Хайрам уставился на меня. Уж верно, было на что посмотреть. Он измордовал меня, исколошматил, а все-таки я свалил его, а сам устоял на ногах.
– Он ударил тебя камнем! – заверещал Престон. – Он тебя…
Гейб протянул руку и спокойно, аккуратно взял Тома за глотку. Он сдавил его тощую шею, и Престон разинул рот и высунул язык.
– Сказано – не лезь, – повторил Гейб.
– Хайрам – представитель закона, – вмешался Чарли Хаттон. – Брэд не имел права ударить полицейского.
– Слушай, друг, – отвечал ему Гейб, – барахло ваш полицейский, а никакой не представитель закона. Порядочный полицейский не станет затевать драку.
Я все не сводил глаз с Хайрама, и он тоже следил за мною, но тут он отвел глаза и опустил руку.
И я понял – победа за мной. Не потому, что я сильней или дрался лучше – ничего подобного, – а просто он трус: ему здорово досталось, и теперь у него уже не хватит пороху, больше он не полезет, побоится боли! И револьвера мне тоже нечего опасаться. Хайрам Мартин не посмеет убить человека в честном бою, лицом к лицу.
Хайрам медленно поднялся на ноги, постоял минуту. Поднял руку, осторожно потрогал челюсть. Повернулся и пошел прочь. Толпа смотрела молча, так же молча раздалась и пропустила его.
Я поглядел ему вслед, и неистовая, кровожадная радость закипела во мне. С детства он был мне враг, больше двадцати лет, – и наконец-то я его отлупил. Правда, не в честном бою: чтобы взять верх, мне пришлось прибегнуть к запрещенному приему. Но все равно. Честно или нечестно, а я его одолел.
Толпа медленно попятилась. Никто не сказал мне ни слова. И вообще никто ничего не сказал.
– Видно, больше охотников нету, – заметил Гейб. – А ежели кто желает, придется иметь дело и со мной.
– Спасибо, Гейб, – сказал я.
– Не за что. Я ж ни черта не сделал.
Я разжал пальцы, камень упал на мостовую. В тишине он загремел на всю улицу.
Гейб вытащил из заднего кармана штанов большущий красный платок и шагнул ко мне. И, одной рукой придерживая мой затылок, начал вытирать мне лицо.
– Эдак через месячишко у тебя опять будет вполне приличный вид, – заметил он в утешение.
– Эй, Брэд! – крикнули из толпы. – Кто он таков, твой приятель?
Я не увидел, кто это кричал. Кругом было полно народу.
– Мистер! – заорал еще кто-то. – Не забудьте утереть ему нос.
– А ну, валяй! – прогремел Гейб. – Кто там остряк-самоучка? Выйди-ка, покажись, сейчас я тобой подмету улицу.
Мамаша Джоунс сказала громко, чтобы расслышал дядюшка Эндрюс:
– Это шофер с грузовика, он разбил Брэду машину. Видно, если кто полезет драться с Брэдом, так этот малый ему задаст.
– Ишь ты, хвастунишка! – закричал в ответ дядюшка Эндрюс. – Ну и хвастунишка!
Вдруг я увидел Нэнси, она стояла у калитки и смотрела, и лицо у нее было такое… совсем как в детстве, когда мне приходилось вот так же драться с Хайрамом. Ей было противно. Она терпеть не могла драки, она считала, что драться – грубо и пошло.
Дверь моего дома распахнулась, с крыльца сбежал Джералд Шервуд. Подбежал и схватил меня за руку:
– Идем скорей! Звонит сенатор. Он ждет тебя на шоссе.
Глава 18
По ту сторону барьера ждали четверо. Поодаль остановились несколько машин. Там и сям кучками стояли солдаты. Примерно в полумиле к северу все еще работал экскаватор.
Я шел к людям, которые ждали меня на дороге. Я чувствовал себя дурак дураком. Ну и вид же у меня, должно быть, – как у нечестивейшего грешника в аду! Рубашка изодрана, левая щека горит, точно ее надраили наждачной бумагой. Правая рука разбита о Хайрамовы зубы, левый глаз, чувствую, заплывает – будет изрядный синяк.
По ту сторону незримого барьера по-прежнему тянулся вал вывороченной с корнем растительности, его расчистили только рядом с шоссе, на два-три десятка шагов вправо и влево.
Я подошел ближе и узнал сенатора Гиббса. Раньше я его никогда не встречал, но видел портреты в газетах. Крепкий, коренастый, совсем седой и всегда без шляпы. Сейчас на нем был двубортный пиджак и ярко-синий галстук в горошек.
С ним был какой-то военный, на погонах – звезды. Третий – маленький, щуплый, волосы точно лакированные, черствая, непроницаемая физиономия. Четвертый тоже невелик ростом, но пухлый, круглолицый и синеглазый – никогда еще я не видал таких ярких синих глаз.
