Марайли посмотрела на поскромневшего вдруг Дани с ухмылкой и спросила, как ему спалось, и не обратился ли он, да не являлся ли черт свернуть ему шею. Но времени отвечать у Дани не было, он молился, да так истово, что кофе едва не остыл. Ощущение было такое, что он хотел наверстать молитвы за много лет. Марайли уж не знала, что и думать — смеяться или плакать от умиления. Наконец Дани засобирался, взял даже остатки хлеба для лошадей и говорил с ними так ласково, насколько это было возможно для сорокалетнего возницы, и с такой осторожностью вывел их, словно это были самые настоящие принцессы. Одним словом, был он с ними обходителен, но то и дело посматривал через плечо, не видно ли там когтей. Когда пора было выезжать, он так тихо сказал: «Ну, с Богом!», что кони ничего не поняли, а Марайли уже не смогла сдержаться и расхохоталась, особенно когда конюх решил помочь товарищу еще более нежным «Пошел!». Но Дани и виду не подал, лишь повернул к Марайли задумчивое свое лицо, грустно взглянул на нее и, все еще слегка дрожа, уехал.
Шеи дьявол ему не свернул, да и типичным возницей Дани больше не был, он стал разумным и человечным с людьми и животными и замечал, что ему и самому стало лучше; он снискал уважение, да и зарабатывать стал куда больше.
Когда Марайли все-таки выскочила замуж за миловидного юношу, поставила ему условие, что он никогда не будет навлекать на себя гнев дьявола. Он и не навлекал, даже и мыслей таких у него не было.
А когда кто-то насмехался над исправившимся Дани — теперь, мол, дорога в гору стала безопасной — он строго обрывал шутника и говорил, что смеяться тут не над чем, что он совершенно точно знает, что на нескольких перевалах еще нечисто. Он думает даже, что теперь вместо одного дьявол забирает двух. Прежде чем Дани обратился, немало попало в ад возниц через посредство Бенца; так что дьявол в любом случае остался в выигрыше и вполне доволен.
Так что берегитесь, пройдохи-возницы!
ПОЖАР В БЕРНЕ
Лет пятьдесят назад в Берне, как раз неподалеку от ратуши, на монетном дворе случился пожар. Огонь разгорелся нешуточный, так что все городские старейшины, на которых и лица не было, в полном недоумении засели внутри и принялись размышлять, как бы потушить этот пожар, что столь неожиданно и самым бесцеремонным образом практически обрушился на их головы. Тут из-за стола вскочил городской писарь и сказал, что уж он-то, «во имя Господа Бога», наведет порядок. Он выбежал на балкон ратуши, под которым разливался гул голосов, скрип насосов, треск пламени и крики пожарных. «Стойте! Подождите! — закричал он что было мочи. — Подождите, постойте! Я прочту вам порядок тушения огня. Ради бога, придерживайтесь порядка!» Но люди не стали ждать, не бросили работы и продолжали тушить и помогать пожарным, как и требовалось. Тут бросился писарь, бледный и подавленный, назад к милостивым своим господам и закричал: «Бегите, высокочтимые старейшины, бегите! Все пропало, ничего уже не спасти! Ни одна паскуда не желает слушаться порядка». Убежали высокочтимые или нет, нам неведомо; но люди, у которых не было времени слушать писаря и его порядок, потушили пожар, ратуша была спасена, так что высокочтимые снова могли там заседать. В любом случае, заново разжигать потушенное пламя, чтобы тушить его согласно распоряжениям господина городского писаря, им и в голову не пришло.
БЕНЦ. РОЖДЕСТВЕНСКИЙ ЧЕТВЕРГ[21] 1825 ГОДА
«Разве Бенц не собирался завтракать?» — спросила дородная женщина, протянув через весь стол увесистую кофейную чашку и уверенной рукой наливая в нее благородный напиток. Кто-то еще, вытирая о скатерть ложку, сказал, что Бенц не желает вставать и будто бы хочет узнать, каково это — весь день провести в постели. Да чтоб его, сказал другой, лучше бы ему узнать, каково в четверг на Рождество приходится крестьянам. Коли весь год борешься с голодом, то уж раз в году позволительно делать и иметь все, как у других. «Бенц опять за свое, ох и попадет ему, да только и это не поможет», — невозмутимо ответила дородная женщина.
Тут наконец в дверях появился Бенц и спросил: «Хозяин тут?» «Садись и ешь! — велела женщина. — Он как раз и придет». «Кофе вашего мне не надо, — сказал Бенц, — а вот от хлеба с картошкой не откажусь». «Ешь, что хочешь! — ответила женщина. — И радуйся еще, что хватило». «А ты за меня не беспокойся, — сказал Бенц, — придет нужда, у тебя просить не стану». «Ты бы не зарекался!» — предостерегла женщина.
Едва проглотив последний кусок, Бенц заорал: «Где этого хозяина черти носят, нет у меня времени его ждать! Вот знал бы он, каково это — зарабатывать на пропитание, так что ни минуты свободной». Спорить с Бенцем было ниже достоинства женщины, так что он продолжал разглагольствовать, пока не пришел хозяин. Тут Бенц выдал: «Знаешь что, хозяин, хочу с тобой рассчитаться, чертовски долго ждать себя заставляешь, а у меня сегодня времени нет». «И подождешь, а я пока позавтракаю!» — сказал хозяин. «Ну уж нет, хозяин, я ждать не могу, так что выкладывай денежки, да побыстрее. Или думаешь, что я их дважды отработать должен — один раз работой, а другой ожиданием?» «Так это что же, Бенц, получается, ты на коне? Так я только рад, если ты поскорее провалишь отсюда, да и гриву твою постричь не мешало б». «А мне и так хорошо, — сказал Бенц. — Ты за собой лучше смотри!» Набивая трубку, он внимательно следил, как хозяин по календарю высчитывал ему жалование.
