52
Вскоре после этого детективы уезжают. Они дали мне четкие инструкции оставаться на месте, не пытаться что-либо сделать, не размещать никаких призывов в социальных сетях, ничего такого. Они твердо сообщили мне, что серьезно и плотно занимаются этим делом, что они уверены, что в нем замешана Джулия, и что очень скоро они обнаружат местонахождение Робин.
Их уверенность кажется очень обнадеживающей и непоколебимой. У них нет ни капли сомнения в успехе поисков моей дочери. Но мой ужас уже оброс такой неприступной броней, и его когти так глубоко впились в мое нутро, что у меня нет больше сил сопротивляться ему. Этот день полностью истощил меня.
– Тебе нужно поспать, – говорит Зора.
– Я не смогу заснуть.
– Тебе нужно хотя бы полежать и отдохнуть. Не будет ничего хорошего, если ты развалишься на части.
– Полагаю, что да.
– Ты что-нибудь слышала от Эндрю?
– Нет, ничего, – сердито отвечаю я. – Я же говорила тебе, что ему все равно.
Зора никак не реагирует на мои слова. Ей это и не нужно.
– Ладно, все, иди уже и поспи немного. Я разбужу тебя, если что-нибудь случится.
Я поднимаюсь наверх, в комнату Робин, и ложусь в ее маленькую кровать. Особенно сейчас я хочу быть ближе к дочери, которую люблю, а не к своей матери, которая меня ненавидела. Но пока моя дочь не вернется домой, у меня никогда не будет того близкого родства, которое мне необходимо как воздух.
Я лежу без сна в течение нескольких часов, бесконечно обводя глазами узоры между светящимися звездами на потолке. Мое сердце ноет и болит. В конце концов я засыпаю перед самым рассветом, но меня выдергивает из сна громкий стук в дверь. Я тут же вскакиваю, уверенная, что это полиция, которая привела Робин домой.
В темноте я оступаюсь мимо верхней ступеньки и качусь кубарем вниз по лестнице, ударившись головой о перила. Какое-то время я так и лежу в коридоре с неудачно подвернутой ногой, но тут снова раздается стук в дверь, и ее уже бежит открывать Зора. Спотыкаясь и чертыхаясь, я поднимаюсь на ноги, голова и колено пульсируют от боли, но это не имеет никакого значения. Я слышу, что Зора с кем-то разговаривает, и это, должно быть, Робин. Конечно, это Робин, кто же еще…
– Ты в порядке? – спрашивает мужской голос, и я поднимаю глаза.
Это Эндрю. Это не Робин. И меня охватывает жуткое разочарование. Мой бывший муж и моя лучшая подруга помогают мне добраться до стула на кухне. Зора бормочет что-то насчет душа и уходит наверх, оставляя нас вдвоем.
Эндрю плюхается рядом на стул, оглядываясь по сторонам:
– Это место явно нуждается в серьезном ремонте.
– Я в курсе.
– Но знаешь, тебе удалось сделать его более уютным даже и без этого. Сейчас оно гораздо больше напоминает нормальный дом, чем когда-либо прежде. И было бы неплохо, если…
Я не даю ему закончить фразу:
– Мы здесь не для того, чтобы обсуждать благоустройство этого дома.
Я чувствую, что просто задыхаюсь – весь воздух из комнаты напрочь высосан вакуумом наших недомолвок и несказанных слов.
– Что происходит, Эндрю? – спрашиваю я. – Я читала статью о вашей компании на новостном сайте: мошеннические операции, аресты руководства. И почему ты, собственно говоря, здесь?
– Для Робин, – говорит он. – Для тебя.
– Перестань. Ты трахаешься с другой женщиной. Тебе наплевать на нас, – отвечаю я спокойным ровным голосом.
– Я хотел, чтобы именно так ты и думала. И чтобы вы уехали.
– Я ничего не понимаю.
– Я пытался объяснить, когда звонил тебе недавно…
– Ладно, – говорю я. – Сейчас это не имеет никакого значения.
– Ты права. Но я надеюсь, что скоро это все-таки будет что-то для тебя значить. Мне нужно было вывезти вас из страны в целости и сохранности. Тебя и Робин.
– Что ты имеешь в виду?
– Это была очень крупная мошенническая операция, ты сама читала в новостях про кучу арестов. Они обчистили огромное количество важных шишек. Наша инвестиционная компания была просто прикрытием в так называемой коррупционной схеме «Понци». Сначала я этого не понимал, но в последние несколько лет это стало для меня совершенно очевидным. Я собирал доказательства, сотрудничая с Комиссией по ценным бумагам и биржам.
– Я ничего не понимаю…
– Я знал, что вся эта схема скоро развалится. Предстояли аресты, большая огласка в прессе, уголовные процессы. Я думал, что меня тоже могут арестовать, по крайней мере в начале расследования. Я беспокоился о визах, о преследовании… в общем, о целой массе вещей.
– Тогда кем, черт возьми, была та женщина? И как ты объяснишь все эти таинственные телефонные звонки по ночам?
Эндрю умоляюще смотрит на меня:
– Она была моим адвокатом. Это был единственный человек, которому мне разрешили рассказать обо всем этом, не навредив расследованию. Они не позволили мне говорить об этом больше ни с кем. Наследство твоей матери… ну, поначалу я, конечно, подумал, что она выдвинула ужасное условие. Но это было до того, как я осознал всю полноту происходящего на работе. А потом эта возможность все больше и больше походила на спасательный круг. А когда появилось место в этой школе для Робин… Я знал, что никогда не смогу словами убедить тебя уехать. Но я должен был заставить вас покинуть США. И это был единственный способ.
