И тут меня стала несколько беспокоить предстоящая распродажа книг в местной библиотеке. У нас всегда набирался целый сундук всякой дряни — дубликатов, кошмарных любовных романов в бумажных обложках ценой от дайма до доллара и тому подобного. Мы очень мало зарабатывали на таких распродажах, но сейчас мне стало казаться, что эта акция способна сбить цены в магазине Антала. Когда я мельком упомянула об этом, он лишь улыбнулся своей очаровательной добродушной улыбкой и сказал:
— Гигантские конкурирующие корпорации схватились в смертельной битве, вызванной паникой на Уолл-стрит!
— Да ладно вам! — улыбнулась я и прибавила:
— Я дам вам знать, если там хоть что-нибудь интересное мелькнет. Правда, чаще всего там попадаются пособия для начинающих компьютерщиков и учебники французского языка для второго курса колледжа. Но иногда бывают и вполне нормальные книги. Мы все продаем очень дешево, а вы — довольно дорого; а в итоге мы заработаем свой никель, а вы — свой.
— И нас привлекут к суду за… Как это называется?..
Нет, не спекуляция… Скорее тайный сговор двух могущественных корпораций за спиной у третьей… Ну, в общем, вы понимаете…
И никому из нас в этот момент даже в голову не пришло такое парадоксальное слово, как «доверие». Я была искренне тронута: вряд ли он был намного старше меня и уже начинал забывать слова в связи со склерозом.
Впрочем, мы поговорили и о том, как некоторые слова напрочь вылетают из головы в самый ответственный момент, особенно имена; и о том, как трудно порой, скажем, представить людей друг другу или заговорить с малознакомым человеком, потому что нужное имя тут же исчезает из памяти. Наконец принесли наши сандвичи с крабами.
— Как вам живется в вашем мотеле? — спросила я.
Если судить по моему рассказу, может показаться, что мы запросто болтали друг с другом. Однако это было далеко не так. Мне Антал нравился, и я ему, по-моему, тоже, но оба мы вели себя довольно скованно. Мы оба были людьми сложными в общении. Я, например, стеснялась уже оттого, что мы сидим за одним столиком и вместе едим, а волосы у меня причесаны кое-как; и потом, мне все время казалось, что я раздражаю его своей болтовней. По-моему, он тоже очень стеснялся, каковы бы ни были причины этого. Я видела, как он напряжен, а глаза так и бегают по сторонам. Вряд ли в нашей общей напряженности была слишком большая сексуальная составляющая. С моей-то стороны совершенно точно нет. Я прохожу период подобного напряжения, общаясь с любым человеком, которого знаю недостаточно хорошо, даже с маленьким ребенком. Ну что ж, зато мы отлично подходили друг другу по неуклюжести поведения и общей доброжелательности. И хотя чисто внешне он был немного похож на Хитклифа,[248] на самом деле это был скорее тип мистера Рочестера,[249] человека вполне общительного и разговорчивого.
На мой вопрос: «Как вам живется в вашем мотеле?» — он только рассмеялся, запустил пальцы в волосы и сказал:
— Ну… — Известно, что словом «ну» можно заменить целые тома книг.
— Сидони называет его «последним приютом».
— Верно, — сказал он. — Но миссис Такет — очень милая женщина. И там действительно не так уж плохо… если не считать неработающего душа! Однако миссис Такет не может сделать ремонт или хоть что-то привести в порядок, пока не прояснится вопрос с завещанием. Ведь ее муж назначил своим душеприказчиком представителя какого-то банка в Аризоне, и тот, по-моему, в сговоре с его первой женой — судя по тому, что миссис Такет мне рассказывала. Она ведь даже не знала, что он завещание давно составил.
— Так он не оставил свою половину мотеля ей?
— Очевидно, нет. Ей необходим компетентный адвокат, который сумел бы защитить ее права, но хорошего адвоката она, разумеется, не может себе позволить. Говорит, что хочет посоветоваться с Доном Хартоном.
Он, видно, специально сказал это, чтобы посмотреть, какова будет моя реакция, и я, подмигнув ему, сказала:
— Дон Хартон — добрый старик, но он давно на пенсии. И, по-моему, все здесь давно поняли, что любое дело, за которое возьмется Дон, будет тянуться до скончания веков.
— Вряд ли Розмари это подойдет. Мне кажется, ей стоило бы все это продать и освободить себе руки, но она твердит, что непременно приведет мотель в порядок, если ей хоть что-нибудь по этому завещанию достанется или, может, по страховому полису. А что случилось с ее мужем, кстати говоря?
— Его грузовик переехал. Тяжелый. Прямо у них в мотеле, на подъездной дорожке, — сказала я очень осторожно.
Но Антал был человеком сообразительным и сразу уловил мою интонацию, а потому тихо спросил:
— Намеренно?
— Ну, это так до конца и не выяснили… Тот водитель грузовика — он работает не здесь, а в Кус-Бей — здорово выпил тогда в городе. По словам Сидони, он выпил по крайней мере два пива и еще порядком «горячительного». В общем, он возвращался в мотель, где жил уже несколько дней, а старый Такет с ним еще давно из-за чего-то поссорился — кто-то говорил мне, что то ли из-за денег, то ли из-за водобоя, которым этот шофер грязь с грузовика смывал. Сама Розмари не видела, как все это случилось, она была в доме, но, похоже, водитель грузовика хотел уехать, не заплатив, а старый Такет пытался его остановить и не выпускал на подъездную дорожку. И этот шофер то ли его не заметил, то ли наоборот — в общем, он поехал прямо на него. Может, просто хотел его попугать или думал, что тот с дорожки сойдет?