«Семьдесят баценов причитается тебе от тех двадцати пяти крон, что я обещал». «Эй, да ты, никак, мухлюешь, там куда больше оставалось», — запротестовал Бенц. «Подсчитай сам, — сказал хозяин, — да только не забудь, что я еще мог бы припомнить тебе тот отрез на рубаху, которую тебе пошили впрок!» Бенц ответил, что спорить он не желает, взял две монеты по тридцать пять и уходя пробормотал: «А ведь облапошил-таки на пару дублонов… черт побери, да что с него возьмешь!» Ему невдомек было, что трижды восемь — двадцать четыре, а к тому же и позабыл, когда в последний раз видел деньги, не говоря уж о том, чтобы тратить.
Выйдя в сени, он совсем осмелел, встал в дверях кухни и сказал хозяйке: «Прощевайте и не поминайте лихом!» «Бенц, ты же зайдешь к нам встретить новый год, как заведено?» — ответила та. «Послушай, — сказал Бенц, — будто я не знаю, сколько яиц да какую муку ты замешиваешь на крендели, да я лучше пойду да посмотрю, как в других домах пекут». «Вот и ступай! — сказала хозяйка. — Посмотрим еще, каково тебе в другом месте придется». «Вот и узнаем», — сказал Бенц и зашагал в сторону Бургдорфа, шляпа набекрень, голову выставил вперед, словно бык, который прет напролом, а руки болтались вдоль тела плетями.
Когда вышел он на большую дорогу, место рукам нашлось, но лишь теперь его по-настоящему обуял гнев. Бенц прусаком маршировал по дороге и думал, что уж сегодня-то он может пойти куда пожелает, ни одна паскуда ему не указ. Тут на резвых скакунах настигли его купцы, да только невдомек им было, что у Бенца семьдесят баценов в кармане и что намеревается он наслаждаться жизнью; они как обычно поехали по самой середине дороги, и когда уже дышали Бенцу в затылок, тому не оставалось ничего иного, кроме как отойти в сторону, чтобы сохранить жизнь. Тут изо рта у него полилась отборная ругань: даже и в этот день, мол, нет на дороге спасения от кровопийцев. Не желая уступать дорогу этаким баранам, он решил потерпеть до Бурдлефа, где он им покажет, чего стоит. Он свернул на Бургергассе, там уж его никакие кони не побеспокоят. Тут его обогнали крестьянки с корзинами, на них-то он и выместил гнев. Он пролетел между ними, словно ядро, толкнул одну, отпихнул другую, так что они чуть было не попадали в канаву, а когда ему вслед полетели проклятия вроде «Черт тебя побери!» или «Ах ты хрен!», он лишь обернулся с издевкой да ответил им крепким словом.
Добравшись до скотного рынка, увидел он у прачечной баб, торговавших сайками да пряниками; может, водилась у них и выпивка — если только свои спрашивали, а болтунам всяким выпивки было не видать. Вышел Бенц на середину улицы, уселся, оперевшись о посох, и принялся рассматривать товары в корзинах. Он все думал, стоит ли ему тут поживиться, или же лучше подождать до Рютчельнгесляйна, где он как-то раз заполучил славных пирожков всего на пятнадцать баценов. Ох и хороши они были, аж слюна потекла. Наконец, он все ж таки не смог удержаться, сунул руки в корзину, одной схватил пряник, другой сайку и впился зубами — сначала в пряник, а потом в сайку, все так же рассиживая на посохе, перегородив всем дорогу. На вкус было не то, что простая крестьянская похлебка, которую даже собака лакать бы не стала, а похоже было на лакомства из хозяйских закромов. Расправившись с добычей, он снова молча запустил руки в корзину и принялся в сердцах откусывать то с одной руки, то с другой, пока не перешел к третьей порции.
Всем-то, кто шел по Бургергассе, он мешал, всем-то крестьянам приходилось обходить его по грязи, но никто не посмел и рта раскрыть, опасаясь его злого языка, тем более, ниже их достоинства было затевать свару с батраком. Одна девушка с корзиной в руке, однако, сносить этого не пожелала — видать, не обладала необходимой выдержкой, что потребна в обхождении с подобным подлым народом; выбила она у Бенца посох из-под задницы да еще заехала локтем. Бенц потерял равновесие, грохнулся в грязь, выпустил из рук пряник, потянувшись было за палкой, чтобы с проклятиями напуститься на преступницу. Но та давно уж исчезла в толпе, а вокруг поднялся смех и гогот, особенно среди стайки ребят, которые давно уже подтрунивали над Бенцем.
Бенц обезумел от ярости, попытался достать мальчишек палкой и бросился было в погоню. Но продавщица пряников была на этот счет иного мнения, схватила Бенца за куртку и потребовала шесть баценов. Бенц вырывался, замахал кулаками, но бабу этим было не напугать. Ребятишки от души заливались смехом. Тут показался суровый ландъегерь. Бенц понял, что сбежать не удастся, и бросил бабе четыре бацена. Но та требовала шесть, мальчишки наговаривали, что, мол, наел он на все десять, с такой-то пастью шестью баценами не обойдешься, он-де умял пряников и саек столько, сколько в Оберланде поглощают сыру. «Давай-ка плати и проваливай, иначе под замок!» — разошелся ландъегерь. Тогда Бенц в бешенстве швырнул торговке еще пару баценов