— Естественно! Одно «к», два «у».
— Как будто у нее что-то с нёбом.
— Или с горлом.
— Ъ-ку, ъ-ку. Вот так.
— Именно.
Прелестная Мейбл с интересом поглядела на него.
— Вы их хорошо знаете.
— Я вырос на ферме.
— Меня просто мутит от этих режиссеров!
— И меня, — поддержал ее Уилмот и решился: — Мисс Поттер, а не зайти ли нам в буфет?
Она охотно согласилась. Так началась их дружба. Каждый день, улучив минутку, они сидели в буфете или на ступеньках какого-нибудь дворца. Уилмот смотрел на нее, а она, нежно сияя, как всякий творец в минуты творчества, выводила песню иволги или более грубой птицы «африканский канюк». Иногда, напрягая горло, она куковала «Ъ-ку, ъ-ку».
Однако на вопрос, согласна ли она стать его женой, она ответила: «Нет».
— Ты мне нравишься, — продолжала она. — Может быть, я тебя люблю. Но я не выйду замуж за холуя.
— За кого?
— За холуя. За раба: За пеона. Ну, что это — кивать Шнелленхамеру! Поддакиватель, и то противно, а уж киватель…
По привычке Уилмот кивнул.
— Я горда, — продолжала Мейбл. — Я не довольствуюсь малым. Тот, за кого я выйду, должен быть царем среди людей… ну, хотя бы директором картины. Чем выйти за кивателя, я лучше умру в канаве.
Тут бы заметить, что при голливудском климате в канаве особенно не умрешь, но Уилмот вместо этого взвыл, как дикий селезень, и начал с ней спорить. Ничего не вышло.
— Останемся друзьями, — подытожила беседу она и, бросив «Ъ-ку», скрылась.
Человеку в такой ситуации остается один выбор — или уехать на Запад и начать там новую жизнь, или топить горе в вине. Уилмот и так был на Западе, а потому все больше склонялся ко второму варианту.
Как все Маллинеры, родственник мой практически не пил. Если бы любовные дела были в порядке, он удовольствовался бы пломбиром или молоком с солодом, но сейчас требовалось что-то другое.
Он знал, что на Голливудском бульваре есть место, откуда, если ты постучишься дважды и засвистишь «О ты, моя страна», выглянет усатая физиономия. Она скажет: «Да», ты ответишь «Мир и дружба», после чего тебе откроют путь к погибели. Поскольку это ему и требовалось, Уилмот часа через полтора сидел за столиком и чувствовал себя намного лучше.
Трудно сказать, когда он заметил, что напротив сидит еще кто-то. Во всяком случае, подняв в очередной раз бокал, он встретил чистый взгляд истинного Фаунтлероя, а точнее — того самого Джонни Бингли, которого вы, господа, сегодня видели.
Удивился он не очень сильно. На этом этапе человек не удивится и слону в костюме для гольфа. Но заинтересовался и сказал: «Здрасьте».
— Здрассь, — отвечало дитя, подкладывая льда в бокал. — Не говорите Шнелленхамеру, у меня в контракте особый пункт.
— Кому не говорить?
— Шнелленхамеру.
— Как пишется?
— Не знаю.
— И я не знаю, — признался Уилмот. — Но сказать — не скажу.
— Что?
— Да вот это.
— Кому?
— Ну, ему.
— А чего не скажете?
— Забыл.
Они помолчали; каждый думал о своем.
— Вы не Джонни Бингли? — поинтересовался Уилмот.
— Кто?
— Вы.
— Что?
— Бог его знает.
— Так чего надо?
— Моя фамилия Маллинер. Да. Маллинер. И все.
Собеседник то сплывался, то расплывался. В конце концов, его дело. Хочешь — расплывайся. Главное — сердце, я так считаю.
Мысли эти побудили сказать:
— А вы хороший парень.
— И вы.
— Значит, оба?
— Ну!
— Один и один — два, — уточнил скрупулезный Уилмот.
— Точно.
— Два, — повторил мой родственник, загибая пальцы, а кого? Дже-нет-ле-ме-на. Вот! Хорошие люди, джен-те-ле-ме-ны. Один и один. Нет, два и два. Это вроде четыре? А нас двое… Ладно, не в том суть. Бингли, мне худо.
— Ну!
