и козлом бросился за верещавшими мальчишками, размахивая палкой, а грязь из-под ног летела ему же на спину.
Так он и бежал, чертыхаясь и силясь огреть пареньков, до самого Рютчеленгесляйна. Добравшись до места, не отказался бы он еще раз отведать местных пирожков, а вернее, наесться до отвала. У Шлосгесляйн его вдруг схватила за жилет чья-то рука: «Смотри-ка, а значит не брешут, ты тут как тут! Отдавай-ка все, что должен». Бенц, однако, был совершенно не в настроении. «Поди ж ты, — нынче барышни сами парней зазывают, — сказал он, — а вот если составишь мне компанию, дам полтину». Так и случилось. Девушка взяла его под руку, и они отправились на постоялый двор.
Внутри, как обычно, было полно народу. Бенц, однако, не стушевался, сел на лавку и принялся ерзать и теснить соседей, пока барышня не поместилась рядом с ним; чем больше соседи ворчали, тем больше он посмеивался, такое у него было заведено обхождение. Он спросил красного, из лучших. Когда вино принесли, он обратился к барышне: «Тебе чаю?» Та ответила, что ей все равно. Бенц и так чувствовал себя королем, а заказав вина и чаю, и вовсе уподобился своему бывшему хозяину Хансу из деревни. Когда мимо проходил знакомый, а то и крестьянин или крестьянка из зажиточных, он не мог удержаться и заговаривал с ними. «Смотри-ка, Анне-крошка, смотри-ка, Ханс, как жизнь?» Ханс или Анне-крошка отвечали: «Да уж не переживай! Потихоньку! Ты благородным что ли заделался? Уж дай знать, как в монахи подашься». Большинство же, чтобы положить предел злым шуткам, делали небольшой глоток вина из его бутылки и ставили стакан обратно. Бенца это бесило и он кричал: «А ну-ка освежи! Или ты думаешь, я вполовину плачу? Еще чего… я ничем не хуже каких-нибудь крестьянских сынков, вот что!..»
Вел себя Бенц так, будто денег у него куры не клюют, на вино не скупился, но все больше и больше впадал в обычное ворчливое состояние и брюзжал о проклятых крестьянах, а когда барышня сказала, что неплохо бы чего-нибудь перекусить, Бенц ответил: «Ты как хочешь, а я вот не собираюсь весь день на одном месте рассиживать, мне дальше пора. Скажи-ка, подруга, сколько ты мне должна за угощение?» «Ах вот оно что! Четыре раза по полмеры по двенадцать баценов да за два чая. Всего двадцать девять баценов». «Что, хм… а кажись, всего пару раз обнесли!» «Нет, Бенц, — сказала барышня, — приди в себя! Четыре раза приносили». «Так заплати за два, если Такая умная, ты не меньше моего выпила. Да смотри, все по-честному!» «Ох, заплачу за полушку, мне-то что», — тихонько сказала девушка. «Чего, полушку? За две плати, слышишь!» «Ты, Бенц, меня сам выпить позвал». «Какая, к черту, разница, позвал или нет, — за половину, будь добра, плати! Тем более, ты с кельнершей водишься и все у вас пополам. Делай что хочешь, а только ты меня слышала!» Барышня едва не плакала: сначала за одно заплати, теперь за другое, вот так пригласили! С другой стороны, прогуляться с Бенцем под руку — это что-то да значит! «Приходите еще!» — крикнула им кельнерша вдогонку. «Черта с два, карга ты этакая!» — ответил Бенц.
На улице барышня спросила: «Куда пойдем, в “Медведя” или в “Корону”? И там, и там — танцы». «Да будь ты проклята и ступай, куда пожелаешь! Я своей дорогой иду», — сказал Бенц и отправился вперед. Девушка в недоумении смотрела ему вслед, как мальчик смотрит вслед птице, которую держал в руке, пока та не упорхнула выше крыши.
Бенц локтями проложил себе путь под часовой башней, перед «Медведем» едва не налетел на неуклюжего торговца пряжей, взобрался по лестнице и вломился в залу. На постоялом дворе пришлось ему всех угощать, здесь же пусть все его угощают, вот как он думал. Он медленно прошелся вдоль столов, но желающих не нашел. Однако Бенц не растерялся: он останавливался перед каждым знакомым лицом и не уходил, пока ему не нальют. После чего, не поблагодарив, отправлялся дальше. Ничего это не стоит, говорил он, эта сволочь — трактирщики — специально берут стаканы и мерку поменьше. Так он и болтался, пока хозяин не велел ему садиться за какой-нибудь стол или проваливать; а то путается у обслуги под ногами и не дает пройти. «Отвали! — буркнул Бенц. — Ты кто такой, чтобы мне приказывать? Мешаю или нет, тебе-то что за дело!»
Однако все же высмотрел там, где люди сидели поплотнее, какого-то знакомого, перед которым стояло вино и мясо. Здесь-то он и перекинул через стул левую ногу, подтянул правую, уперся локтем, посох засунул между ног, спросил знакомого: «Что тут у тебя?», схватил в кулак мясо с его тарелки и отправил в рот, а затем сказал, что уж думал, что помрет с голодухи, после чего осушил стакан. «Тебе чего-нибудь подать?» — спросила кельнерша. «Не твое дело, поцелуй меня в зад!» — огрызнулся Бенц. «Чье же, как не мое? — ответила она. — Если ничего не заказываешь, не занимай места и отправляйся на улицу, и сиди там сколько влезет». «Проваливай!» — сказал Бенц. «Тогда позову хозяина». «Ну ладно, принеси чего-нибудь!» «Чего же?» — спросила кельнерша. «Да уж чего получше, корова ты такая! — ответил Бенц. — Винца да пожрать чего-нибудь!»
