себе, к свободе, к декоративизму, иронии, но как бы на новом дыхании. Ему остается жить всего год, но и до 1957 года Теофил Борисович Фраерман успевает сделать несколько десятков острых, проникнутых ощущением молодости, гуашей. Мы их увидим (и то – не все) на его посмертной выставке в том же 1957 году в Одессе. И хоть в предисловии к каталогу (анонимном) художника уже не упрекали в формализме, но по-прежнему звучал упрек в… камерности творчества. И лишь ученик Фраермана, правда, давно уехавший из Одессы, в своем творчестве отошедший и от заветов Фраермана, и от заветов Филонова (а он учился и у того, и у другого), народный художник СССР Е. Кибрик в слове об учителе писал: «Когда до меня доходили слухи, что Теофила Борисовича называют формалистом, я не мог этого понять… он был очень тонким и оригинальным художником, творчество которого отмечено тем пытливым беспокойством, бесконечными исканиями, которые отличают каждого художника, обладающего художественной индивидуальностью».
Невнятная фраза, хоть уже за окном оттепель. Но бывалые люди, а Кибрик был человеком бывалым, понимали, что оттепели приходят и уходят, а советская власть остается.
Один из нас (Е. Голубовский) попал в дом Теофила Борисовича Фраермана в 1958 году, через год после смерти мастера. На стенах в квартире висели его последние гуаши 1956 года, под кроватью – большие холсты, натюрморты и пейзажи, сделанные в эвакуации. Первое впечатление, оставшееся на всю жизнь, – присутствие большого Мастера. Единственная парижская картина – проститутка на бульваре, как бы перекликавшаяся с Ван Донгеном, и два-три десятка современных гуашей, изысканных в своей простоте, чувственных, одесских, но в то же время навсегда парижских.
Трудно было представить, что через 50 с лишним лет мы увидим раннего Фраермана, что сохранены работы одесского периода «бури и натиска», что шесть картин замечательного мастера украшают Фонд украинского авангарда.
Поляка Сигизмунда Олесевича можно с полным основанием назвать одесским парижанином. Или, если угодно, парижским одесситом – ведь он прожил в Париже более пятидесяти пяти лет.
Приехав в Одессу с матерью, дворянкой Марией Олесевич, в восьмилетнем возрасте, он поступил сначала в реальное училище Св. Павла, а после окончания шести классов – в 1907 году – перешёл в частное коммерческое училище Файга, то самое, в котором учился и Наум Соболь. Рисование у Файга преподавали в то время Адольф Остроменский и Кириак Костанди – что могло быть лучшей школой? Выбор профессии Сигизмунд Олесевич сделал в раннем возрасте – в том же 1907 году состоялся его художественный дебют, он выполнил обложку и иллюстрации к сборнику молодых польских писателей Одессы, а летом 1910-го, через год после окончания училища, три его живописные работы уже демонстрировались на выставке польских художников.
Париж, рю Кампань Премьер, 9
В том же году Олесевич уехал в Париж и пробыл там около шести лет, вернувшись в Одессу в разгар Первой мировой войны. Эти шесть парижских лет были весьма насыщенными – Олесевич выставлял графику в Осеннем салоне в 1913 году и в Салоне независимых в 1914-м; в том же году на одесской «Весенней выставке» семь его работ (четыре живописных и три темперы) экспонировались в числе присланных одесситами из-за рубежа – наряду с работами А. Альтмана и В. Кандинского. В каталоге выставки указан его парижский адрес: рю Кампань Премьер, 9, – в этом дворе до сих пор сохранились ателье художников. На этой легендарной улице жило и работало такое количество людей, вошедших в историю искусства, что простое перечисление их имён заняло был целую страницу. Ограничимся лишь несколькими: Рильке и Рембо, Ман Рэй и Марсель Дюшан, Моисей Кислинг и Тристан Тцара, Фуджита и Модильяни. Один из нас (Е. Деменок) убедился, Олесевич был в хорошей компании.
После возвращения в Одессу Олесевич с такой же активностью включился и в одесскую художественную жизнь. Выбора между ТЮРХ и ОНХ для него не существовало – он был уже «отравлен» Парижем. Можно уверенно сказать, что Сигизмунд Олесевич был одним из столпов одесских независимых – он стоял у истоков возникновения общества и был членом жюри на выставках 1917 и 1918 годов; принимал участие во всех проводимых ОНХ выставках: осенних с 1916 по 1919-й, объединённой выставке Общества изящных искусств летом 1918-го, 1-й народной выставке летом 1919-го.
