Дверь отворилась. Кларенс прыгнул и уже собрался приступить к выполнению второй части программы, как вдруг в ужасе обнаружил, что столь грубо обошелся не с кавалером ордена Британской империи, но с женщиной!
А ни единый фотограф, достойный так называться, не позволит себе поднять руку на женщину — кроме как для того, чтобы слегка наклонить ей голову и чуть повернуть подбородок влево.
— Прошу прощения! — вскричал он.
— Ничего, — ответила его посетительница вполголоса. — Надеюсь, я вас не побеспокоила.
— Нисколько, — сказал Кларенс.
Наступила пауза.
— Такая дрянная погода, — начал Кларенс, чувствуя, что ему, как партнеру в скетче, положено подать реплику.
— Да, не правда ли?
— В нынешнее лето выпало много дождей.
— Да. И с каждым годом их выпадает все больше.
— Не правда ли?
— Так плохо для тенниса.
— И крикета.
— И поло.
— И пикников.
— Терпеть не могу дождя.
— Я тоже.
— Разумеется, нельзя исключить, что нас ждет прекрасный август.
— О да, вполне возможно.
Лед был сломан, и девушка как будто почувствовала себя более непринужденно.
— Я пришла выпустить вас, — сказала она. — И должна извиниться за отца. Он меня любит до глупости и ни перед чем не останавливается, когда дело касается моего счастья. Он всегда мечтал о том, чтобы вы меня сфотографировали, но я не могу допустить, чтобы фотографа принудили поступиться своими принципами. Если вы последуете за мной, я выведу вас через парадную дверь.
— Жутко любезно с вашей стороны, — неловко сказал Кларенс.
Он был смущен, как был бы на его месте смущен любой высокопорядочный человек. Ему от души хотелось отблагодарить эту добросердечную девушку портретом, но его природная деликатность не позволяла коснуться этой темы. Они молча спустились по лестнице.
На площадке второго этажа его руки в темноте коснулась рука, и голос девушки зашептал у него над ухом.
— Мы напротив двери папиного кабинета, — уловил он ее слова. — И должны быть тихими, как мышки.
— Как кто? — переспросил Кларенс.
— Мышки.
— Ах да, конечно! — сказал Кларенс и тотчас наткнулся на что-то вроде пьедестала.
На таких пьедесталах обычно стоят вазы, и мгновение спустя Кларенсу открылось, что и этот исключения не составлял. Раздался грохот, будто десять сервизов одновременно распались на составные части в руках десяти горничных, затем распахнулась какая-то дверь, площадку залил ослепительный свет, и перед ними предстал мэр Тутинг-Иста. Рука его сжимала револьвер, лицо было темным, как грозовая туча.
— Ха! — сказал мэр.
Но Кларенс не обратил на него ни малейшего внимания. Раскрыв рот, он смотрел на девушку. Она отпрянула к стене, и свет озарял ее с головы до ног.
— Вы! — вскричал Кларенс.
— Это… — начал мэр.
— Вы! Наконец-то!
— Это черт знает…
— Я грежу?
— Это черт знает что…
— С того дня, как я увидел вас в такси, я искал вас по всему Лондону. Только подумать, что наконец-то я вас нашел!
— Это черт знает что такое! — сказал мэр, подышав на ствол револьвера и полируя его о рукав. — Моя дочь помогает фамильному врагу бежать.
Кларенс негодующе перебил его.
— Как вы посмели сказать, — вскричал он, — будто она похожа на вас!
— Так и есть.
— Нет! Она прелестнейшая девушка в мире, тогда как вы похожи на пудинг в треуголке. Вот, сами посмотрите. — Кларенс подвел отца и дочь к большому зеркалу под лестницей. — Ваше лицо — если вы настаиваете на этом слове — одно из тех мерзких, оплывших, дряблых лиц…
— Э-эй! — сказал мэр.
— …тогда как ее лицо божественно. Ваши глаза выпучены и тупы…
— Но-но, — сказал мэр.
— …а у нее они прелестны, светятся добротой и умом. Ваши уши…
— Да-да, — сварливо перебил мэр. — Как-нибудь в другой раз, как-нибудь в другой раз. Так, значит, я должен понять, мистер Муллинер…
— Называйте меня Кларенсом.
— Я отказываюсь называть вас Кларенсом.
— Но придется в самом скором времени, когда я стану вашим зятем.
Девушка вскрикнула. Мэр вскрикнул заметно громче:
— Моим зятем?
— Именно им, — твердо заявил Кларенс, — я намерен стать. И незамедлительно. — Он обернулся к девушке: — Я человек вулканических страстей, и теперь, когда ко мне пришла любовь, нет силы ни на небесах, ни на земле, которая способна встать между мной и предметом моей любви. И, не зная отдыха, э…
— Глэдис, — подсказала девушка.
— И, не зная отдыха, Глэдис, я буду ежедневно прилагать все усилия, чтобы моя любовь нашла ответ в вашем…
— Вам не надо прилагать все усилия, Кларенс, — прошептала Глэдис нежно. — Она уже нашла ответ.
Кларенс пошатнулся.
— Уже?! — ахнул он.
— Я полюбила вас с того мгновения, когда увидела в такси. Когда уличное движение разлучило нас, мне стало дурно.