Да только с дорожки Такет не сошел. И грузовик, сбив его с ног, проехал прямо над ним.
— Так он между колесами попал?
— Да. Но, к сожалению, одна нога угодила под колесо. Он умер в Саммерси, в больнице. Той же ночью.
— Какой ужас! — сказал Антал.
— Да. И по-моему, хотя Такет, конечно, был просто ужасным стариком, но этот шофер оказался настоящим молодым подонком!
— Неужели он так и уехал? И его не арестовали, не отдали под суд?
— Никто не видел, как это случилось. А сам он утверждает, что старика не заметил. Я никак не могу понять, как… у нас судебная система работает! Здесь ведь все друг друга знают. И миссис Такет даже не хочет выдвигать обвинения против этого типа — во всяком случае, так говорят. Она вроде бы будет вполне довольна, если получит деньги от его страховой компании, а потому и не хочет подавать судебный иск и так далее. Ее, конечно, можно понять: у нее на руках мотель. Да только страховая компания ведь за каждый грош станет драться; заявит, что старик сам виноват, что он сам под грузовик шагнул… Вы не обращали внимания, какие странные веши в последнее время творятся в суде? Особенно когда не совсем ясно, чья вина? Помните, процесс в Лос-Анджелесе, когда дети утверждали в суде, что учителя оскорбляли их и склоняли к сожительству, а присяжные заявили, что дети все врут, что их родители, возбудив дело, понапрасну истратили деньги налогоплательщиков? В итоге эти мерзавцы были представлены сущими агнцами, а виновными во всем признали маленьких дьяволят-первоклашек!
Он не ответил. И довольно долго молчал. Потом сказал задумчиво:
— Я рад, что вы мне все как следует объяснили.
Очень трудно спрашивать Розмари о таких вещах прямо в лоб. Она ведь старается избегать любых разговоров на эту тему. И я теперь понимаю почему.
— Я уверена, она очень рада, что вы у нее живете.
Окрестности там не очень, да и страшновато, наверное?
— Да нет, нормально, — улыбнулся он. — Мне ведь, в сущности, все равно, где ночевать. Я много путешествовал и, что называется, легок на подъем.
Ну да, конечно, чаще всего так и бывает: люди утверждают, что им все равно, под какой крышей спать, что они легки на подъем, что не любят ситуаций, когда нужно быть хорошо одетым, и т, д. — это обыкновенное пуританское пустословие; все эти заверения крайне редко имеют какое-то отношение к тому, как в действительности живет такой человек. Я совершенно уверена, например, что человек, который возит с собой МНОГО книг, НЕ МОЖЕТ быть легок на подъем! Хотя, если судить по состоянию окон и полов в его книжной лавке, Антал действительно очень терпимо относился к грязи, а витрина магазина указывала на то, что он совершенно равнодушен ко всяким приятным мелочам, создающим уют. И он, похоже, даже не заметил, что в его магазине есть широкий подоконник, предназначенный для устройства витрины. Он умел лишь продавать книги, и для него действительно важно было только наличие у него в магазине достаточного количества хороших книг.
В общем, покончив с разговором об этом отвратительном убийстве-загадке, остальное время, проведенное за ланчем, мы посвятили беседе о Фанни Бюрне и о сборнике ранних орегонских сказок и легенд, который Антал откопал в Астории и надеялся купить.
Впрочем, тайны, как известно — если это настоящие тайны, конечно! — непременно втянут в свои сети и тех, кому были рассказаны.
Как-то днем я была в магазине миссис Хэмблтон, и туда вошел Антал. Миссис Хэмблтон и Роуз Эллен Сиссел поздоровались с ним и сказали: «Мы вами так гордимся!» (это — Роуз Эллен, ласково!) и «Ну, вот и наш нынешний герой!» (это — миссис Хэмблтон, сухо). Когда он подошел к стеллажу с безалкогольными напитками и картофельными чипсами, я спросила, что это такого героического он успел сделать. Он улыбнулся с очень довольным и одновременно очень смущенным видом.
— Да вчера в мотеле произошла одна совершенно дурацкая история! — сказал он. И я, разумеется, потребовала, чтобы он мне все немедленно рассказал, так что в итоге мы оказались в кафе у Тома, причем в отдельном кабинете, сделанном в виде раковины, за тем самым единственным столиком, у которого столешница из толстого прозрачного пластика цвета морской волны, и в нее как бы вплавлены мелкие ракушки, кораллы, морские губки и даже один-два маленьких крабика. Смотришь — и кажется, что перед тобой открываются неведомые морские глубины… Там все столики должны были быть такими, но тот человек, что сделал первый столик, сказал, что с этими столешницами слишком много возни. Он забрал, что ему причиталось за работу — шесть пакетов с провизией и воз сена — это ведь было еще в 70-е, — и уехал в Тилламук. Том назвал тот отдельный кабинет, где находилось сие произведение искусства, «Морской раковиной», а потом так стало называться и все открытое кафе. В общем, там мы и сидели.