Подхватываю сумку и пешком возвращаюсь в хостел. Завтра я не увижусь с Кристианом. Мне надо уехать.
По лицу Аны-Паулы сразу ясно: что-то стряслось, она беспокоилась за меня. Не знаю, сколько времени прошло после того, как я увидела собственное лицо на экране ноутбука, до того, как обнаружила, что нахожусь на пляже. Может, я вообще разгромила весь город, растоптала и превратила его в груду обломков, как Годзилла. Я без понятия.
– Ты в порядке? – старательно выговаривает Ана-Паула по-английски.
Я киваю, хоть это и ложь. Ана-Паула продолжает что-то рассказывать по-португальски, я не понимаю ни слова, поэтому толком поговорить мы не можем – тем лучше для меня. Но она не сдается. Берет карандаш, бумагу, садится за стол в своей теплой кухне и рисует девушку, похожую на меня, с зареванным лицом. Пририсовывает ноутбук и велосипеды. При этом она продолжает говорить, стрелками показывает, что я в слезах выхожу из проката и убегаю.
Потом пантомимой изображает, как швыряет ноутбук на пол.
И рисует похожего на Гарри Поттера парня с изумленно разинутым ртом.
Я стараюсь не расплакаться, но понимаю, что все мои старания напрасны, когда она обнимает меня и крепко прижимает к себе. От нее пахнет кокосами. Огромный живот вжимается в меня, и я чувствую, как внутри шевелится ребенок.
От этого становится еще хуже.
830 дней
Всю ночь я сижу и думаю. Целый час я читаю с мобильника в Интернете про моих настоящих родителей, глядя, как заряда остается все меньше. Потом на цыпочках крадусь в кухню Аны-Паулы и пишу записку: «Извини, мне надо уехать. СПАСИБО ТЕБЕ!» Рядом с запиской кладу деньги.
Следующим делом пишу еще одно послание – составить его гораздо труднее. В нем говорится:
«Дорогой Кристиан,
я люблю тебя. Я влюбилась в тебя целиком и полностью. И теперь люблю всем сердцем. Да, мы знакомы всего несколько дней, но мне кажется, что тебя я знаю лучше, чем кого бы то ни было, и люблю тебя.
Прости, что повторяю одно и то же и не могу остановиться.
Прости, что меня здесь нет.
Прости.
К тебе это не имеет никакого отношения – только ко мне одной.
Я всегда буду любить тебя. Спасибо тебе за все. Остаться не могу.
Складываю записку вчетверо, надписываю «КРИСТИАНУ». Я даже фамилии его не знаю. Надеюсь, он все-таки получит мое послание.
По расписанию первый паром отправляется в половине шестого. Его ждет довольно много народа, но я стараюсь ни с кем не встречаться взглядом, окутанная своими горестями, как плащом. Если повезет, я успею уехать до того, как прибудет Кристиан. Пусть у него в памяти останется лучшая Элла – та, кого он любил. Это я, та, что была между Эллой Блэк и Бэллой Хинчклифф-Карр. Она просуществовала всего несколько дней.
Перед ней открывалась уйма возможностей.
Двигатель заводится, паром рывком трогается с места. Я уставилась в окно. На этот раз паром не так многолюден, как тот, на котором я приплыла на остров два дня назад. Прижимаюсь лбом к стеклу и смотрю, как при свете зари вдалеке исчезает остров.
Теперь я знаю, как мои родители провели год перед моим рождением. Моя мать, Аманда, тщательно выбирала людные места, приходила туда и начинала плакать. Когда какая-нибудь добрая женщина останавливалась и спрашивала, все ли с ней хорошо, Аманда уверяла, что она в порядке, но просила проводить ее домой – тут рядом, за углом. И вела незнакомую женщину прямо в квартиру, где ждал мой отец, Билли. Он держал там жертву несколько дней, обращаясь с ней так, что мне с трудом приходилось заставлять себя читать все это, но прочитанное никогда не изгладится из моей памяти. А потом, ночью, они с Амандой бросали труп в канал, потому что, само собой, я родом не из престижного района в Кенте, а из далекого от него большого города, через который пролегают каналы.
Так продолжалось довольно долго, потому что Аманда выбирала места без камер видеонаблюдения и без свидетелей, зато в нескольких минутах ходьбы от их дома. Женщины пропадали, их объявляли в розыск, но никто не ассоциировал их исчезновение с Амандой и Билли, потому что никакой связи между ними не было.
Пока наконец однажды она не появилась. Одна из жертв оказалась не настолько одинокой, как остальные; ее близкие сразу же подняли страшный шум, и выяснилось, что кто-то видел, как пропавшая шла с некой молодой женщиной. Проведя поиски в канале, полиция нашла тело не только последней жертвы, но и остальных. Дело было раскрыто, в разгар расследования родилась я.
Восемнадцатилетняя Аманда была на последних месяцах беременности, когда ее арестовали. В газетах лишь вскользь упомянули, что ребенка (его имя и пол не разглашались) забрали у нее сразу же после рождения и поместили под опеку. На этом заканчивается известная широкой публике часть моей истории.
Я находилась под опекой. Меня удочерили люди, которые не могли иметь своих детей, поэтому им пришлось довольствоваться младенцем, спасенным из семьи убийц. Меня назвали Эллой Блэк и растили семнадцать лет, считая, что я – это я.
Мой приемный отец утверждает, будто они пытались объяснить, что меня удочерили. Но пытались явно без особой настойчивости, иначе я бы знала свою историю. Почему они решили не говорить мне, ясно без лишних слов. На их месте я бы тоже не сказала. Они сделали все, что было в их силах.