— Худо. Ду-ша бол-лит. Ик! В общем, душа болит.
— А чего такое?
Уилмот решил открыться замечательному ребенку.
— В общем, так…
— Как?
— Ну, вот так.
— А чего?
— Я ж говорю. Она мне от-ка-за-ла. Замуж за меня не выйдет.
— За кого?
— За меня.
— Не выйдет?
— Нет!
— Ну, дела, — сказал чудо-ребенок.
— Да уж…
— Ну, положеньице! Я так думаю, вам худо.
— Точно. Хуже некуда, — признался Уилмот, тихо плача. — Что делать?
Джонни поразмыслил.
— Вот что, — сказал он. — Подальше есть еще одно местечко. Пошли туда.
— Пошли, — согласился Уилмот. — И в Санта-Монику.
— Это потом. Сперва — в местечко, потом — в Монику. Увидим новые лица…
— Уж этого там хватает.
— Значит, пошли.
Наутро, в 11.00 мистер Шнелленхамер ворвался в большом волнении к своему компаньону, мистеру Левицкому.
— Знаете что? — сказал он.
— Нет. А что?
— Приходил Джонни Бингли.
— Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию.
— Прибавки! Да ему и этого много!
— Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы?
— Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости…
— Кроме нас с вами, не знает никто.
— Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти.
— Какой это киватель?
— Маллинер.
— Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая.
— Вот именно!
— Что нам делать?
— Если б я знал!
Мистер Левицкий подумал.
— Надо выяснить, что известно Маллинеру.
— Но спросить нельзя!
— Мы за ним последим. Какой он?
— Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на «п»…
— Поганый?
— Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный.
— Ну, тогда все просто! Если он будет… ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: «Знает!»
— А дальше что?
— Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы.
— Хорошо, — сказал он, когда боль утихла. — Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет.
— Значит, следим за ним, как рысь.
— Кто?
— Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить.
— Да? Ну ладно. Я думал, рысь — это что-то такое, у лошади.
Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о том, что при любом движении голова у него треснет.
Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого.
— Видели?
— Что?
— Его. Трясется, как одержимый.
— Да?
— Еще бы.
Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь, тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что родственник мой задрожал, как соленая улитка.
Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него.
— Не нравится он мне.
— Мне тоже, — поддержал его мистер Шнелленхамер.
— Смотрите, закрывает лицо руками.
— Видимо, знает все.
— Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и выдаст.
Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов, да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в амбар и повесился. А так — сидел очень прямо и смотрел перед собой.
Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону.
— Простите, — осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, — как вы сказали, «Лео Пард»? Это новый актер?
— Нет-нет, — спохватился шеф. — Частный вопрос, не для стенограммы. На чем мы остановились?
— Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины былого.
— Какие?
— Вы не сказали.
— Ну, вот и выясним, — сказал шеф. — Что там у него проплывает?
Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик, предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами.
— При чем тут пупсы? — рассердился шеф.
Автор проекта полагал, что они способствуют торговле.
— Чушь! — воскликнул мистер Шнелленхамер. — Он миллионер, а не торговец.
Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло.
— Ерунда, — сказал шеф, — Какое поло? Мы должны иметь в виду обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю?
— Да, — сказал Первый Поддакиватель.
— Да, — сказал Второй.
— Да, — сказал и Третий.
Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили раскаленный щуп. М-р Левицкий дернул за рукав м-ра Шнелленхамера.
— Видели, какой взгляд?
— Да. Мрачный. Злобный. Значит, следим. Совещание продолжалось. Все что-нибудь да предложили, но решил проблему сам шеф.
— Придумал, — сообщил он. — Сидит он на этом айсберге и вспоминает поло. Колоссальная сцена! Ясное дело, спорт. Верно я говорю?
— Да.
— Да.
— Да.
Уилмот поспешил кивнуть и удивился, что голова еще держится.
Этот тихий, вежливый, предупредительный кивок успокоил шефа. Он вздохнул с облегчением. Он расцвел. Он начал ясно и громко:
— Итак, одно видение — поло. Нужно второе, в лирическом ключе. Что-нибудь связанное с женщинами. Романтическая нота.
Молодой человек в очках предложил показать, как Деленси продает красивой барышне индейские вышивки бисером, и глаза их встречаются; но где?
Мистер Шнелленхамер стукнул по столу.