– Спасибо, – говорю я Христу-Искупителю.
Когда я приезжала к нему, я даже не подозревала, что вот-вот случится. А он, наверное, знал. Сейчас мне не помешало бы искупление грехов.
На стенах развешаны ламинированные плакаты с названиями цифр и цветов, со словами на английском. На бельевой веревке под потолком, на прищепках – рисунки пальчиковыми красками. Места для учеников – пластиковые стульчики детского размера с маленькими столиками перед ними, я с трудом втискиваюсь на один из этих стульчиков. Колени приходится поднимать почти до плеч, о комфорте вообще речь не идет, но мне хочется на минутку положить голову на сложенные перед собой на столике руки.
– Эй! Извини…
Слышу слова, но не могу пошевелиться. Когда я засыпала на пляже и в переулке, я просыпалась, точно зная, где я и что должна делать. Но на этот раз мое сознание в глубокой отключке, я прихожу в себя медленно – сначала думаю, что я Элла Блэк, потом вспоминаю, как мы прилетели в Рио, как мои родители врали мне, как у меня украли деньги, как я сама украла у кого-то деньги, а теперь я в фавеле, Бэлла – часть меня, и я бездомная. Я пришла туда, где учат английскому, мне надо произвести хорошее впечатление.
– Прошу меня простить…
Голос мужской, и звучит он совсем не виновато: хоть я и не успела полностью прийти в себя, я понимаю, насколько сильно он раздражен. Я втиснулась на крохотный стульчик. Моя спина, руки, шея протестующе вопят, когда я пытаюсь выпрямиться, и я не осмеливаюсь даже встать, потому что наверняка рухну на пол.
Незнакомец улыбается, но характер у него явно железный, решительный. Он чернокожий, выглядит неофициально в синих шортах и футболке с эмблемой «Школы английского в фавеле», у него длинные дреды и бритое лицо, но держится он строго, и я чувствую, что он злится. Надо ему понравиться. Надо обаять его, хоть я совсем не обаяшка, а он не похож на человека, готового поддаться обаянию. Придется действовать как раньше: просто притворяться нормальной и надеяться, что я и вправду сойду за нормальную.
Он протягивает мне стакан воды, я выпиваю ее залпом.
– Привет. Прошу меня простить, – эхом повторяю его недавнюю фразу и встряхиваю головой, пытаясь сообразить, что бы еще добавить от себя.
Умоляю Бэллу одолжить мне ее смелость, только без ее гнусности, хотя уже не знаю, где заканчиваюсь я и где начинается она. Обращаюсь к той стороне моего мозга, которой заведует Бэлла, черпаю оттуда немного отваги.
– Прошу прощения, – еще раз говорю я, – я нечаянно уснула.
Он, наверное, видел меня в газете. Кажется, я выдумала какую-то правдоподобную историю вместе с новым именем для себя, вот только ни то ни другое теперь не могу вспомнить.
– Просто очень устала.
– Понимаю. Так вы, значит, ищете работу? Я Бен. Извините, но нам нечего предложить, так у нас не принято. Жасмин надо было сразу вам объяснить.
Я практически уверена, что он бразилец; по-английски он говорит бегло, с американским акцентом.
Жасмин не следовало меня впускать. Говорить об этом ему незачем – все и так ясно, без лишних слов. Ему хочется вытолкать меня взашей и закрыть за мной дверь.
– Я могу вам помогать. Могу учить английскому или делать еще что-нибудь. Все, что понадобится. Сегодня я познакомилась с одной из ваших маленьких учениц. С Аной.
От глаз Бена ничто не ускользает. Прямо вижу, как каждая подробность, касающаяся меня, преобразуется в информацию и складывается на хранение. Он прямо как мистер Ричардс, который был нашим учителем в десятом классе. Однажды он заметил, как я готовлюсь кольнуть себя циркулем в руку, чтобы утихомирить Бэллу, и с тех пор я видела по его глазам, что он вспоминает об этом случае каждый раз, глядя на меня. И возненавидела его за это. Очень хотелось объяснить ему, что я бы все равно ничего не сделала.
– Вы извините, – говорит Бен, – но вы явно в затруднительном положении, к тому же серьезно больны – это очевидно. Честно говоря, судя по виду, вам бы надо в больницу. Наши волонтеры попадают сюда не бесплатно. Они платят взнос заранее – на эти средства мы существуем, – и все детали мы улаживаем еще до их отъезда из дома. Но к нам крайне редко приходят вот так. Волонтеры, участвующие в нашей программе, – студенты, которые берут академический год[13], в основном из Европы, США, Канады и Австралии, а не случайные люди, не имеющие лицензии на преподавание английского как иностранного. И если уж начистоту, вы не похожи на человека, которому хватит сил удержаться на рабочем месте.
Перевожу дыхание, стараюсь придумать убедительный ответ. Призываю на помощь Бэллу, и она приходит. Моя темная сторона действительно является, чтобы помочь мне.
– Я не больна, – говорит она. Он думает, что у меня рак. Я так паршиво выгляжу, что этот человек считает меня смертельно больной. – На самом деле случилось вот что: я путешествовала, но мне не повезло. Меня ограбили, так что сейчас у меня почти ничего с собой нет, как вы видите, но вскоре мне пришлют денег из дома. Как я здесь оказалась, долго рассказывать, но я не совершила абсолютно ничего противозаконного. Пока не пришли деньги, я сплю под открытым небом, но так больше продолжаться не может. Честное слово, я не больна и не жду никакой материальной помощи. Сегодня при мне нет денег, чтобы заплатить вам, но я отдам их вам, обещаю. Я уже преподавала английский и много знаю об искусстве и литературе.
