— Я избил учителя. Это худшее избиение на сегодняшний день. Не знаю, будет ли он жить или умрет.
— Что ты только что сказал?
— Учитель, Александр. Я хочу, чтобы он уехал из Блэквуда. Обязательно поищи его биографию — он чертов педофил.
— Насколько ты вовлечен в это дело? — его голос напряжен.
Постороннему человеку может показаться, что он заботится о благополучии своего сына. На самом деле он не хочет, чтобы что-то запятнало его безупречную, прилежную фамилию, на создание которой он потратил годы. Если его сына назовут преступником, никто не наймет его фирму.
Я смотрю на свои руки и кровь, сверкающую на свету.
Насколько я в этом замешан?
— Очень глубоко, — говорю я Александру.
— Ты оставил отпечатки пальцев?
— Несколько, да.
Я пришел в перчатках, но мне нужно было почувствовать его кровь на своей коже.
— Чертов ад. — он дышит в трубку. — Хорошо, уходи. Я позабочусь об этом.
Я вешаю трубку, не сказав больше ни слова. Александр не заслуживает никакой благодарности. В конце концов, он оставил нас одних заботиться друг о друге после смерти мамы. Самое меньшее, что он может сделать, это заплатить цену за то, кем мы стали.
Я, полный ярости и глубоко укоренившейся боли.
Ари, хрупкая и иногда холодная.
Мне требуется пятнадцать минут, чтобы добраться до нашего дома, а затем отправиться в свою комнату. На мгновение я останавливаюсь перед комнатой напротив моей.
Ее комната.
С тех пор как в начале года умер ее отец, Рейна живет с нами.
Со мной.
Лично, но никогда в мыслях.
Мои кулаки сжимаются по обе стороны, когда я вспоминаю слова этого ублюдка.
Она умоляла о моем члене.
Он мог солгать. Я должен был бы в это поверить, но он был не в том состоянии духа, чтобы думать о лжи после того, как я избил его почти до смерти.
Кроме того, после всего, что сделала Рейна, что отличает это от других?
Я закрываю глаза, отгоняю мысли о ней, но сосущие звуки, которые она издавала из-под стола, когда он гладил ее по волосам, атакуют мой мозг. Она звучала как начало гребаного порно.
Я должен был убить этого ублюдка.
— Что…что случилось? — ее слегка хрипловатый голос заставляет меня открыть глаза.
Рейна стоит в дверях в шортах и топе. Они облегают ее атлетическое тело, как вторая кожа.
Соблазнительница. Она всегда была такой гребаной соблазнительницей.
Ее глаза, в которых обычно нет эмоций, немного расширяются, когда она смотрит на мои окровавленные руки и обувь, мои сжатые кулаки и челюсть.
Держу пари, на меня стоит посмотреть.
— Что у тебя с руками? Почему они в крови?
Она подходит ко мне и протягивает руку, будто хочет прикоснуться ко мне, прежде чем быстро опускает, понимая, кто она и кто я.
Рейна не прикасается ко мне. Она даже не позволяет мне поцеловать ее. Несколько раз, когда я пытался, она так сильно отгораживалась, что это все еще оставляло черную дыру в моей груди.
Но она умоляла о члене учителя.
Она позволяет другим футболистам флиртовать с ней, словно она одинока. Как будто меня, блядь, не существует.
— Ты снова избил человека? Что с тобой не так? — она складывает руки на груди, воздвигая, между нами, невидимую стену.
Я чертовски ненавижу, когда она так делает.
В это время у меня нет места для размышлений, не говоря уже о том, чтобы действовать рационально.
Гнев, который мучил меня с полудня, усилился до опасного уровня.
Я думал, что избиение этого больного ублюдка насытит меня, но это только все ухудшило.
Или, скорее, его слова.
Я бросаюсь к Рейне и хватаю ее за горло своей окровавленной рукой с разбитыми костяшками пальцев.
Рейна едва заметно вздрагивает, когда я прижимаю ее спиной к стене.
— Ты. — мой рот парит в нескольких сантиметрах от ее рта. — Ты это то, что, черт возьми, со мной не так, Рейна.
Ее лицо краснеет — от нехватки воздуха, — но она не сопротивляется. Она не пытается оттолкнуть меня от себя.
Статуя.
Холодная, безжизненная статуя.
Какого черта я вообще думал, что она может быть кем-то другим?
Я отпускаю ее с ревом, мои сухожилия рвутся от напряжения. Затем я ударяю кулаками по обе стороны от ее лица, еще сильнее раздирая костяшки пальцев.
Свежая кровь стекает по стене, пока я тяжело дышу, глядя на нее сверху вниз. Она смотрит на меня в ответ такими голубыми глазами, что я мог бы в них утонуть.
Она даже не моргает, просто стоит.
Но впервые за долгое время слеза скатывается по ее щеке. Это всего лишь одна-единственная слеза, но она создает хаос в ее взгляде.
На мгновение ее глаза наполняются глубокой печалью, и это сводит меня с ума. Это разрывает меня на части и режет на куски.
Я не думаю, когда опускаю голову и прижимаюсь губами к ее губам, кусая их, пожирая их. Рейна это запретный плод, нечто изысканное на вкус, потому что это грех. Ее рот дрожит, и я открываю его, погружая свой язык. Я наслаждаюсь ею, ее дыханием и мягкостью. Ее вкусом и даже ее гребаной холодностью.