— И мне. Я был ошеломлен. Когда таксист высадил меня у вокзала Ватерлоо, я дал ему на чай три полукроны. Я сгорал от любви.
— Не могу поверить!
— Вот и я не мог, когда обнаружил это. Был уверен, что дал ему три пенса. И с того дня…
Мэр кашлянул:
— Верно ли я понял, э… Кларенс, что вы берете назад свои возражения против того, чтобы сфотографировать мою дочь?
Кларенс засмеялся счастливым смехом.
— Послушайте, — сказал он, — и вы узнаете, какой я зять! Пусть это погубит мою профессиональную репутацию, но я сфотографирую и вас!
— Меня!
— Всеконечно. Стоящим рядом с ней, прижимая кончики пальцев к ее плечу. Более того: можете надеть свою треуголку.
По щекам мэра заструились слезы.
— Мой мальчик! — еле выговорил он с рыданием в голосе. — Мой мальчик!
Вот так наконец Кларенс Муллинер обрел счастье. Он так и не стал президентом Гильдии нажимателей груш, потому что на следующий же день удалился от дел, объявив, что рука, которая щелкнет затвором, фотографируя его милую жену, больше ни разу не щелкнет им ради презренной наживы. На свадьбе, имевшей место через полтора месяца, присутствовали почти все, кто блистал в высшем обществе или на сцене, и это был первый случай в истории, когда новобрачные вышли из церкви под скрещенными треногами.
Сочный ломоть жизни
Беседа в зале «Отдыха удильщика» коснулась темы Искусства, и кто-то осведомился, стоит ли смотреть сериальную фильму «Злоключения Веры», которую показывали в «Перлах грез».
— Очень хорошая фильма, — сказала мисс Постлетуэйт, наша обходительная и компетентная буфетчица и завсегдатай премьер. — Там все про этого самого свихнутого профессора, которому в когти попала эта самая девушка, и он старается превратить ее в креветку.
— Старается превратить ее в креветку? — повторили мы в изумлении.
— Да, сэр, в креветку. Он, выходит, собрал тьму-тьмущую креветок, истолок их, прокипятил сок из их железок и как раз собрался впрыснуть его в спинной мозг этой Веры Дейримпл, но тут в его логово ворвался Джек Фробишер и спас ее.
— А зачем?
— Затем, что не хотел, чтобы его любимая стала креветкой.
— Мы не о том, — сказали мы. — Зачем этому профессору понадобилось превращать девушку в креветку?
— У него был на нее зуб.
Это выглядело правдоподобным, и мы погрузились в размышления. Затем кто-то из нас неодобрительно покачал головой.
— Не нравятся мне подобные истории, — сказал он. — Так в жизни не бывает.
— Прошу прощения, сэр, — раздался голос, и мы обнаружили среди нас мистера Муллинера.
— Извините, что я вмешиваюсь в беседу, возможно, приватную, — сказал мистер Муллинер, — но я случайно услышал последние замечания, и вы, сэр, затронули предмет, относительно которого я придерживаюсь самых категоричных взглядов. А именно: как бывает в жизни, а как нет. В силах ли мы с нашим ограниченным личным опытом ответить на этот вопрос? Не исключено, что в эту самую минуту сотни юных девушек по всей стране находятся в процессе превращения в креветок, а мы и знать об этом не знаем. Извините мою горячность, но я много страдал из-за скептицизма, господствующего в наши дни. Мне даже встречались люди, которые отказывались поверить рассказу о моем брате Уилфреде, — и только потому, что его история не совсем укладывается в рамки личного опыта среднего человека.
В расстройстве чувств мистер Муллинер заказал горячего шотландского виски с ломтиком лимона.
— А что произошло с вашим братом Уилфредом? Он превратился в креветку?
— Нет, — ответил мистер Муллинер, обращая на лицо говорящего правдивые голубые глаза, — нет, не превратился. Мне ничего не стоило бы заявить, будто он превратился в креветку, но я взял за правило — и всегда его придерживаюсь — не говорить ничего, кроме чистейшей правды. Моему брату Уилфреду просто довелось пережить странное приключение.
Мой брат Уилфред (начал мистер Муллинер) обладал в нашей семье наиболее научным складом ума. Еще мальчиком он с утра до ночи возился со всякими химикалиями, а в университете все свое время посвящал научным изысканиям. В результате еще совсем молодым он заслуженно прославился как изобретатель «Муллинеровских Магических Метаморфоз» — общее название, включающее крем для лица «Смуглая цыганка», лосьон «Снега горных вершин» и еще множество всяческих препаратов, как предназначенных исключительно для ухода за внешностью, так и целебных, излечивающих различные недуги, которым подвержено человеческое тело.
Естественно, он был крайне занятым человеком, и как раз такой поглощенностью работой я объясняю тот факт, что он достиг тридцать четвертого года жизни, чуждаясь сердечных дел, хотя и обладал — подобно всем Муллинерам — огромным личным обаянием. Помню, как он однажды сказал мне, что у него на девушек просто не находится лишней минуты.
Но все мы рано или поздно бываем сражены, и в особенности сильные, сосредоточенные на своем призвании мужчины. Как-то, отправившись отдохнуть в Канн, он познакомился с мисс Анджелой Пьюрдью, проживавшей в одном с ним отеле, и она совершенно его покорила.