Человеческое в нацизме утверждается как идеальное в одной из частных своих форм — национальном и коллективном. Вместо бога субъектом истории и вечности становится национальный дух, который должен сплотить народ, проявить его истинную природу, дать этому народу власть над другими, не сумевшими опознать своё предназначение и характер, а потому утратившими право считаться равными с народом, которому самой природой назначена великая миссия явить своё превосходство миру, тем самым осчастливив его.
Интересно здесь то, что дикий эксперимент, стоивший человечеству миллионов человеческих жертв, был поставлен самым крупным и в некотором отношении наиболее культурно развитым национальным сообществом — германским. Что отчасти доказывает тезис Шпенглера о том, что, какой бы ни была высокоразвитой культура, её закат неизбежен в силу накопленных ценностных искажений.
Тем не менее прогноз Шпенглера не оправдался. Европа нашла в себе силы подняться после завершения войны и сделала ставку на новый формат существования, заимствовав его, как ни странно, у Советского Союза. Провозгласив толерантность и национальное равноправие в стремлении преодолеть чудовищную практику нацизма, европейская политика постепенно вырулила к идее Европейского союза, который вдохнул жизнь в процесс объединения стран, ставших жертвой бесчеловечного германского эксперимента.
Процесс этот занял некоторое время. Собственно, годом образования протоструктуры ЕС следует считать 1951-й, когда Бельгия, Западная Германия, Нидерланды, Италия, Люксембург и Франция подписали соглашение об учреждении Европейского объединения угля и стали. В 1957 году учреждены Европейское экономическое сообщество и Европейское сообщество по атомной энергии. В 1960-е годы страны Общего рынка отменяют экономические пошлины для выгодной торговли друг с другом. И наконец, в 1992 году принят Маастрихтский договор, закрепивший региональную интеграцию. В ноябре 1993-го он вступает в силу.
Несмотря на то что, казалось бы, объединение происходило в целях более эффективного экономического взаимодействия, европейские политики гораздо больший акцент делали на гуманитарных и культурных аспектах постепенного превращения Европы в единое пространство. Стирание границ, создание единой надъевропейской системы управления должны были реализовать в противовес нацизму формулу «жить единым человечьим общежитьем». И казалось, что 28 стран, ставших после распада СССР членами ЕС, были доказательством того, что глобализация, то есть новый стандартизованный европейский уклад, работает. То есть сообщество народов и наций, не имеющих ни возможностей, ни оснований для вражды друг с другом, во многих отношениях стали единым безнациональным народом.
Тем не менее сегодня уже очевидно, что и этот в высшей степени гуманный эксперимент собирается провалиться. ЕС превратился в клуб избранных, куда заказан вход новым членам, которые не располагают достаточными доходами и сопоставимой экономической системой. Прибалтийским странам повезло, поскольку они сумели получить входные билеты на волне эйфории после окончания холодной войны. Тогда ещё живы были ожидания, что и страны бывшего СССР войдут в состав Европейского союза.
Но потом дверь поспешно прикрыли, поскольку выяснилось, что приём бедных родственников ложится непосильным финансовым бременем на объединённую Европу. И платить за них приходится самым богатым странам, таким как Германия, Англия, Франция. Кроме того, внутри самого союза явственно обозначилось неравноправие его членов: новые участники, страны Восточной Европы, были ограничены в доступах к кредитам и расширенным возможностям, которые имелись у его отцов-основателей.
Сегодня ЕС дал трещину, Брексит стал первым масштабным событием, предвещающим развал «европейского СССР». Общее европейское поправение, набирающее постепенно обороты по разным причинам, свидетельствует о стремлении европейских стран вернуть себе национальные суверенитеты. Пока это всё только начинается, но кажется, что процесс развода и возвращения в свои квартиры разных народов не имеет альтернативы.
Чем закончится распад ЕС, сказать сложно, поскольку совсем не обязательно европейские страны, отгородившись друг от друга, окончательно придавят могильным камнем прекрасную идею европейской вавилонской башни. В той или иной степени сотрудничество будет сохранено, хотя выбор в пользу приоритета национального постепенно развалит ЕС как общеевропейское правительство, снабжённое гигантским бюрократическим аппаратом.
Будет ли уход ЕС со сцены заключительным актом европейской пьесы, сказать невозможно. Скорее всего, по ощущению, нет. Мне предсказания Освальда Шпенглера не кажутся предельно точными, тем более что они и не сбылись в положенные сроки. Однако одно обстоятельство всё равно вызывает некоторую тревогу. Дело в том, что вот так — по отдельности, с границами и отчуждённостью — Европа уже жила. И угодила в ловушку нацизма.
В Лас-Вегасе Америка стреляла сама в себя
В портрете стрелка в Лас-Вегасе буквально не за что уцепиться, каждая деталь сообщает о том, что у тихого пожилого американского богача не было ни единой причины для совершения немыслимого злодеяния.
