– Личинки! Там личинки! – кричу я, отбрасывая от себя прочь коробку.
И с ужасом наблюдаю, как личинки осыпают Робин белым дождем, а коробка приземляется прямо на ее кровать.
Робин тоже начинает кричать и в отчаянии бежит в ванную. И сквозь продолжающиеся крики я слышу, как включается душ и начинает течь вода. А потом крики Робин переходят в надрывные рыдания. Я все это время тоже кричу, отряхивая руки, смахивая с себя все, что могло на меня упасть. Но потом вдруг понимаю, что больше всего досталось именно Робин и нужно пойти к ней и успокоить.
Я подхожу к двери ванной и спрашиваю, все ли с ней в порядке. Она перестает всхлипывать, и все, что я слышу, это шум и всплески воды в душе. Я оставляю ее в покое и бегу вниз за чистящими средствами и мешком для мусора. Надеваю резиновые перчатки, стискиваю зубы и принимаюсь за уборку. Поначалу я испытываю дикое отвращение даже от мысли, что придется хоть и в перчатках, но все же прикасаться к этим мерзким личинкам. Но мысль о Робин закаляет мою силу воли, и вскоре я справляюсь со своей брезгливостью, поднимая их одну за одной с мрачной решимостью.
Робин закончила мыться и стоит в дверях своей спальни, завернувшись в полотенце. Шок, кажется, немного прошел, но она все еще выглядит очень потрясенной, отказываясь приближаться к тому месту, где были личинки. Я убираю с пола все, что могу, и подхожу к кровати, на которой лежит коробка. Она приземлилась на бок, и я переворачиваю ее обратно на дно. С огромным усилием я стараюсь преодолеть свое отвращение.
Робин стоит с таким страдальческим выражением лица, что одного взгляда на нее достаточно, чтобы начать решительно действовать. Я снова заглядываю в коробку, осторожно ковыряясь в содержимом, пытаясь отодвинуть личинки в сторону, чтобы разглядеть, что там под ними. На дне лежит маленькое тельце какой-то птички. Но теперь от него мало что осталось – только разложившийся трупик и кучка перьев. Небольшие перышки коричневого и красного цвета. И тут внезапно я понимаю, что это птичка-робин, или по другому ее еще называют малиновкой. В коробке останки мертвой птички-робин.
– Что случилось, мам? Что там? – спрашивает меня Робин, стоя у двери.
И я побыстрее закрываю коробку крышкой и запихиваю в мешок с остальным мусором. Она не должна этого видеть.
– Там мертвая птичка, – говорю я. – Откуда ты это взяла?
– Кто-то положил мне эту коробку в сумку. Я увидела ее только сейчас.
– А где ты оставляла свою школьную сумку в последний раз?
– В раздевалке во время игры в нетбол. Кто угодно мог это сделать.
Я киваю. Да, кто угодно мог…
Я соскребла всех личинок, которых только смогла увидеть. Коробка с этой мерзостью теперь надежно лежит в наглухо завязанном пластиковом пакете. Затем я снимаю постельное белье с кровати – нужно постирать его на режиме «кипячение».
– Можно я сегодня буду спать у тебя? – спрашивает Робин.
– Конечно можно, – говорю я.
Она уходит в мою комнату. Я выношу завязанный пакет с личинками сразу в мусорный бак на улицу, а постельное белье кладу прямо в стиральную машинку, добавляя к порошку отбеливатель. Затем я возвращаюсь наверх, чтобы прибраться и еще раз удостовериться, что я избавилась от всех насекомых.
Я перебираю вещи, лежащие на полу, перетряхиваю учебники, заглядываю в пенал, затем аккуратно складываю это все в стопочку. Потом беру школьную сумку Робин, заглядываю внутрь и выворачиваю ее вверх дном, чтобы убедиться, что там не припрятано больше никаких «сюрпризов». Из сумки вываливается сложенный лист бумаги. Я осторожно беру его рукой в перчатке и разворачиваю. Это листок, вырванный из блокнота на спирали. На нем неровными печатными буквами нацарапано:
«ПТИЧКА-РОБИН ДЛЯ РОБИН. НАДЕЮСЬ, ТЕБЕ НРАВИТСЯ УЧИТЬСЯ НА МОЕМ МЕСТЕ».
Я почувствовала, что у меня на голове зашевелились волосы. Я аккуратно складываю записку, иду в свою комнату и обнаруживаю там Робин, свернувшуюся калачиком на моей кровати.
– Кто-нибудь говорил тебе о том, что ты заняла чье-то место в школе? – спрашиваю я.
Я стараюсь, чтобы мой голос звучал как можно более непринужденно и естественно. Я не хочу говорить ей, что написано в записке. Она садится и трет глаза:
– Нет, не говорил. Но они дразнили меня, называя вампиром, питающимся мертвецами. Я не хотела тебе говорить об этом. Но это именно то, как они сейчас меня называют. Сегодня Дейзи пришла в школу с чесноком и махала им всякий раз, когда я проходила мимо. Но я даже не знаю почему это все так.
– О, милая…
– Я знаю, что это глупо. Но мне это так не нравится…
– Мне тоже это очень не нравится. Знаешь, мне придется рассказать об этом миссис Грейсон.
Робин резко выпрямляется, на ее лице написано отчаяние.