– Ты хочешь сказать, что все это сделал нарочно? Фактически вычеркнул меня из своей жизни, не смотрел на меня все эти месяцы, заставил меня думать, что ты спишь с другой, угрожал, что заберешь у меня Робин?
Эндрю кивает, его лицо становится пепельно-серым.
– Извини.
– Это самое худшее, что кто-либо когда-либо вообще делал со мной в жизни. Как я могу верить тому, что ты сейчас говоришь? Почему ты не мог просто сказать мне все это раньше?
Я смотрю на него через кухонный стол, но у меня такое впечатление, что он находится за тысячу миль отсюда. Он кладет голову на руки, и его плечи начинают вздрагивать. Я не делаю ни малейшего движения, чтобы утешить его. Наконец он поднимает на меня мокрое от слез лицо:
– Я не мог. Мне не разрешалось ни с кем говорить об этом. Я сделал это для твоего же блага, честное слово. Поверь мне. Я просто хотел защитить вас обеих.
Сейчас из-за всепоглощающего страха за жизнь Робин в моей душе просто не осталось места для того гнева, который я хочу обрушить на его голову. Но я уверена, что если я когда-нибудь доберусь до другой стороны своей ледяной черной пропасти ужаса, если Робин будет снова со мной в безопасности, то Эндрю ждет жестокая расплата за все им содеянное. Моя ярость будет неукротимой и ненасытной.
А сейчас я больше не говорю ни слова. Меня не интересует ничего, кроме Робин. В настоящий момент Эндрю даже толком не существует для меня. Моя душа просто оцепенела от всей той боли, которую он мне причинил. Однако я чувствую, что в глубине моего сознания уже начинает прорастать остервенелая мысль о том, что, если бы он не сделал всего этого, Робин бы сейчас не числилась пропавшей без вести…
Зора спускается вниз и присоединяется к нам. Она подробно объясняет Эндрю всю нашу ситуацию. Я же больше не отвлекаюсь на его персону и продолжаю проверять свой телефон. Когда она заканчивает рассказ, то у меня возникает такое впечатление, будто мы сидим здесь еще несколько часов.
Тишина тяжело давит на уши. Я начинаю ходить из одной комнаты в другую, выглядываю в окно, потом снова отхожу назад. Наконец у меня звонит телефон. Это Николь.
– Я в больнице с Дейзи, – говорит она. – Почему бы тебе не приехать сюда, чтобы мы смогли нормально поговорить?
Я передаю ее слова Зоре. Я совсем не смотрю на Эндрю.
– Но я же не могу пойти, правда? Что, если здесь что-то случится без меня? Полиция велела мне оставаться на месте.
– Я думаю, тебе все-таки лучше пойти, – отвечает Зора. – Возможно, ты узнаешь что-нибудь полезное. Обещаю, что сразу же позвоню тебе, если будут какие-нибудь новости.
Дейзи все еще находится в той же самой палате в больнице, которую я посещала раньше. Вокруг нее все так же гудят те же самые аппараты, а маска по прежнему скрывает ее лицо. Николь сидит у кровати, рядом с ней находится Пиппа. В тот момент, когда я вхожу в комнату, Николь вскакивает и подбегает ко мне, горячо обнимая. Я обнимаю ее в ответ.
– Я никогда себе этого не прощу, – говорит она. – Мне не следовало позволять Робин садиться в машину вместе с Джулией. Я должна была догадаться, в каком состоянии находится Джулия.
Я внимательно смотрю на нее. Эта мысль не раз приходила мне в голову, как много в случившемся вины самой Николь. Но в то же время то, в чем обвиняют Джулию, просто немыслимо.
– Но как такое можно было предвидеть? – отвечаю я. – Ты же не могла знать, что Джулия настолько сумасшедшая, что накачает наркотиками собственную дочь и попытается уничтожить ее конкурентов.
Как только я произношу эти слова, меня начинает трясти от нервного перенапряжения. Робин просто оказалась у кого-то на дороге, она стала досадной помехой, ненужным барьером на пути чьих-то амбиций. Николь снова обнимает меня.
– Я никогда себе этого не прощу, – повторяет она мне в волосы. – Мне очень жаль.
Я сажусь на стул у кровати Дейзи, рядом с Пиппой. Пиппа выглядит какой-то сгорбленной и оцепенелой, одетой в не по размеру большую толстовку с капюшоном. Она что-то сжимает в руках, и, присмотревшись, я вижу, что это маленький игрушечный медвежонок с потертым по краям мехом. Несмотря на всю мою собственную внутреннюю трагедию, мое сердце сжимается от сочувствия к этой девочке. Она сидит здесь рядом с одной своей подругой, которая находится без сознания на больничной койке, и ждет новостей о другой подруге, пропавшей без вести.
– Как у тебя дела? – спрашиваю я ее.
Пиппа вздрагивает. Она лишь мельком взглянула на меня, а затем снова сосредоточилась на своем медвежонке, вертя его в руках. Волосы у нее сальные, на проборе видны следы расчески. Пока я смотрю на нее изучающим взглядом, она поднимает руку и начинает чесать голову, как будто чем-то очень сильно обеспокоенная. В конце концов она опускает руку, и я с ужасом вижу, что там, где она чесалась, теперь кровавое пятно, темное на фоне ее светлых волос.