Всё началось с преследования оппозиционных политических партий. Уже в начале 1920 г. перед ВЧК и его органами на местах была поставлена задача вести гласный и негласный надзор за политическими партиями, группами и лицами. В августе того же года, по указанию руководства страны, в связи «со значительным расширением числа антисоветских партий Чрезвычайная комиссия серьезно приступила к точному учету всех членов антисоветских партий».
Собственно, «операция» против инакомыслящих представляла собой не одномоментное действие, а серию последовательных акций. Можно выделить следующие основные её этапы: 1) аресты и административные ссылки врачей – участников 2-го Всероссийского съезда врачебных секций и секции врачей Всемедикосантруда – 27–28 июня; 2) репрессии против вузовской профессуры – 16–18 августа; 3) «профилактические» мероприятия в отношении «буржуазного» студенчества – с 31 августа на 1 сентября 1922 года. Началом борьбы с «буржуазной интеллигенцией», пожалуй, можно считать репрессии против членов Помгола (Комитета помощи голодающим) в августе 1921 года. Опыт сотрудничества советской власти с «интеллигенцией» не удался. Поэтому не случайно первыми за границу, ещё в июне 1922 года, отправлены известные общественные деятели, активные члены Помгола С. Н. Прокопович и его жена Е. Д. Кускова.
А 10 августа 1922 года появился основной документ, регулирующий высылку инакомыслящих, – Декрет ВЦИК «Об административной высылке», в первом же пункте которого указывалось: «В целях изоляции лиц, причастных к контрреволюционным выступлениям, в отношении которых испрашивается у Президиума Всероссийского Центрального Исполнительного Комитета разрешение на изоляцию свыше двух месяцев, в тех случаях, когда имеется возможность не прибегать к аресту, установить высылку за границу или в определенные местности РСФСР в административном порядке».
Николай Онуфриевич Лосский
Наверное, лучше всего о событиях тех дней может рассказать очевидец. Давайте посмотрим на события глазами выдающегося русского философа Николая Онуфриевича Лосского. Вот что писал он в своих воспоминаниях: «Семья наша, голодавшая в течение двух лет, вся была обречена на гибель, как и многие другие семьи интеллигентов. Спасла нас от смерти американская организация ARA (American Relief Association), устроившая в 1921 году свои отделения по всей России. Лица, желавшие помочь голодающим, вносили в эту организацию десять долларов, указывая адрес, кому они хотели послать продовольствие. ARA доставляла по данному ей адресу трёхпудовую посылку, содержащую в себе муку, рис, жиры, жестянки с молоком и т. п. драгоценные продукты. Наша семья, имевшая друзей в Западной Европе, стала получать ежемесячно такую посылку. Мы и многие другие интеллигенты были таким образом спасены от гибели».
И далее:
«Благодаря улучшившемуся питанию силы русской интеллигенции начали возрождаться, и потому явилось стремление отдавать часть их на творческую работу. <…> До осени 1921 года большевицкое правительство мало вмешивалось в преподавание, по крайней мере философских наук. <…> В течение трёх лет большевицкое правительство подготовило кадры «красных профессоров» для многих наук, и осенью 1921 года в Москве состоялось заседание Государственного учёного совета для решения вопроса, каких профессоров следует удалить из университетов. <…> После этого заседания кафедра философии Петербургского университета была совершенно разгромлена: были удалены все приват-доценты и два профессора, Лапшин и я».
Но увольнения большевикам мало. За ним последовали аресты:
«На следующий день (16 августа – прим. автора) мною было получено извещение о том, что я должен явиться на Гороховую улицу в помещение Чека. Думая, что меня вызывают ради какой либо формальности при получении заграничного паспорта, я пошел в Чека не испытывая никакой тревоги. Но как только я вошел туда, мне стало ясно, что я арестован. <…> Она (следователь – прим. автора) предъявила мне, как и всем арестованным 16 августа интеллигентам, обвинение, сущность которого состояла в следующем: такой то до сих пор не соглашается с идеологиею власти РСФСР и во время внешних затруднений (то есть войны) усиливал свою контрреволюционную деятельность. <…> В действительности … правительство знало, что мы не участвовали в политической деятельности. К тому же было предрешено, что нас приговорят к высылке за границу. В это время большевицкое правительство добивалось признания dejure государствами Западной Европы. Арестованы были лица, имена и деятельность которых были известны в Европе, и большевики хотели, очевидно, показать, что их режим не есть варварская деспотия. Говорят, что Троцкий предложил именно такую меру, как высылка за границу.
Меня, как и всех нас, допрашивали о том, как я отношусь к Советской власти, к партии социалистов-революционеров и т. п. После допроса меня отвели в большую комнату, где находилось около пятидесяти арестованных… Здесь находились Карсавин, Лапшин, профессор математики Селиванов и другие лица из нашей группы.