Мне, как сказано в немногих мимолетных упоминаниях о моем существовании, «дали новую идентификационную информацию». Элла Блэк: новый объект идентификации. Я стала другой личностью, как Джейсон Борн. И выросла, не подозревая о том, что существует основополагающая правда обо мне, которую мне так и не сообщили, – как у Гарри Поттера или Люка Скайуокера.
Я максимально увеличиваю снимки беременной Аманды Хинчклифф на суде. Долго гляжу на них и понимаю: вот с чего я началась. Представляю себе существо, растущее под прикрытием ее мешковатого свитера и эластичного пояса растянутых легинсов. Я росла у нее внутри, но еще до того, как обрела способность дышать, ее арестовали за то, что она заманивала прохожих к себе домой, где их мучали и убивали.
Всматриваюсь в ее лицо. Она ведь была немногим старше, чем я сейчас. Ее нос похож на мой. Самый заурядный нос, но точно такой же, как мой. Возможно, все носы одинаковы, но мой нос, как и ее, не большой и не маленький. И не курносый. Без утолщений и горбинок.
Изучаю ее глаза. Хорошо бы проверить в зеркале, но кажется, что-то общее есть в наших подбородках. На снимках ее волосы густые и темные, и сколько на них не смотри, они от этого не изменятся. А мои – прямые, тонкие и в настоящий момент лиловые, а вообще светлые.
Хочу быть похожей на нее – что угодно, лишь бы не сходство с ним.
Мобильник почти разрядился. В нем моя прежняя жизнь. Мои школьные друзья и школьные враги, все мои фотки, эсэмэски и письма. А в истории поиска – правда о моем рождении. Я собиралась бросить его в море, но не смогу, ведь в нем заключена вся правда об Элле Блэк.
Паром прибывает в Рио, там все тихо. Нигде не видно Кристиана: и неудивительно, не поедет же он на остров в половине седьмого утра. Выхожу на еще бледный солнечный свет и улыбаюсь, в ушах возникает звон, зрение туманится на периферии. Этому я только рада.
ДАЛЬШЕ Я САМА.
Спасибо.
Иду через сквер в прохладном утреннем свете и чувствую прилив силы. Прежняя я утонула в море прошлой ночью. Ноги меня нынешней едва касаются земли. Этой мне нечего бояться, меня ничем не проймешь.
МЕНЯ
НИЧЕМ
НЕ
ПРОЙМЕШЬ.
ИТАК,
ПОГНАЛИ.
ДАЛЬШЕ Я САМА.
Я Бэлла до мозга костей, сил у меня хоть отбавляй. Ожесточенность таится у самой поверхности, и я знаю, что теперь смогу сделать что угодно и с кем угодно. И больше не раскаиваюсь в том, что полоснула того человека по лицу. Я ни о чем не жалею. Тоска по Кристиану вызывает неотступную ноющую боль, но мне известно, что больше я с ним не увижусь – слишком уж он хорош для меня. Я убегаю от любви всей моей жизни, потому что должна, потому что он любит Эллу, а я Бэлла.
Останавливаю желтое такси, водитель трогается с места, прежде чем я успеваю сказать, куда мне надо, и тогда я произношу единственное слово, которое вспомнилось мне и означает место, где ни Кристиану, ни Блэкам не придет в голову искать меня.
Туда они не сунутся, потому что это слишком опасно.
Опасно во всех отношениях.
Ну, погнали.
Я говорю:
– Фавела.
Водитель просит уточнений. Тут полным-полно фавел.
– Самая большая, – решаю я.
По-английски он говорит достаточно хорошо, чтобы поддержать простейший разговор. Он произносит что-то вроде «Хосинья»[9].
– Ага, – говорю я, – вот именно.
Что бы это ни значило, мне подойдет.
Вот что мне известно о фавелах: это трущобы на территории города, они чрезвычайно опасны. Я знаю, что ни Фиона, ни Грэм Блэк не отважатся заглянуть туда. Знаю, что им и в голову не придет попытаться. Элла Блэк в ужасе бежала бы оттуда опрометью. Зато Бэлла Хинчклифф-Карр прямо туда и направляется.
Сейчас мне нужны деньги и какое-нибудь жилье. Нелепо просить таксиста остановиться у какого-нибудь банкомата, чтобы снять побольше наличных и вместе с ними явиться в самый опасный и беззаконный район южноамериканского города, но я же знаю, что они мне понадобятся. Даже если мой путь проследят до этого банкомата, придется сразу хватать меня, пока я не вернулась в ждущее такси, а если не успеют, вряд ли продолжат погоню до моего жуткого пункта назначения.
Водитель останавливается у банка – почти сплошь красного, с красной вывеской. Хотя час еще ранний, мне удается открыть дверь в вестибюль и шагнуть навстречу ледяному ветру из кондиционера. Вставляю карту в банкомат. Он спрашивает, на каком языке я предпочитаю общаться, я нажимаю кнопку рядом со словом «английский». Потом набираю 1711 – дату моего рождения, зная, что это наверняка она, потому что у них эта цифра повсюду, хоть они и познакомились со мной не в этот день, а позже. Сработало. Каждую минуту жду, что жалюзи опустятся, и я окажусь в ловушке, но ничего такого не происходит. Меня спрашивают, с какого счета я хотела бы снять деньги, я жму кнопку рядом со словом «Расчетный», потому что он первый в списке возможных вариантов, и тогда банкомат оживает и выдает мне 1500 реалов – по-моему, это целая куча денег.