– Мама, нет! Пожалуйста, не надо. Просто не нужно обращать на это внимание. Пожалуйста. От того, что ты ей расскажешь, будет только хуже. Пожалуйста. Не надо. Пообещай мне, что ты ни с кем не будешь говорить по этому поводу.
Робин начинает плакать, ее рыдания становятся все громче и безутешнее, пока я наконец не соглашаюсь на ее условия, хотя и с огромным нежеланием. Я наклоняюсь к ней и нежно обнимаю, чтобы она поскорее успокоилась. А затем еще долго лежу рядом, пока она не засыпает.
Мои руки так и чешутся написать заявление в школу, чтобы сообщить о случившемся. Но я обещала Робин не делать этого… Кроме того, я даже не представляю, кого именно в этом можно обвинить. Джулия кажется наиболее вероятным подозреваемым, она могла это сделать сама или через свою дочь. Но также это мог быть кто угодно другой, имеющий доступ в раздевалку.
В принципе, эта злая гадкая шутка – не что иное, как просто желание подразнить Робин. Вряд ли за этим скрывается что-то более угрожающее. Может быть, тот, кто это сделал, просто хотел отдать Робин эту птичку, не понимая, что из нее могут вылупиться личинки, придавшие всему этому «подарку» такой зловещий оттенок.
Вообще я, конечно, потрясена случившимся. Я лежу без сна большую часть ночи, сожалея о своем обещании Робин не заявлять об этом в администрацию школы. Мой мозг буквально готов взорваться, пытаясь придумать лучший выход из ситуации. Я усиленно стараюсь не вспоминать ощущение личинок, извивающихся сквозь латекс перчатки в моих пальцах, когда я собирала их, одну за одной, с пола.
Я выскакиваю из дома и несусь сломя голову. В одной руке у меня ключи, в другой – телефон. Я смотрю на его экран через каждые пару минут, ожидая, не позвонит ли кто-нибудь. Но телефон предательски молчит. Я резко поворачиваю за угол нашего проулка, выходя на центральную улицу, и на бегу снова бросаю взгляд на экран смартфона. И в этот момент спотыкаюсь о бордюр. Нога подворачивается, и я падаю кубарем на землю, ударяясь головой об асфальт. Край очков больно царапнул верхнее веко правого глаза. Телефон вылетел у меня из рук и с глухим стуком приземлился вне пределов досягаемости.
Я пытаюсь быстро подняться, одновременно протягивая руку к телефону, и чувствую сильное головокружение, отчего снова едва не падаю. У меня раскалывается голова, остро щиплет справа около виска, где мне в лицо вдавились очки. Но на это все нет времени. Вся эта боль не имеет никакого значения, я смогу как следует прочувствовать ее позже. А сейчас мне нужно срочно поймать такси и добраться туда, как можно скорее.
Я медленно и осторожно наклоняюсь, поднимая с тротуара свой телефон. В следующий миг я вижу приближающийся автобус и уже бегу к нему, махая рукой, чтобы он остановился. Прежде чем появится свободное такси, может пройти целая вечность, а у меня нет времени ждать, просто стоя на одном месте. Автобус делает остановку, и я вхожу в него, прикладывая карточку оплаты за проезд к считывающему устройству. Салон заполнен только наполовину, и я легко нахожу свободное место.
Как только я сажусь, то сразу же достаю свой телефон и осматриваю его. Он довольно сильно поврежден. Сильнее, чем я думала. Экран полностью треснул, и из центра разбитого участка осыпаются мелкие осколки стекла. Я хочу зашвырнуть его подальше прочь. Я хочу закричать во весь голос, хочу наорать на водителя, чтобы он ехал быстрее, чтобы этот чертов автобус двигался поживее.
Несмотря на все мои усилия взять себя в руки, с моих сжатых губ срываются всхлипывания. Я вижу, как люди оборачиваются в мою сторону, и опускаю голову ниже, не желая ни с кем разговаривать. Я знаю, что, если кто-нибудь сейчас будет приставать ко мне с расспросами, я потеряю над собой контроль.
Но тщетно я пыталась укрыться от любопытных глаз. Вот ко мне уже подходит какая-то женщина в платке. Она кладет руку мне на плечо, в лице читается беспокойство.
– У вас все в порядке?
– Да, все хорошо, – говорю я, еще больше вжимая голову в плечи.
– Вы так выглядите, будто поранились, – настаивает она.
– У меня все хорошо, – повторяю я. – Пожалуйста, оставьте меня в покое.
– Может быть, лучше кому-нибудь позвонить? Вам нужна помощь?
– Пожалуйста, оставьте меня в покое, – повторяю я. – Уверяю вас, со мной все в порядке. Спасибо за беспокойство, но у меня и правда все хорошо.
Она смотрит на меня озадаченно еще какое-то время, но через минуту отходит. Я знаю, что она заговорила со мной из самых лучших побуждений, желая помочь. Но сейчас я в таком состоянии, что меня надо просто оставить в покое и не приставать с вопросами.
Автобус не может двигаться быстрее, это не такси. Я ощущаю, как что-то стекает по моему лицу и шее, и я провожу рукой по этой влаге, чтобы вытереть ее. Автобус вздрагивает на ухабах и раскачивается из стороны в сторону. Чтобы не упасть, я хватаюсь рукой о спинку переднего сиденья и держусь крепче. Когда автобус останавливается на следующей остановке, я убираю руку. На спинке переднего сиденья остался след – красный отпечаток руки. Это кровавый отпечаток моей ладони…