Она не целует меня в ответ. Рейна никогда не целует меня в ответ, но, по крайней мере, на этот раз она не отталкивает меня, просто позволяет мне целовать ее, пока она стоит, прижав обе руки к бокам.
Затем, как будто понимая, что она не должна этого допустить, ее руки сжимаются в кулаки, и она отталкивает меня на расстояние вытянутой руки.
Ее грудь поднимается и опускается от напряжения, в такт моему ритму.
— Забудь меня, Ашер, — шепчет она. — Я не заслуживаю того, что ты для меня делаешь.
— Забыть тебя?
Я снова обхватываю ее рукой за горло.
На этот раз рука не перекрывает ей доступ воздуха; хватка достаточно тверда, чтобы удерживать ее на месте, чувствовать ее пульс и знать, что она действительно человек, а не робот.
— Ты думаешь, это может произойти одним щелчком пальца? Если бы я мог, я бы сделал это давным-давно.
Как только проявилась ее уязвимость, она снова спрятала ее, и ее холодное «я» снова проявилось, как лед, который никогда не тает.
— Мы токсичны, — говорит она. — Это все, чем мы являемся.
— И это твоя вина, королева выпускного. В следующий раз, когда позволишь кому-нибудь прикоснуться к тебе, я, блядь, убью их.
— Ты не станешь.
— Испытай меня. Ты продолжаешь демонстрировать мою уродливую сторону, и мне любопытно посмотреть, как далеко я зайду.
Я отпускаю ее толчком и возвращаюсь в свою комнату.
После того, как я раздеваюсь, я стою под холодным душем больше двадцати минут, мой член тверд и пульсирует.
Каждую секунду я борюсь с желанием ворваться в ее комнату и трахнуть ее, одновременно душа ее.
Мне все равно как, я просто должен трахнуть ее, заявить на нее права, научить ее, что она, блядь, моя.
Зная Рейну, она позволит мне прикоснуться к ней, только если я ее изнасилую.
Она будет неподвижной, пока я не кончу, как какое-то гребаное животное.
Меня это не интересует. Меня не интересует ее холодное отношение и чопорность. Я хочу, чтобы она выкрикивала мое имя, извивалась подо мной, когда я вонзаюсь в нее.
Я хочу, чтобы она хотела меня так же сильно, как я хочу ее.
Она уже много лет оставляет меня с проклятыми синими яйцами.
Выключая воду, я оборачиваю полотенце вокруг талии и выхожу из ванной. Перевязываю раны, затем надеваю баскетбольные шорты и футболку, прежде чем устроиться на балконе.
Ночное небо ярко освещено таким количеством звезд.
Давным-давно, когда нам было по двенадцать, я признался Рейне, как сильно скучаю по маме. Это был первый раз, когда я признался в этом после ее смерти.
Когда мне было десять, я стал отвечать за Ари и за себя. Александр был бесполезен. Мне пришлось стать взрослым слишком рано, и со временем мне всегда хотелось сказать кому-нибудь, что я скучал по маме. Что иногда я смотрел на ее фотографию и винил ее в том, что она оставила нас с Александром, а потом чувствовал себя дерьмово из-за этого.
Единственным человеком, который знал это, была Рейна. Была ночь, и у наших отцов было какое-то собрание, поэтому мы лежали на спине на заднем дворе и смотрели вверх.
Рейна указала на звезды и упомянула, что ее отец сказал, что ее мама смотрит на нее сверху вниз. Она говорила, что это глупо, и сама в это не верила. Она сказала мне, что я должен позаботиться о себе, чтобы, когда я снова встречу свою маму, она гордилась мной.
Затем она взяла меня за руку и сказала:
— Я хочу, чтобы моя мама гордилась мной, когда мы снова встретимся. Я тоже по ней скучаю.
Думаю, что именно в этот момент я попался в ее ловушку и так и не смог найти выход.
Рейна тогда не была такой замкнутой, как сейчас. Она разговаривала со мной и рассказывала разные вещи. Когда-то мы были друзьями, даже лучшими друзьями.
Перемены начались после нашей помолвки. Она начала держаться на расстоянии, будто ее не должны видеть со мной.
Это ухудшилось после смерти Гарета. Она позволила мне обнимать ее перед сном в ночь его похорон, только в ту единственную ночь, а утром превратилась в бесчувственную статую, которая вела себя как робот.
Который нарочно настроил меня против себя.
Избегал меня нарочно.
Глубокий вздох вырывается у меня, когда я смотрю на звезды. Когда я потерял ту девушку, которая держала меня за руку? Могу ли я вообще вернуть ее сейчас?
— Грэй!
Моя младшая сестра Ари врывается на балкон с широкой улыбкой на лице.
Черт, я был слишком поглощен своими мыслями; я не заметил, как она вошла.
Черные волосы Ари собраны на макушке, а глаза блестят. Они светло-зеленые и голубые, смесь маминых и Александра. Ее лицо так похоже на маму, будто однажды она вырастет и станет такой же, как она.
Все волнение исчезает с ее лица, когда она сосредотачивается на моих руках. Несмотря на то, что они забинтованы, ясно, что они в ранах.
— О Боже мой. Что случилось, Грей?
Ари единственная, кто называет меня по второму имени. Это началось, когда мы были маленькими, и она решила, что Ашер слишком суров. Кроме того, мама назвала меня Ашером в честь нашего покойного дедушки, а Ари не была его большим поклонником.