И останавливаюсь в холодке. Мама с папой спешат за мной, подходят к стойке, где приветливый администратор здоровается с нами по-английски. Родители принимаются заполнять какие-то бланки и протягивать банковские карточки.
У нас один номер на троих. Если бы мы взяли два номера, получилось бы вдвое дороже, но я точно знаю: они решили спать в одной комнате со мной только для того, чтобы я постоянно была у них на виду – и днем и ночью. Пару месяцев назад, когда мы ездили в Корнуолл, у меня был свой номер, а теперь меня будто понизили в звании с родительской точки зрения. Словно я опять стала младенцем. Или ценностью, с которой нельзя спускать глаз.
Впрочем, номер большой и красивый, так что мне грех жаловаться. Моя односпальная кровать довольно далеко от родительской двуспальной, но в любой момент они могут проверить, на месте ли я, – стоит им только сесть на постели.
Я сажусь на свою кровать, потом плюхаюсь на спину. В номере высокий потолок, выложенный мраморной плиткой пол, мини-бар и сейф, все сверкает чистотой.
– Который час?
Мама возится с чемоданом. Шкаф распахнут. Она суетится, но старается скрыть это, что меня настораживает, и я, притворяясь, будто разуваюсь, пристально слежу за ней. Вижу, как она достает из своей сумочки пачку каких-то бумаг и кладет их в маленький гостиничный сейф: судя по озабоченному выражению на ее лице, бумаги важные. Я приподнимаюсь, чтобы разглядеть их, но успеваю заметить только пару конвертов официального вида.
Оглянувшись, чтобы проверить, не подсматриваю ли я, она осторожно нажимает несколько кнопок, слышится писк. Все, сейф заперт. Мама снова смотрит на меня. Я делаю вид, будто ничего не заметила.
– Уже почти полночь по местному времени, – говорит папа. Он вышагивает туда-сюда, пытаясь расслабиться. – А дома – почти два часа.
– Это ведь Южное полушарие?
– Ну конечно.
– Значит, мы пересекли экватор.
– Пересекли, – подтверждает он. – Он, кажется, проходит по северной части Бразилии. Приятно видеть, как ты завелась, Элли, – надеюсь, ты не в обиде на меня за такие слова.
Я улыбаюсь ему. Так бы запрыгала и запела. Если бы мне сегодня утром сказали, что этот день закончится в Рио, я, конечно, решила бы, что новость потрясающая, но маловероятная. А это правда. А я уже здесь. В этом сказочном месте, в стране моей мечты.
Я не прыгаю и не пою. Просто объясняю папе, что нет, я не в обиде – ему можно. И не добавляю, что маме так лучше не выражаться: несправедливо, но это правда.
Подхожу к окну, чтобы проверить, как там Рио. Вообще-то окно обращено ко двору и чужим окнам. На двух балконах горит свет, теснятся цветочные горшки, велосипеды, бельевые веревки. В отелях балконы такими не бывают – так живут простые бразильцы.
– Как насчет душа перед сном? – спрашивает мама.
Взгляд у нее безумный. Она развешивает одежду. Похоже, она наугад схватила по паре вещей для каждого из нас.
– Мы еще не ложимся, – заявляю я. Смотрю на них и вижу, что оба уверены: пора в постель. – Мама, папа! Минуточку! Вы заявились в школу, уволокли меня у всех на виду неизвестно почему, но могу поспорить, что папа завтра на работу не пойдет. Потом вы заставили меня проторчать в самолете несколько часов, ничего не объяснив, и теперь ждете, что я схожу в душ и лягу спать? Мы же в Рио-де-Жанейро, и ложиться я не собираюсь. Вы сами видели его. Это что-то. Не знаю, что за хрень у нас творится, но мы здесь, и вы, похоже, ждете чего-то плохого, а я понятия не имею чего. Так что сводите меня чего-нибудь выпить. Пожалуйста.
В ушах слегка звенит, но ничего не будет – не здесь и не сейчас. Взгляд мечется из стороны в сторону, прогоняя туман с периферии. Я чувствую, как Бэлла вываливается из своего логова, и приказываю ей отправляться обратно. Она может понадобиться мне позднее. А сейчас пока в ней нет необходимости.
Она подчиняется. Обычно ее не уговоришь. Я так довольна.
Возвращаюсь к своей кровати и сажусь на нее. Дышу глубоко и размеренно. Я жду, но Бэлла в самом деле больше не показывается. Никто из родителей не замечает, что меня бьет дрожь.
Мама вздыхает и прижимает обе ладони к вискам, и этот жест меня здорово бесит.
Папа качает головой.
– Сходить куда-нибудь можно и завтра, дорогая. Не сейчас. Уже два часа ночи, мы в чужом городе. В Рио надо быть осторожным. Среди ночи по городу лучше не болтаться. Ты ведь еще маленькая, ты даже не представляешь, насколько тепличной была обстановка, в которой ты росла. – Мама еле слышно фыркает: а вот это уже интересно. – С таким же успехом мы могли бы написать большими буквами на табличках «Ограбь меня!» и выйти из отеля, держа их над головой.
– Никто все равно ничего не понял бы, ведь здесь говорят на другом языке, – возражаю я. Несмотря на сильное раздражение, я вижу совершенно отчетливо, перед глазами никакого тумана. Я откидываюсь назад и прислоняюсь спиной к стене. Я целиком и полностью Элла. – И потом, сейчас полночь, а не два часа ночи, и я уже достаточно взрослая, чтобы вы больше не держали меня взаперти в этой вашей оранжерее, если считаете, что до сих пор только этим и занимались.
