Мервин склонил свой изящно очерченный нос и понюхал пакет. А понюхав, еще раз пошатнулся не сходя с места.
Ужасное подозрение обожгло его.
Не то чтобы сын моего кузена был наделен качествами, которые могли бы сделать его преуспевающим сыщиком. Он отнюдь не славился способностью извлекать ошеломляющие выводы из анализа сигарного пепла или отпечатков подошв. Правду сказать, скрывай этот пакет в себе сигарный пепел, Мервин не обратил бы на него особого внимания. Но при данных обстоятельствах кто угодно мог поддаться подозрениям.
Взвесьте факты! Понюхав, Мервин обнаружил, что под оберточной бумагой скрыта клубника. А единственным человеком, кроме него самого, кому было известно, что девица хочет клубники, был Уффи Проссер. Да и практически единственным человеком в Лондоне, способным купить клубнику в это время года, был Уффи, а Уффи, как ему вспомнилось, во время их беседы о красоте указанной девицы и вообще о ее внешности выглядел коварным и затаившим недоброе.
Потребовалась лишь секунда, чтобы Мервин Муллинер разорвал бумагу и поглядел на карточку внутри.
О да, все было точно так, как он предвидел. «Александр К. Проссер» значилось на карточке, и, как сообщил мне Мервин, его ничуть не удивило бы, узнай он, что «К.» означает «Кларенс».
Его первым чувством, пока он стоял, устремив взор на карточку, было праведное негодование, что такому двуличному типу, как Уффи Проссер, столько лет позволяют загрязнять атмосферу Лондона. Одной рукой отказать человеку в двадцати фунтах, а другой посылать клубнику его девушке — подобного свинского свинства Мервин не сумел бы вообразить при всем желании.
Он пылал праведным гневом. И все еще продолжал пылать, когда последний выпитый в клубе коктейль, дремавший у него в желудке, внезапно встрепенулся и вступил в игру. Абсолютно неожиданно, сообщил мне Мервин, третий мартини принялся резвиться как ягненок и прыгнул ему в мозг, одарив идеей, которая осеняет человека лишь раз в жизни.
Что, собственно, мешает ему, спросил он себя, припрятать карточку, заграбастать ягоды и преподнести их благородной девице со скромным поклоном от мистера Муллинера, эсквайра? Да абсолютно ни-че-го, ответил он себе. План первый сорт, наглядно демонстрирующий, что способны сотворить три мартини средней сухости.
Мервин весь дрожал от радости и торжества. Стоя в холле, он ощутил, что все-таки провидение существует и приглядывает за тем, чтобы верх в конце концов оставался за хорошими людьми. И восторг его был так велик, что он не выдержал и разразился песней. Но не успел он продвинуться за первую высокую ноту, как Клариса Моллеби вновь подала голос сверху:
— Прекрати!
— Что ты сказала? — спросил Мервин.
— Я сказала: прекрати! Внизу кошка с головной болью пытается уснуть.
— Послушай, — сказал Мервин, — ты еще долго?
— Что — долго?
— Будешь одеваться? Я хочу тебе кое-что показать.
— Что?
— Да так, пустячок, — небрежно ответил Мервин. — Просто несколько отборных клубничин.
— Эк! — сказала девица. — Неужели ты и правда их достал?
— Еще бы! — подтвердил Мервин. — Я же обещал!
— Спущусь через минутку, — сообщила она.
Ну, вы же знаете девушек. Минутка растянулась на пять минут, а пять минут на четверть часа, и Мервин совершил обход гостиной, и посмотрел на фотографию покойного родителя, и взял альбом с видами Италии, и открыл индийскую лирику на сорок третьей странице, и снова закрыл, и взял с дивана подушку, и снова отполировал ботинки, и снова почистил шляпу, а ее все не было.
И вот, чтобы как-нибудь скоротать время, он некоторое время разглядывал клубнику.
Взятые как просто клубничины, сообщил он мне, ягоды производили впечатление довольно жалкое, если не сказать убогое. Нездоровый бело-розовый цвет наталкивал на мысль, будто они только что перенесли долгую болезнь, требовавшую обильных кровопусканий с помощью пиявок.
— Выглядят они паршиво, — сказал себе Мервин.
Конечно, значения это не имело — ведь девица просто потребовала, чтобы он снабдил ее клубникой, а отрицать, что это клубника, не рискнул бы никто. Пусть третьего сорта, но тем не менее подлинные клубничины, и этот факт опровержению не подлежал.
И все-таки ему было больно разочаровывать бедную девочку.
— А есть ли у них хоть какой-то вкус? — спросил себя Мервин.
Ну, у первой не было никакого. Как и у второй. Третья оказалась чуть душистее, а четвертая так и вовсе сочной. Самой лучшей, как ни странно, оказалась последняя в корзиночке.
Он как раз доедал ее, когда в гостиную вбежала Клариса Моллеби.
Ну, Мервин, разумеется, попытался выйти с честью из положения, но его усилия остались втуне. Собственно, сообщил он мне, ему не удалось продвинуться дальше первого «послушай!..». И все завершилось тем, что девица вышвырнула его вон в зимние сумерки, не дав ему даже шанса забрать свою шляпу.
И у него не хватило мужества вернуться за шляпой попозже, так как Клариса Моллеби недвусмысленно предупредила, что, если он посмеет еще раз сунуть свою безобразную рожу к ней в дом, дворецкому приказано пристукнуть его и освежевать заживо, причем дворецкий ждет этого не дождется, так как Мервин ему никогда не нравился.
