– Да елки зеленые, нет, только этого не хватало! Нет, зараза, не сейчас!
– Ничего страшного, Манель, это же просто железо, – стал утешать ее сидящий рядом старик.
– Не в том же дело, вы что, не понимаете? – сердито выпалила она, не отпуская ключ зажигания.
– Хватит, перестаньте, она сдохла, – объявил Амбруаз.
Большая лужа охлаждающей жидкости, расползающаяся из-под машины, вполне красноречиво свидетельствовала о том, что поломка серьезная.
– Еще похоронный агент мне будет объяснять, что она сдохла! – Девушка истерически расхохоталась и со стоном уронила голову на руль. – Убиться об стену!
Все ее надежды на долгий разговор наедине со стариком развеивались как дым.
– Послушайте, если вы не против, давайте оставим машину здесь, на парковке, мы прекрасно поместимся вчетвером в катаф… в фургоне, – продолжал молодой человек. – А на обратном пути заедем и вызовем эвакуатор, разберемся.
Ну да, тем более что на обратном пути нас в фургоне будет всего трое, если считать мертвеца за пустое место. Втроем поедем, со всеми удобствами, хотелось ей заорать в лицо этому типу, в его вечно невозмутимую смазливую ангельскую морду. Пришлось сдаться: ясно было, что ей не остается ничего другого, кроме как принять предложение. Манель вытащила из багажника маленькую дорожную сумку, куда перед отъездом покидала какую-то одежду, заперла машину и направилась к катафалку, возле которого стояли старики.
Амбруаз откинул боковое сиденье: заднего в машине не было. Опять он нарушал правила фирмы “Ролан Бурден и Сын”, коими строго воспрещалось посторонним лицам находиться в катафалках и иных машинах компании. Манель уселась, бросив полный отвращения взгляд на выпирающую стенку холодильной камеры.
– Это место четвертого носильщика. – Бет, обернувшись, потрепала девушку по колену, а потом, на радостях, что сосед справа остался при ней, помогла Самюэлю пристегнуться.
Они снова пустились в путь. Вскоре по салону разнеслось похрапывание обоих старичков – они заснули почти одновременно, убаюканные тихим воркованием мотора и приглушенной музыкой, лившейся из радиоприемника. Амбруаз посматривал в центральное зеркало заднего вида в надежде встретить взгляд девушки, но та каждый раз отводила глаза. Почти полчаса оба ждали, чтобы заговорил другой. Висевшую в воздухе неловкость можно было пощупать руками. В конце концов, когда они проезжали Гренобль, Амбруаз бросился в омут головой:
– Давно вы его обслуживаете?
– На самом деле у меня нет ощущения, что я его обслуживаю, – призналась она. – С ним жизнь кажется такой мягкой, простой, сладкой. Никогда голоса не повысит, всегда внимательный. Я вообще чем дальше, тем чаще спрашиваю себя, кто кого обслуживает во всей этой истории. А вы давно занимаетесь этим делом?
– Скоро пять лет.
– А почему?
– Что почему?
– Почему мертвыми, а не живыми?
В голосе девушки он уловил иронические нотки.
– На самом деле я это делаю не для тех, кто уходит, а ради тех, кто остается. Танатопрактика – это…
– Что?
– Танатопрактика – искусство бальзамировать трупы, если вам так больше нравится.
– А вы еще и трупы бальзамируете?
– Именно этим в основном и занимаюсь.
– Ничего себе, – поморщилась она, словно перед ней вдруг оказался последний негодяй.
– А вы что себе думаете? – вспыхнул Амбруаз. – Что в жизни есть только два сорта людей, хорошие и плохие, те, кто занимается живыми, и те, кто занимается мертвыми, теплокровные и холоднокровные? Что раз я ухаживаю – да-да, мадемуазель, это тоже называется “ухаживать”, – за покойниками, останками, трупами, падалью, зовите их как хотите, значит, я червяк, не лучше тех, что будут в них кишеть, если я не вмешаюсь? О, конечно, славным социальным работницам вроде вас не понять. Вы как мой отец, уверены, что выбрали правильный берег, а тип на другой стороне – ноль без палочки и чувств у него не больше, чем у тел, с которыми он возится. Вот только, вообразите себе, за покойниками я ухаживаю потому, что чувствую слишком сильно. Я пробовал иметь дело с живыми, но не могу выносить их страданий. Ненавижу смотреть, как люди умирают, можете себе представить? И потом, еще раз говорю: я делаю это ради тех, кто остается, чтобы им не пришлось смотреть смерти в ее мерзкую рожу. Вы спрашиваете, почему я выбрал такую работу, а я вам приведу пример: потому что матери легче поцеловать в лоб сына, который как будто мирно спит в вечности, чем всю оставшуюся жизнь видеть перед собой его изглоданное смертью лицо. И если я своим ответом обманул ваши ожидания, прошу прощения, другого у меня для вас нет.
Амбруаз умолк и замкнулся в себе, глядя вдаль. Манель задержала взгляд на этом запертом на все запоры лице, словно увидев его впервые. В ту минуту он показался ей красивым. В парне, казавшемся ей гладким, скользким и бесцветным, вдруг открылись такие грани, о каких она и не подозревала. За обличьем милого размазни на самом деле крылся сплошной обнаженный нерв. То, как сверкнули в запальчивости его глаза, произвело на девушку большое впечатление.