Принесли разбавленного вина и жесткого, как подошва, мяса с хлебом — кто неласков с обслугой, обычно дорого за это платит. Бенц заявил, что сегодня белого вина пить не намерен и хлеба есть тоже, и потребовал красного с калачом. «Сразу надо было говорить, — сказала кельнерша. — Буду я еще из-за такого дурня два раза бегать». «Поцелуй меня в зад!» — ответил Бенц. Тут его внимание привлекли всевозможные яства на другом конце стола — салат, свиной окорок, пирог. А уж чего его глаза увидели, на это он сразу разевал рот, так что немедля закричал: «Нет, вы посмотрите только, ах ты ведьма, давай тащи, что у них!» — все это с набитым ртом, глотая вместе с кусками целые слова.
Набив брюхо, он начал совсем уж похабные игры с едой. То ковырял в ней пальцами, то дразнил собак, лез в чужие тарелки, приставал к знакомым за другими столами, короче говоря, вел себя самым омерзительным образом, как последний неотесанный болван, так что народ не выдержал и намекнул трактирщику, что пора бы от него избавиться.
«Давай, парень, вали отсюда! — сказал хозяин. — Ты уже всем надоел». «Отвали! — сказал Бенц. — Не мешай веселиться». «Весело тебе или нет, все равно ступай отсюда и дай другим место!» «Отвали!» — ответил Бенц. «Ну уж нет, — возразил хозяин. — У тебя, небось, еще и денег нет, того гляди, улизнешь, пока никто не видит». «Чего, денег нет? Да еще побольше, чем у тебя, побирушка ты, а не трактирщик!» «А если при деньгах, так чего ж не платишь?» «Так ты ведь еще и не сказал, чего я должен, совсем что ли спятил?» «Двадцать три бацена с тебя». «Ах ты шельмец… двадцать три бацена? Да я тебе и десяти не дам». «Делай что хочешь! — сказал трактирщик. — Или плати, или позову ландъегеря, он уж тебе покажет, кто тут шельмец». С чудовищными проклятиями, будто ничего-то он и не съел да не выпил, кроме паршивого мяса на бацен и стакана вина, какое разливают кони из своего крана, Бенц расплатился. Получив последний бацен, трактирщик сказал: «А теперь убирайся, пока цел! Если с каждым возиться, как с тобой, то и за весь день дюжины не обслужишь, а другие только ждать будут».
Наконец Бенц поднялся, но до двери добраться не смог — принялся расхаживать по зале и у каждого стола проклинать шельму-трактирщика на чем свет стоит. Потом сел на стул задом наперед, растопырил ноги и хотел уж было в таком виде подкатить к девушке, за которой ухаживал другой. Парень тот покосился на Бенца, медленно закипел в нем гнев; кельнерша споткнулась о Бенцовы ноги, вскрикнула; тут уж взорвался трактирщик, выволок Бенца из залы и спустил по лестнице, будто его в трактире и не бывало.
Внизу разразился Бенц смертельными проклятиями, будто бы у него шапку с палкой украли, и он не постесняется и заберет их прямо… Но тут их ему сбросили. Он принялся ругаться еще отчаяннее, вещи поднимать не стал — раз уж они посмели шапку с него сбить, то пусть теперь изволят надеть обратно. Тут подошла Мэди, барышня, с которой он пил на постоялом дворе и которая терпеливо ждала его возвращения. Она водрузила ему на голову шапку, вложила палку в руки и сказала: «Пошли, Бенц! Дурные там люди». «Поцелуй меня в зад!» — сказал Бенц, поворочался немного, но все же широким шагом вышел со двора, честя весь белый свет. Мэди спросила: «Куда теперь пойдем?» «Поцелуй меня в зад, — ответил Бенц, — и вали, куда хочешь!» Мэди не обиделась, засеменила вслед за Бенцем, поддакивала, рассказала, что в «Короне» с ней обошлись ничем не лучше и что вообще тут стоит опасаться за свою жизнь.
Так и плелись они вместе по сугробам и льду до следующего трактира, откуда летели веселые крики и звуки скрипок. Бенц впереди, Мэди следом. Наверху танцевали в свете двух тощих свечей, шапки набекрень, с трубочкой в зубах; на кривом полу царило веселье, а пара худощавых скрипачей наяривали на плохоньких скрипочках, так что по всем углам и стенам визг стоял невероятный. Бенца затянуло в водоворот танца: он схватил Мэди за руку, повел локтем, согнул ноги, вздернул плечами и отчаянным прыжком пустился в пляс. Тут каблук Бенца свел близкое знакомство с суком в полу и никак не хотел расставаться. Бенц думал было удержаться за Мэди, и оба рухнули, так что долго не могли понять, где верх, где низ. Их окружало облако пыли, со всех сторон слышался дикий гогот, Бенц же с большим трудом подобрал трубку и шапку и, проклиная пол и Мэди, которая и танцевать-то не умеет, заковылял к столу, а Мэди преданно последовала за ним.
Бенц потребовал полбутылки красного, Мэди пила вместе с ним, как будто бы так и надо, незаметно съела две сайки, что лежали на столе, да и от дальнейшей выпивки не отказалась. Бенцу это не понравилось, постоянные насмешки злили его; тут Мэди сказала, что скоро стемнеет, а до дома неблизко. «Так, раскошеливайся! — скомандовал Бенц. — И пошли». «Никогда не видала, — сказала упрямая кельнерша, — чтобы девушки вместо парней за вино платили! Ты вино заказывал, тебе и платить! Не позорься!» Он было вспылил, но Мэди не произнесла ни слова, пока он, в ярости и гневе, метая громы и молнии, наконец не заплатил.