Через неделю нас перевели из Чека в тюрьму на Шпалерной улице. Она состояла из камер для одиночного заключения, но была так переполнена, что в каждой камере было помещено по два или по три заключенных. <…> Большевицкое правительство обратилось к Германии с просьбою дать нам визы для въезда в Германию. Канцлер Вирт ответил, что Германия не Сибирь и ссылать в нее русских граждан нельзя, но если русские ученые и писатели сами обратятся с просьбою дать им визу, Германия охотно окажет им гостеприимство. <…> Едущим за границу разрешалось в то время брать с собою очень мало белья и платья; на человека полагалось брать только одну простыню; нельзя было вывозить книг, особенно словари считались национальным достоянием, которое должно храниться в России».
Тем временем аресты прошли и в Москве, и в других городах России и Украины. Хочу вновь предоставить слово Н. О. Лосскому:
«Пока мы хлопотали о визах и условиях переезда за границу, в Петербург приехала из Москвы партия высылаемых оттуда ученых и писателей. <…> Наконец, наступил и наш черед ехать за границу. Вечером 15 ноября мы сели на пристани за Николаевским мостом на немецкий пароход, который должен был на следующее утро в 7 часов отплыть в Штетин. Утром на следующий день на рассвете приехало на пристань много лиц провожать отъезжающих, не только родных, но и знакомых. <…> На пароходе ехал с нами сначала отряд чекистов. Поэтому мы были осторожны и не выражали своих чувств и мыслей. Только после Кронштадта пароход остановился, чекисты сели в лодку и уехали. Тогда мы почувствовали себя более свободными. Однако угнетение от пятилетней жизни под бесчеловечным режимом большевиков было так велико, что месяца два, живя за границею, мы еще рассказывали об этом режиме и выражали свои чувства, оглядываясь по сторонам, как будто чего-то опасаясь».
В разорённой войной Германии прибытие большой группы русских учёных, политических и общественных деятелей вызвал смешанные чувства. Кто-то был рад этому, вместе с тем в немецкой прессе появились и резко негативные статьи по этому поводу. Прибывшие в большинстве своём с минимальным запасом денег изгнанники с первых дней столкнулись с проблемой выживания и трудоустройства. Кроме это, перед каждым стоял выбор – оставаться в Германии или искать себе другую страну для жизни и работы.
Давайте проследим судьбы «одесских пассажиров философского парохода», остановившись на некоторых подробнее – эти люди заслуживают того, чтобы о них помнили.
Антоний Васильевич Флоровский
Родившийся в 1884 году в семье протоиерея Василия Антоновича Флоровского историк Антоний Васильевич Флоровский переехал с семьёй в Одессу в десятилетнем возрасте. В 1908 году он окончил историко-филологический факультет Новороссийского университета, избрав своей специализацией историю России XVIII века. С 1907 года он преподавал в Одесском коммерческом училище; в октябре 1911 года становится приват-доцентом и с 1912 года читает лекции по истории в Новороссийском университете. С 1915 года А. В. Флоровский читает курс лекций по истории на Высших женских курсах, в 1916-м становится профессором кафедры русской истории университета, в 1917–1918 годах – также читает лекции на экономическом факультете Одесского политехнического института. В Археологическом институте, созданном после реорганизации Одесского университета, А. В. Флоровский заведовал кафедрой исторической географии (1920–1922).
С 1911 года Антоний Флоровский – действительный член Одесского славянского благотворительного общества; он также работал в Одесском библиографическом обществе, Историко-филологическом обществе (1912), Одесском обществе истории и древностей (1911–1922), Одесском областном архивном управлении (1920–1922), в 1921 году – директор Одесской публичной библиотеки, в 1922 году был избран директором главной библиотеки Высшей школы (бывшей университетской).
Вот какая характеристика была дана ему в списке ГПУ: «Кадет и клерикал, активный противник Соввласти и реформы Высшей школы. Активнейшая фигура, нагло выступающая ещё против более либеральных профессоров, возбуждал работников мединститута к забастовке. В своё время поплатился за это арестом. При белых организовывал вечера-балы. Сын попа, брат бежал с белыми. Ездил как делегат Одессы на выборы патриарха. Член правления указанной секции». Просто демоническая характеристика для глубоко интеллигентного человека, всю жизнь преданного науке. Конечно же получив такую характеристику, оставаться в стране было опасно. Попав вместе с Б. П. Бабкиным и Г. А. Секачёвым в Константинополь, Антоний Флоровский связывается с родителями, братом Георгием и сестрой Клавдией, которые жили к тому моменту в Болгарии, эмигрировав из России в начале 1920 года, до окончательного прихода в Одессу большевиков. Прожив недолгое время в Софии, Антоний Флоровский переехал в Белград, но, не найдя работы и там, переехал в 1923 году в Чехословакию и остался в ней до конца жизни. Он преподавал на Русском юридическом факультете, затем возглавил историко-филологическое отделение Русской учебной коллегии (1923–1930). Эксперт, а затем председатель Учётной комиссии Русского Заграничного Исторического Архива (РЗИА). Сопредседатель Комитета русской книги. С 1924 года член пражского Русского исто