Вот так. Все это было большим ударом для сына моего кузена, поскольку он считает — и, на мой взгляд, справедливо, — что его странствования окончились полным фиаско. Тем не менее, на мой взгляд, мы должны отдать ему должное за обладание тем былым рыцарским духом благородства, о котором упомянул недавно наш друг.
У него были наилучшие намерения. Он сделал, что мог. А большего нельзя требовать даже от Муллинера.
«Стрихнин в супе»
С той минуты, когда Пиво Из Бочки вошел в залу «Отдыха удильщика», стало ясно, что обычное солнечное настроение его покинуло. Лицо у него осунулось, перекосилось. Понурив голову, он сел в дальнем углу у окна, а не присоединился к общей беседе, которая велась у камина с заметным участием мистера Муллинера. Время от времени из угла доносились тяжелые вздохи.
Горькая Настойка С Лимонадом поставил свой стакан, прошел в дальний угол и сочувственно положил ладонь на плечо страдальца.
— В чем дело, старина? — спросил он. — Потеряли друга?
— Хуже, — сказал Пиво Из Бочки. — Детективный роман. По пути сюда прочел половину и забыл его в вагоне.
— Мой племянник Сирил, специалист по интерьерам, — сказал мистер Муллинер, — однажды допустил такую же оплошность. Подобные провалы в памяти не столь уж редки.
— А теперь, — продолжал Пиво Из Бочки, — я всю ночь буду ворочаться с боку на бок, гадая, кто же все-таки отравил сэра Джоффри Татла, баронета.
— А баронета, значит, отравили?
— В самую точку. Лично я думаю, что прикончил его приходской священник, по слухам коллекционировавший редкие яды.
Мистер Муллинер снисходительно улыбнулся.
— Это был не священник, — сказал он. — Я читал «Тайну Мэрглоу-Мэнора». Отравителем был водопроводчик.
— Какой водопроводчик?
— Тот, который во второй главе приходил починить душ. Сэр Джоффри в тысяча восемьсот девяносто шестом году разбил сердце его тетушки, а потому он приклеил змею внутрь сетки душа, и, когда сэр Джоффри включил горячую воду, клей размыло, освободившаяся змея проскользнула в одну из дырочек, укусила баронета за ногу и скрылась в сливном отверстии.
— Но этого не могло быть, — сказал Пиво Из Бочки. — Между второй главой и убийством прошло несколько дней.
— Водопроводчик забыл свою змею дома, и ему пришлось за ней вернуться, — объяснил мистер Муллинер. — Уповаю, раскрытие тайны послужит вам надежным снотворным.
— Я чувствую себя другим человеком, — сказал Пиво Из Бочки. — Не то бы я пролежал без сна всю ночь, разгадывая это убийство.
— Вполне вероятно. В таком же положении оказался и мой племянник Сирил. В современной нашей жизни, — сказал мистер Муллинер, отхлебнув горячего шотландского виски с лимонным соком, — пожалуй, самым примечательным следует считать то, как детективные романы завладели умами общества. Истинный их поклонник, лишившись любимого чтива, ни перед чем не остановится, лишь бы обрести его. Он подобен наркоману, которого лишили кокаина. Мой племянник Сирил…
— Поразительно, чего только люди не забывают в вагонах, — сказал Стакан Портера. — Чемоданы… зонтики… а иногда так даже чучела шимпанзе, как мне рассказывали. На днях мне довелось услышать одну…
Мой племянник Сирил (продолжал мистер Муллинер) питал к детективным романам страсть, какой я не наблюдал ни в ком другом. Я отношу это на счет того факта, что, подобно большинству специалистов по интерьерам, он был молодым человеком хрупкого телосложения, готовой жертвой для любой болезни, появившейся в округе. Всякий раз, когда свинка, или инфлюэнца, или корь, или какой-либо подобный им недуг укладывали его в постель, дни выздоровления он коротал за детективными романами. И поскольку аппетит приходит во время еды, к тому моменту, с которого начинается мой рассказ, он безнадежно пристрастился к ним. Он не только пожирал любое произведение подобного жанра, которое попадалось ему под руку, но и стал завсегдатаем премьер в театрах, услаждающих свою публику спектаклями, в которых из шифоньеров внезапно высовываются костлявые руки, а зрители слегка изумляются, если огни рампы не гаснут чаще чем каждые десять минут.
И вот на премьере «Серого вампира» в одном из театров возле Сент-Джеймсского парка его место оказалось рядом с местом Амелии Бассетт, девушки, которую ему суждено было полюбить со всем долго копившимся и нерастраченным пылом юноши, до этой минуты склонного стушевываться в присутствии представительниц прекрасного пола.
Сирил не знал, что она Амелия Бассетт. Он никогда ее прежде не видел. Знал лишь, что наконец-то встретил свою судьбу, и весь первый акт он мысленно изыскивал способ познакомиться с ней.
А когда в зрительном зале вспыхнули люстры, возвещая первый антракт, резкая боль в правой ноге заставила его очнуться от размышлений. И пока Сирил пытался решить, симптом это подагры или ишиаса, что-то подтолкнуло его посмотреть вниз, и он увидел, что его соседка, захваченная происходившим на сцене, в рассеянии стиснула в пальцах часть его икры и самозабвенно выкручивает.