Бойня в Лас-Вегасе — это чистая, беспримесная мизантропия. Едва ли 64-летний Стивен Пэддок испытывал ненависть к представителям социальной группы country music, с гораздо более высокой долей вероятности он выбрал концерт только для того, чтобы в зоне огневого поражения оказалось максимальное количество людей.
Целью было массовое убийство — предельно эффективное. И своей цели стрелок достиг — ему удалось поставить абсолютный рекорд по числу отправленных на тот свет.
Пэддок явно не находился в состоянии аффекта. Он тщательно и долго готовился, складируя оружие и патроны в гостиничном номере, устанавливая штативы для снайперских винтовок и видеокамеры. Агентство Reuters называет его нетипичным убийцей: в большинстве подобных трагедий стрелки были «злыми молодыми людьми».
Ближайшие родственники Пэддока, включая брата, не смогли пролить свет на его мотивы — нет ни малейших оснований предполагать, что он был связан с радикальными террористическими группами, одержим какими-то сверх ценными идеями, как Брейвик, намерен был заявить обществу о своей правде.
Мотивы социальной фрустрации вроде потери работы или внезапно обрушившейся нищеты тоже можно исключить, поскольку убийца являлся миллионером.
Более того, Пэддок — это типичный избиратель Трампа, протестант, республиканец, консерватор. В этом портрете буквально не за что уцепиться, каждая деталь сообщает о том, что у тихого пожилого американского богача не было ни единой причины для совершения немыслимого злодеяния.
Поэтому я и говорю о чистой мизантропии: убийство незнакомых людей, а затем и самоубийство — это, если брать смысл трагедии в плоскости абстрактного обобщения, тотальное отрицание человека, осмысленности его существования.
Можно предположить, суммируя всю информацию о нем, что Пэддок был человеком религиозным. Следовательно, в его картине мира в какой-то момент вдруг не осталось места для венца творения и самого Творца как силы, вдохнувшей жизнь в человека и освятившей его бытие крестной мукой.
Таким образом, стрелок из Лас-Вегаса расстрелял людей, по всей вероятности, для того, чтобы уничтожить весь миропорядок, всю привычную систему вещей. И начиная с этого места уже можно пытаться строить некоторые предположения.
Именно такие американцы, как Пэддок, в течение двух последних десятков лет теряли свою Америку, которую у них забирали не какими-то мизерными частями, чтобы дать возможность адаптироваться к изменениям, а выдирая с мясом огромные куски, загоняя традиционалистов все дальше и дальше в глубокую депрессию.
Повестка дня, бескомпромиссно установленная в какой-то момент либеральной глобалистской элитой и не менявшаяся в зависимости от того, кто находился у власти — демократы или республиканцы, предусматривала полное переформатирование оси ценностных координат, в которой такие основы жизни, как семья, гендерная иерархия, государство, национальная и религиозная идентичность маркировались как отжившие, не отвечающие требованиям времени.
Либеральный истеблишмент США, некритично перенявший эту самую повестку у европейских левых, которые действовали много тоньше, оставляя дискриминируемому большинству на какое-то время право жить по собственным правилам, принялись забивать сваи по всему периметру жизненного пространства страны с убийственной серьезностью и свойственным американской культуре усердием.
Я помню, как лет, наверное, 15 назад — я тогда работал в американской компании — разворачивалась кампания борьбы с sexual harassment, сексуальными домогательствами. Плакаты с подробными разъяснениями сути искореняемого явления вешались на стену каждого кабинета.
Америка погрузилась в атмосферу всеобщей истерии.
Казалось, что американские фирмы вступили в жесткую конкуренцию между собой — кто выявит больше случаев неподобающего поведения. По умолчанию домогательство трактовалось исключительно в феминистском ключе — предполагалось, что его жертвами могут стать только женщины.
Достаточно было любого бездоказательного обвинения, чтобы мужчину вышвырнули с работы. Через несколько лет кампания стала сходить на убыль — выяснилось, что значительное количество претензий были ложными, — но несколько десятков тысяч судеб уже оказались поломаны.
С такой же протестантской ревностью внедрялись и другие ценности — мультикультурализм (трансформировавшийся в условиях США в позитивный расизм, направленный против белых), права сексуальных меньшинств, получившие несомненный приоритет над правами традиционной семьи, проект глобального миропорядка с едиными стандартами.
Америка, какой она привыкла органично ощущать себя, — консервативная, провинциальная, религиозная — была повержена в прах.
Наверно, ей казалось, что последние президентские выборы — это решающий бой, который можно дать либеральной элите. И если не удастся поменять ситуацию в этот раз, то битва проиграна окончательно, дальше уже только мрак и хаос, новые правила жизни, неприемлемые для з