– Правда? Где вы преподавали?
Бэлла ляпает наобум:
– В Венесуэле.
Это слово было написано на бейсболке у мужчины, которого я видела в поезде по пути на гору. Нарисованный на стене класса Христос-Искупитель напомнил мне тот день. К счастью, после смелого заявления Бэллы Бен не собирается выяснять подробности – тем лучше, а то я не сумела бы назвать даже столицу Венесуэлы.
Он меряет меня взглядом.
– Дело в том, Джо, – начинает он, – что я на самом деле не могу принять вас к нам в качестве волонтера. Во-первых, потому, что наши волонтеры спонсируют наше общее дело. Да, к студентам, уезжающим на академический год в бедные страны, чтобы творить добро, в обществе относятся неоднозначно, но мы добились нормальной работы нашей школы. Мы не сиротский приют – вы же видели Ану, так что знаете, что у наших учеников есть родители. Мы преподаем английский местным детям, потому что благодаря этому у них больше шансов преуспеть в жизни. У нас сравнительно сильная текучка кадров, но мы с Марией, моей напарницей, следим, чтобы это никак не отражалось на знаниях детей. Наша школа – тщательно организованное учебное заведение, и я не могу заниматься благотворительностью всякий раз, когда к нам являются граждане западных стран, у которых проблемы со здоровьем и нужно где-то перекантоваться. Сожалею. Да, это звучит жестоко, но у вас есть выбор. Обратитесь в посольство вашей страны, и вас отправят домой.
В посольство мне нельзя, ведь я рассекла человеку лицо.
– Неужели для меня здесь совсем не найдется дел? – спрашиваю я. – Я могла бы подметать полы. Готовить. Мыть унитазы.
– Будет лучше, если вы отправитесь домой, а мы займемся нашими учениками. При всем уважении, Джо, мы вам ничего не должны. Вы ведь сами понимаете, что попадете домой, если обратитесь в британское консульство. О вас позаботятся. Для того они и находятся здесь.
– Но ведь кто-то же только что отказался от места учителя, – напоминаю я. А почему бы и нет? Терять мне уже нечего. – Жасмин говорила.
– Правда? – Известие его не радует. – Ну что ж, люди часто пугаются и идут на попятный. Это ничего не значит.
– Дайте мне шанс. Испытательный срок. Всего один день.
Бен неуловимо меняется, словно его решимость отказать мне уже на исходе. Вздыхает и закатывает глаза.
– Ну и настойчивая же вы, господи! Послушайте, ради всего святого, примите душ. А там видно будет, но вас в лучшем случае хватит на пару дней нудной работы. Вы, конечно, вправе подать заявку на участие в программе, раз уж вы все равно здесь и если у вас найдется нужная сумма – кстати, она довольно велика, и каждый пенни из нее пойдет на наши повседневные расходы. Примите душ, приведите себя в порядок хоть немного, и я разрешу вам временно заменять недостающего учителя. Если, как вы говорите, вы умеете преподавать. Сегодня утром поработаете на пару с Жасмин, чтобы я посмотрел вас в деле.
Я улыбаюсь ему от всей души. Соломинка, за которую я хватаюсь, совсем тоненькая, но кажется огромной. Голова кружится, я теряюсь. Он позволит мне заняться каким-нибудь делом. И я должна справиться с ним блестяще. Притворись, что блистаешь, и ты заблистаешь взаправду. Жаль только, что нельзя попросить у него еды. У Жасмин – можно, но у этого человека – ни в коем случае.
Жасмин выводит меня из класса, я иду за ней вверх по темной лестнице в коридор с бетонным полом. Она молчит, поскольку не знает, что сказать, но излучает сочувствие и доброту. Она толкает дверь слева от нас, за ней крошечная ванная с бетонным полом, душем, раковиной и унитазом.
– Вот, пожалуйста. Это и есть наша великолепная ванная. Минутку… – Она выходит и почти сразу возвращается с ветхим полотенцем, которое дает мне. – Слушай, а какой-нибудь другой одежды у тебя нет? У нас – только вещи, которые оставила Кейт. Она недавно уехала, несколько дней назад. В Аргентину. Пожалуй, по размеру они тебе подойдут. Даже великоваты будут.
Я смотрю в большие глаза на симпатичном лице Жасмин.
– Спасибо. Спасибо. Спасибо тебе, Жасмин. Огромное спасибо. Сегодня утром нам с тобой работать вместе. Наверное, Бен так решил, потому что разозлился на тебя – за то, что ты меня впустила. Что у нас по плану этим утром?
– Уборка. Административная работа. Первый урок – в одиннадцать. Придут дети постарше, одиннадцатилетки.
Получив вместе с полотенцем одежду, я запираюсь и пускаю воду в душе. Проточная теплая вода – немыслимая роскошь, я изумляюсь тому, что люди укротили стихию, заставили ее течь по трубам и изобрели краны. Я не помню себя от радости, старательно смывая соль с тела и подставляя воде пушок на макушке.