Я злюсь, но это умеренная, обычная злость. Просто мне хочется выйти наружу, в Рио, дойти до ближайшего бара. И больше ничего. По-моему, это совершенно нормально и вместе с тем здорово.
– Давайте спросим у администратора, безопасно сейчас выходить или нет, – продолжаю я самым рассудительным тоном, на какой я только способна. – Ну пожалуйста! А если в этом квартале сходить некуда, мы сразу вернемся и ляжем спать. Не нужна мне выпивка, просто хочется посидеть где-нибудь на улице. Раз уж мы здесь.
Они переглядываются. Потом смотрят на меня, свою дочь, – я улыбаюсь им, я счастлива, что очутилась здесь. И оба начинают обуваться. Я закрываю глаза, прислоняюсь затылком к стене, чувствую, как благодарность переполняет меня, и стараюсь взять себя в руки.
Человек за стойкой смеется и уверяет, что выходить из отеля в такое время, конечно же, совершенно безопасно, бар есть прямо по соседству, и хоть на мне по-прежнему школьная форма, я дождаться не могу, когда попаду туда.
Бар обнаруживается точно там, где сказал администратор, внутри надрывается живая музыка, и мне хочется только одного: туда, к этой музыке, и танцевать до упаду. Играет какая-то группа. Прохожие останавливаются, слушают музыку. Кое-кто слегка пританцовывает прямо на улице. Мне тоже хочется остановиться и потанцевать на улице, а маме с папой – ясное дело, нет, да и меня перестает тянуть в пляс от соседства с ними. Пока мы проходим мимо, я внимательно разглядываю людей возле бара. Все они бразильцы. Я у них в стране. Теперь я иностранка.
Я из-за границы.
Я посторонняя.
Я чужая.
От этого радостно и страшновато. Я закатываю рукава школьного джемпера. Белые ниточки давних шрамов при свете уличных фонарей совсем не заметны.
Мы доходим до угла, и я вижу название нашей улицы на указателе.
– «Nossa Senhora de Copacabana»?[4] – читаю я. – Копакабана? Значит, вот где мы?
– Да, – мама даже не пытается изобразить восторг по этому поводу. – Да, дорогая. Здесь в округе много отелей.
– Та самая Копакабана?
– Да.
– Мы прямо сейчас в Копакабане? Самой настоящей Копакабане в Рио? А где пляж? Хочу побродить босиком по воде прямо сейчас! И чтобы вдалеке были видны горы! Я столько времени убила, пока рисовала их!
У папы измученный голос, и я понимаю, что слишком многого хочу.
– Утром, Элли. Но ни в коем случае не сейчас. После наступления темноты на этом пляже действительно опасно. Отсюда до него несколько кварталов, и я не знаю, в какую сторону. Днем мы его найдем.
– Там правда настолько опасно? Или просто так принять считать?
– Да, настолько опасно. А я чувствую себя неуютно, разгуливая среди ночи. Мы согласились только ради тебя, Элли, хотя нам с твоей мамой хотелось лечь. Если в ближайшие несколько минут мы не найдем приличное кафе, вернемся в отель.
– Идем, – я тяну папу за руку. – Смотри! Вон там есть столики снаружи. Только попьем – и сразу обратно в отель.
Я заказываю колу. Папа пьет пиво, которое он сначала пытался попросить словами «уна сервежа, пор фавор», но бармен смотрел на него недоуменно и так долго, что папа указал на бутылку, сказал: «Пиво?» – и немедленно получил его. У мамы бледно-зеленый коктейль с мозаикой из долек лайма в нем. Таких напитков дома я никогда не видела. Иногда мы с Джеком ходим в паб и пьем лагер. Иногда вместе с Лили выбираем что-нибудь приторно-сладкое вроде «Южного комфорта». А бывает, что я увязываюсь за Лили, Молли и близняшками, мы заказываем коктейли с идиотскими названиями, и я всегда ухожу первой. Но по мнению моих родителей, я никогда не пила ничего крепче бокала вина изредка за обедом.
– С волками жить… – бормочет мама, отпивая коктейль через соломинку. – Господи, как раз то, что мне нужно.
Я видела, как она пьет вино. Но никогда не видела ее пьяной. Наблюдать за мамой в Рио гораздо интереснее.
В баре не только мы говорим по-английски. Кажется, посетители неподалеку от нас тоже прямо с самолета. Они пьют пиво, но поглядывают на мамин коктейль.
– И совсем не страшно, – говорю я. – Согласитесь, даже в пабах «Уэзерспунс» бывает похлеще.
Папа кивает так, словно хочет сказать: хоть и не страшно, это еще не значит, что нам ничто не угрожает. И взглядом внушает мне, будто все знает, а я – просто малышка, которую надо опекать, но только зря старается. Ему известно, почему мы здесь, он всего здесь боится, даже воздуха, которым мы дышим. А я – нет.
Оставшиеся полбутылки пива папа допивает в два глотка. Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Сегодня утром я проснулась, сходила в душ, поиграла с Хамфри и отправилась в школу, изнывая от скуки. А теперь сижу за уличным столиком в Рио-де-Жанейро и смотрю, как мама стремительно допивает через соломинку странный коктейль и заказывает второй.