– Простите, я не хотела вас обидеть, – извинилась она.
– Пустяки, сам виноват, простите, раскипятился на ровном месте.
Бет с Самюэлем положили конец этому обмену извинениями: оба проснулись, дружно потянулись и попросили шофера снова сделать остановку, чтобы сходить в туалет.
30
До пограничного поста на въезде в Швейцарию они добрались в шестом часу вечера. Таможенник, заторможенный, как вся его братия, осведомился у Амбруаза о цели поездки. Чуднáя компания в машине, как две капли воды напоминающей катафалк, явно заинтересовала человека в форме. Амбруаз объяснил причину их появления: они несколько дней пробудут в Морже, затем перевезут на родину, во Францию, тело брата месье Дински.
– По бесплатному шоссе поедете? – спросил таможенник, разглядывая ветровое стекло в поисках виньетки.
– Нет, собирались по национальному вдоль озера.
Этот жлоб Бурден решил сэкономить и не купил им пропуск-виньетку.
– Ничего запрещенного не везем? – подозрительно спросил чиновник.
Мультиформную глиобластому, чуть не крикнула ему в лицо Манель.
– Нет, – ответил Амбруаз при энергичной поддержке Бет и Самюэля, дружно замотавших головами, отчего подозрения таможенника только усилились.
– Откройте, пожалуйста, багажник.
Амбруаз повиновался, не скрывая раздражения. Тот заставил выгрузить все сумки и предъявить инструменты для танатопрактики. Оглядел, прищурившись, инструменты и склянки, изучил насосы и наконец разрешил молодому человеку сложить свои орудия на место.
– Разрешите взглянуть на ваши документы.
Перестраховаться решил, деятель. Бет с перепугу почти пять минут рылась в бумажнике в поисках удостоверения личности, притаившегося между карточкой медицинского страхования и карточкой избирателя. Таможенник придирчиво изучил все четыре документа.
– Месье…Дински, верно? Вам бы пора обзавестись новым удостоверением, месье Дински. Ваше истекло больше полугода назад.
Наконец он отдал документы Амбруазу и освободил их, величественно обронив “на первый раз прощается”.
– Вот тебе и Европа, красота какая, – возмущалась Бет, когда они отъехали. – Нет, вы видели, как он с нами разговаривал? Как с настоящими бандитами! А эта манера глядеть на всех свысока только потому, что напялил дурацкую фуражку. А это “на первый раз прощается”! Он что, хочет сказать, что в следующий раз нас сразу отправят в тюрьму? Мы вообще где?
– В Швейцарии, Бет, в Швейцарии, – ласково успокоил ее Самюэль.
Как и опасался Амбруаз, они постояли во всех женевских пробках, а по мосту Монблан ехали двадцать с лишним минут, так что Бет налюбовалась фонтаном в свое удовольствие.
– Ладно, таможенники у них противные, зато Же-До лучше некуда! – признала она, не сводя глаз с вздымающегося к небу белого султана.
На автостраде между Женевой и Моржем оказалось свободнее, чем они думали, и около семи часов, когда на воды озера спустилась ночь, “мерседес” въехал на парковку отеля “Ле Режан”. Они ввалились в необъятный гостиничный холл с огромными зеркалами на стенах. Искусно приглушенный свет высоких светильников окрашивал мраморные колонны в теплые цвета, пушистый ковер заглушал звук шагов. Все здесь дышало роскошью. Администратор подтвердил, что забронировано три номера: 101-й на втором этаже для Самюэля, 103-й для Бет и 236-й, на третьем для Амбруаза. Свободных мест в гостинице не было, и Бет предложила Манель поселиться в ее номере. Та согласилась.
– Коли номера у них под стать ресепшену, боками толкаться не будем, – пошутила Бет.
Носильщик, забравший у них багаж, откровенно удивился при виде походного сундука.
– Это вам для разнообразия, не все же “вюиттоны” таскать, – успокоила его Бет.
Манель проводила Самюэля в номер. Старик бессильно рухнул на край кровати. Девушка потрогала его лоб: он был влажный от пота.
– У вас жар. Вы взяли с собой лекарства? – спросила она.
– Да, таблетница в косметичке. Сам не пойму, впрочем, зачем я ее взял. Дурацкий рефлекс.
– А я вам скажу, почему вы взяли таблетки, Самюэль Дински: потому что в глубине души вы все равно надеетесь. Что-то вам подсказывает, что, несмотря на боль, такие дни, как сегодня, наверно, еще стоят того, чтобы их прожить.
– Ну, наверно, вам виднее, – вяло пробормотал старик.
– Хотите перекусить?
– Не хочется.
– Тогда вам пора спать, – ласково велела она, протягивая ему две таблетки и стакан воды. – Вы совсем устали. Насчет душа завтра посмотрим.
Старик через силу стал стаскивать с себя одежду, и Манель помогла ему раздеться. Вполне естественно, без ложного стыда. Сняла с него брюки, носки, рубашку, нательную майку, спустила к щиколоткам трусы и надела на него пижаму.
– И не вздумайте злоупотребить своим положением, – пошутила она. – Буду отбиваться и звать на помощь, весь отель на ноги подниму.
– И я даже знаю одного молодого Аполлона, которого хлебом не корми, дай броситься вам на помощь, – поддразнил ее Самюэль усталым голосом.