— Это мой дядя.
— Ну-ну! Я обедал с ним не далее как вчера.
— Мир тесен, что ни говорите, — сказала леди Бизли-Бизли.
— Совершенно верно, — сказал Орландо Уозерспун. — И слишком тесен, чтобы в нем могли уместиться котодавильщик Муллинер и я. А потому я сделаю все, что в моих скромных силах, чтобы ликвидировать его. И как я собирался сказать, если, не одобряя сцен рукоприкладства, вы намеривались просить за этого молодца, боюсь, вы будете понапрасну себя утруждать. Я не могу принять никаких ходатайств. Правила Лиги Наших Бессловесных Корешей крайне строги.
Марселла Чикчиррикит испустила хриплый смешок.
— Ходатайства? — сказала она. — Какие ходатайства? Я не собиралась заступаться за этого тошнотворного недоноска. А хотела спросить, нельзя ли мне наподдать ему первой.
— Неужели? Могу ли я спросить почему?
Глаза Марселлы засверкали. Юстес, как он сказал мне, окончательно убедился, что в ее жилах течет испанская кровь.
— Не подать ли еще один кекс с изюмом, сэр? — спросил Бленкинсоп.
— Я вам скажу почему! — вскричала Марселла. — Знаете, что сделал этот человек? Я оставила моего песика Реджинальда на его попечение, и он поклялся холить его и лелеять. А что произошло? Не успела я затворить за собой дверь, как он преподнес его в подарок ко дню рождения какой-то местной лахудре по имени Беатриса и как-то еще там.
Юстес испустил придушенный вопль:
— Дайте же мне объяснить!
— Я была в Париже, — продолжала Марселла. — Иду себе по Елисейским Полям и вижу — навстречу идет девушка с пеки, и я говорю себе: «Э-эй, этот пеки выглядит точь-в-точь как мой Реджинальд». Тут она поравнялась со мной, и вижу — это Реджинальд. И говорю: «Эй! Стой! Что ты делаешь с моим пеки Реджинальдом?» А она говорит: «То есть как это с твоим пеки Реджинальдом? Это мой пеки Персиваль, и его мне подарил на день рождения один мой друг по имени Юстес Муллинер». Ну, я прыгнула в ближайший самолет и отправилась сюда разорвать его в мелкие клочья. И Бог знает, что со мной случится, если мне не позволят врезать ему после всех моих хлопот и затрат.
Закрыв прелестное лицо ладонями, она разразилась неудержимыми рыданиями.
Орландо Уозерспун поглядел на леди Бизли-Бизли. Леди Бизли-Бизли поглядела на Орландо Уозерспуна. В их глазах была жалость.
— Ну-ну! — сказала леди Бизли-Бизли. — Ну-ну-ну, деточка!
— Поверьте мне, мисс Чикчиррикит, — сказал Орландо Уозерспун, отечески поглаживая ее по плечу, — нет почти ничего, в чем бы я отказал племяннице моего старого друга генерал-майора Джорджа из Королевского восточнокентского полка, но в этом случае, как ни прискорбно, я вынужден быть твердым. Мне предстоит выступить с отчетом на ежегодном заседании комитета Лиги Наших Бессловесных Корешей, и как я буду выглядеть, объясняя, что устранился и позволил девушке нежнейшего воспитания действовать за меня в столь важном деле, как стоящее сейчас на повестке дня? Подумайте, мисс Чикчиррикит. Взвесьте!
— Все это очень мило, — сказала Марселла, — но всю дорогу сюда, все эти долгие томительные часы в самолете я поддерживала себя мыслями о том, как разделаюсь с Юстесом Муллинером, когда мы встретимся. Вот поглядите! Я взяла самый тяжелый свой зонтик.
Орландо Уозерспун взглянул на элегантное оружие и снисходительно улыбнулся.
— Боюсь, он вряд ли отвечает требованиям данного случая, — сказал он, — лучше полностью предоставить это дело мне.
— Вы сказали: еще тартинок, сэр? — спросил Бленкинсоп.
— Не хочу показаться нескромным, — сказал Орландо Уозерспун, — но у меня очень большой опыт. Несколько раз комитет выносил мне официальную благодарность.
— Так что, деточка, — ласково сказала леди Бизли-Бизли, — будет много лучше…
— Поджаренный хлеб, глазированные кексы, безе? — спросил Бленкинсоп.
— …предоставить действовать мистеру Уозерспуну. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Я чувствую то же самое. Но даже в наши дни, деточка, женщине следует держаться на заднем плане и…
— Ну хорошо, — мрачно сказала Марселла.
Леди Бизли-Бизли заключила девушку в объятия и через ее плечо ободряюще кивнула Орландо Уозерспуну.
— Пожалуйста, приступайте, мистер Уозерспун, — сказала она.
Орландо Уозерспун поклонился с надлежащими словами благодарности. Он повернулся — и только-только успел заметить, как Юстес исчезает за окном.
Дело в том, что, пока они дружески беседовали, Юстес почувствовал нарастающее влечение к этому окну — открытому окну. Оно, казалось, манило его. И, порхнув мимо Бленкинсопа, который в некотором ошеломлении предлагал уже нечто вовсе не потребное, вроде кресс-салата и фруктового ассорти, он бросился в бездну и, удачно приземлившись на обе ноги, помчался навстречу безграничным далям с быстротой, которая не оставляла желать ничего лучшего.