Безусловно, критика не могла обойти вниманием зрелые, мастерски выполненные работы Олесевича – его имя упоминается почти в каждой рецензии. Его называют то крайне левым, то футуристом, то кубистом; пишут о том, что он «явно тяготеет к импрессионизму», что отзвуки «кубизма» и «лучизма» чередуются в его работах с японскими влияниями, а «иные вещи написаны в нарочитой наивности провинциальных вывесок». Большинство критиков отмечают его успехи в области графики: «В графике он блестящий техник с причудливой фантазией. <…> Художник за короткое время сделал в графике огромные успехи, и нетрудно предвидеть, что ему предстоит сыграть большую роль в русской графике», – писал С. Золотов в «Одесском листке» 6 декабря 1917 года. И даже один из лидеров ТЮРХ Пётр Нилус в своей рецензии на выставку ОНХ 1919 года замечает: «Всё-таки несмотря ни на что, как всегда, с известным удовлетворением смотрятся гг. Гершенфельд, Олесевич…»
Работы Сигизмунда Олесевича покупают – в рецензии «На выставке картин» («Одесский листок». 14.11.1916) указано, что с выставки 1916 года куплена его работа «Пастораль», на выставке 1917-го года «публика особенно часто приторговывается к работам гг. Бри, Милеева и Олесевича, показывая этим своё верное чутьё к хорошим работам».
Действительно, именно Сигизмунд Олесевич и Сандро Фазини были ближе всего к футуристам из всех независимых, но – широк был спектр их интересов, и ограничить его одним из самых актуальных живописных течений того времени невозможно.
Фазини и Олесевич дружили. Насколько близко, понятно хотя бы из того, что стихи «Акварели» одесского поэта Александра Кранцфельда состоят из двух частей: первая «Сигизмунд Олесевич», вторая – «Сандро Фазини». Неразлучная пара фонтанировала идеями и бурлила активностью. В конце 1917-го именно они получили из Москвы предложение устроить в Городском музее изящных искусств выставку участников «Бубнового валета». Отказались из соображений безопасности – в то смутное время работы могли бесследно исчезнуть при транспортировке. В начале 1918-го одесские газеты анонсировали большую выставку графики, которую инициировал Фазини с Олесевичем. Выставка не состоялась, зато состоялось многое другое. Вместе с приехавшим в 1918 году из Петрограда художником Владимиром Продаевичем наши герои организовали декоративное ателье «ПОФ» и выполнили росписи в театрах-кабаре «Интермедии», «Веселая канарейка» и «Ко всем чертям». По отзывам прессы, художниками было сделано «решительно всё, начиная от колоссальных панно, плафонов и кончая драпировками и абажурами для электрических ламп». Роспись стены во дворе «Театра Интермедий» представляла собой «копию лубка 18-го столетия» и производила «очень выгодное впечатление». В том же году друзья увлеклись литературным творчеством – весной в первых номерах юмористической газеты «Яблочко» опубликованы стихи Фазини и эссе «Патологический пейзаж» Олесевича, а в сентябре вошли в состав редакции еженедельника «Фигаро».
Конечно же друзья рисовали друг друга – на выставке ОНХ 1917 года демонстрировались работа Ильфа «Олесевич в «High-life» (кафе на углу Преображенской и Дерибасовской) и работа Олесевича «Фазини (утроенный объём)». Благодаря Якову Перемену этот блестящий портрет, называемый иногда «Человек с трубкой», дошёл до нас. «Он был одет изысканно и носил котелок», – писал о Фазини друг Ильи Ильфа художник Евгений Окс. Пожалуй, это лучший из дошедших до нас портретов старшего брата будущего автора «Двенадцати стульев» и «Золотого телёнка». Кстати, совершенно замечательный шарж на самого Илью Ильфа работы Олесевича под названием «Журналист» опубликован в одесском журнале «Бомба» в том же 1917 году.
По воспоминаниям А. Нюренберга, Олесевич и Фазини приходили в его «Свободную мастерскую» осенью 1918-го рисовать обнажённую натуру. В том же 1918-м Олесевич преподавал в Свободной академии ОНХ. А во время «второго прихода» советской власти в Одессу весной 1919 года, как писал Нюренберг, он «собрал группу революционно настроенных художников и отправился с ними в исполком. В бригаду, кроме меня, входили поэт Максимилиан Волошин, художники: Олесевич, Фазини (брат Ильи Ильфа), Экстер, Фраерман, Мидлер, Константиновский и скульптор Гельман». Художники предложили новой власти свою помощь – и уже совсем скоро организовали праздничное украшение города к Первомаю. «Были организованы две бригады художников. Олесевич, Фазини, Экстер и я делали эскизы, по которым мастерские выполняли плакаты и панно для всех советских и партийных организаций», – писал Нюренберг. И тут друзья были неразлучны. Олесевич и Фазини вошли также в экспертную комиссию Комитета по охране памятников искусства и старины, возглавляемого тем же А. Нюренбергом.