В тот же вечер, закутавшись в длинный плащ и изменив свою внешность при помощи приклеенных усов, он явился ко мне и нетерпеливо потребовал билет до Швейцарии, куда и прибыл несколько дней спустя. С тех пор он ревностно, с неугасимой энергией исполняет свои обязанности.
И столь успешно, что в письме, которое я прочитал на ваших глазах, он известил меня о получении им ордена Алого Эдельвейса третьей степени (скрещенные часы с кукушкой), дающего награжденному право разражаться йодлями в присутствии вице-президента. Большая честь для столь молодого человека.
Победительная улыбка
Беседа в «Отдыхе удильщика» коснулась животрепещущей темы прискорбного падения морали у родовой знати и помещиков Великобритании.
Начало этому обсуждению положила мисс Постлетуэйт, наша эрудированная буфетчица, сообщив, что в романчике, который она читает, виконт только что столкнул с обрыва семейного поверенного.
— Потому что он узнал его преступную тайну, — пояснила мисс Постлетуэйт, протирая стакан с известной суровостью, так как была очень достойной женщиной. — Поверенный взял да открыл его преступную тайну, а потому виконт и столкнул его с обрыва. Думается, такие вещи творятся что ни день, только мы-то про это ничего не знаем.
Мистер Муллинер умудренно кивнул.
— Что правда, то правда, — согласился он, — и, полагаю, всякий раз, когда под каким-нибудь обрывом находят куски семейного поверенного, Большая Четверка Скотленд-Ярда тут же устраивает облаву на всех окрестных виконтов.
— Баронеты будут похуже виконтов, — свирепо заявил Пинта Портера. — Меня только в прошлом месяце один облапошил с коровой.
— Графы будут похуже баронетов, — возразил Виски С Лимонным Соком. — Я бы мог вам такое порассказать про графов!
— А как насчет кавалеров ордена Британской империи? — угрюмо осведомился Темный Эль. — Если хотите знать мое мнение, этим О.Б.И. пальца в рот не клади.
Мистер Муллинер вздохнул.
— Беда в том, — сказал он, — что как ни горько говорить об этом, но вся британская аристократия пронизана и опутана безнравственностью. Осмелюсь предположить, что булавка, наугад вонзенная в любую страницу справочника Дебретта, обязательно проткнет фамилию пэра, чья совесть чернее сажи. А если кто-нибудь в этом сомневается, история моего племянника Адриана Муллинера, частного сыщика, послужит неопровержимым доказательством.
— А я и не знал, что у вас есть племянник — частный сыщик, — сказал Виски С Лимонным Соком.
О да! Сейчас он удалился от дел (начал мистер Муллинер), но одно время мог затмить на избранном им поприще кого угодно. Простившись с Оксфордом и испробовав два-три занятия, которые не пришлись ему по вкусу, он обрел свою нишу, став партнером в фирме «Уиджери и Бун, агенты по расследованиям», Аберлмар-стрит. На втором году своего пребывания в этой солидной старинной фирме он познакомился с леди Миллисент Шиптон-Беллинджер, младшей дочерью пятого графа Брангболтона, и отдал ей свое сердце.
Свело молодую парочку «Дело об исчезнувшем скотч-терьере». В чисто профессиональном смысле мой племянник никогда не ставил это дело в один ряд с наиболее блистательными плодами своего дедуктивного метода, однако, учитывая все последствия, я думаю, он имел полное право считать его венцом своей карьеры. А произошло вот что: он встретил в парке заблудившееся животное, по адресу и фамилии на ошейнике пришел к дедуктивному заключению, что оно принадлежит леди Миллисент Шиптон-Беллинджер, Аппер-Брук-стрит, 18а, в заключение своей прогулки отнес его туда и вернул владелице.
«Задачка для младенца» — вот фраза, с какой Адриан Муллинер небрежно пожимал плечами, если кто-нибудь упоминал при нем это расследование, однако леди Миллисент не могла бы отнестись к случившемуся с большим энтузиазмом и восторгом, будь оно верхом дедуктивной проницательности. Она окружила моего племянника поклонением, пригласила его войти в дом и выпить чаю с поджаренным хлебом, сандвичами с анчоусами и двумя сортами кекса, после чего они расстались, связанные даже на столь ранней стадии своего знакомства чувством несколько более теплым, чем простая дружба.
Да, я убежден, что девушка влюбилась в Адриана столь же молниеносно, как и он в нее. Ее ослепительная красота — вот что очаровало его. Она же, полагаю, была покорена не только правильностью его черт, каковая — как и у всех Муллинеров — не оставляла желать лучшего, но и тем, что он был брюнет с неизъяснимой грустью в глазах.
Грусть эта, собственно говоря, объяснялась несварением желудка, которым он страдал с детства, но девушка, естественно, усмотрела в ней признак великой романтической души. Никто, почувствовала она, не может казаться столь серьезным и печальным, если в нем нет скрытых глубин.
Понять ее нетрудно. Всю жизнь ее окружали безмозглые юнцы, которые посредством моноклей добывали подобие зрения из своих глаз, а что до увлекательных разговоров, то их силы окончательно истощались после вопроса, побывала ли она на выставке в Королевской академии искусств или не принести ли ей стакан лимонада. И брюнет с проницательными глазами вроде Адриана Муллинера, который интересно и непринужденно рассуждал об отпечатках подошв, психологии и преступном мире, не мог не пок