Я подошел к ним фута на три и ощутил легкое сопротивление: впереди был барьер. Тогда я отступил на шаг и посмотрел на сенатора.
– Вы, наверно, сенатор Гиббс, – сказал я. – Меня зовут Брэдшоу Картер. Вам про меня говорил Шервуд.
– Рад с вами познакомиться, мистер Картер, – сказал сенатор. – Я думал, Джералд тоже придет с вами.
– Я его звал, но он решил, что ему не следует идти, – объяснил я. – Они там поспорили. Мэр хотел назначить комиссию для встречи с вами, а Шервуд никак не соглашался.
Сенатор кивнул:
– Понимаю. Значит, мы будем говорить только с вами.
– Если вы хотите вызвать еще кого-нибудь…
– Нет-нет, зачем же! Ведь всеми сведениями располагаете именно вы?
– Да, я.
– Прошу извинить, я вас представлю. Мистер Картер – генерал Уолтер Биллингс.
– Здравствуйте, генерал, – сказал я.
Странное чувство: знакомиться с человеком, не подавая руки.
– А это Артур Ньюком, – продолжал сенатор.
Человек с черствым, непроницаемым лицом холодно улыбнулся. Такой – будьте уверены! – никаких шуток не потерпит. Он, видно, возмущен до глубины души уже тем, что кто-то посмел допустить существование какого-то там барьера.
– Мистер Ньюком – представитель Государственного департамента, – пояснил сенатор. – А это доктор Роджер Дейвенпорт, биолог, и притом весьма знаменитый.
– Доброе утро, молодой человек, – сказал Дейвенпорт. – Простите за нескромный вопрос – что это с вами приключилось?
Я улыбнулся ему: толстяк сразу пришелся мне по душе.
– Так, малость не сошлись во взглядах с одним земляком.
– Могу себе представить, какое в городе волнение, – сказал Биллингс. – Пожалуй, скоро трудно станет поддерживать закон и порядок.
– Боюсь, что вы правы, сэр, – сказал я.
– Ваш рассказ потребует времени? – спросил сенатор.
– Да, некоторое время понадобится.
– Где-то там были стулья, – произнес генерал Биллингс. – Сержант, где там…
Не успел он договорить, как сержант и двое солдат, стоявшие у обочины, подошли со складными стульями.
– Ловите! – сказал мне сержант и кинул стул сквозь барьер.
Я поймал стул на лету. Пока я его расставил и сел, четверо по ту сторону барьера тоже уселись.
Прямо сумасшедший дом какой-то: сидят пять человек посреди шоссе на шатких походных стульчиках!
– Что ж, – сказал сенатор, – я думаю, можно приступить к делу. Какой порядок вы предлагаете, генерал?
Генерал закинул ногу на ногу и уселся поплотнее. С минуту он раздумывал.
– Этот человек должен нам сообщить какие-то сведения, – сказал он наконец. – Так отчего бы нам тут же, на месте, его не выслушать?
– Ну, разумеется, – сказал Ньюком. – Послушаем, что он скажет. Но знаете ли, сенатор…
– Да-да, – поспешно прервал Гиббс, – я понимаю, обстановка не совсем обычная. Впервые мне приходится заседать под открытым небом, но…
– По-видимому, другого выхода у нас нет, – заметил генерал.
– Это довольно долгая история, – предупредил я. – И кое-что может показаться невероятным.
– Так ведь и это невероятно, – сказал сенатор Гиббс. – Этот, как вы его называете, барьер.
– И, как видно, вы – единственный человек, которому что-то известно, – прибавил Дейвенпорт.
– Итак, приступим, – заключил сенатор Гиббс.
И я стал рассказывать свою повесть во второй раз. Я не торопился, говорил обстоятельно обо всем, что видел, стараясь не упустить ни одной мелочи. Меня не прерывали. Раза два я умолкал на минуту – может, о чем-нибудь спросят? – но в первый раз Дейвенпорт просто кивнул: продолжай, мол, а потом все четверо только молча ждали, чтобы я опять заговорил.
Это порядком действовало на нервы, уж лучше бы они меня перебивали. Все мои слова падали в молчание, как в яму, я пытался хоть что-то прочесть по их лицам, понять, много ли до них доходит. Но – ни единой ответной искорки, никакого движения не мог я уловить на этих застывших физиономиях. Да ведь и правда, как нелепо, наверно, все это звучит…
Наконец-то я все досказал и откинулся на стуле.
По ту сторону барьера беспокойно зашевелился Ньюком.
– Прошу извинить, джентльмены, но я решительно протестую. Не понимаю, с какой стати мы сюда тащились и выслушивали эти нелепые россказни!
– Артур, – перебил сенатор Гиббс, – за мистера Картера поручился мой старый друг Джералд Шервуд. Я знаю Шервуда больше тридцати лет и уверяю вас, он очень проницательный человек, в высшей степени трезвый и деловой, но при этом не лишенный воображения. Как ни трудно нам принять сообщение мистера Картера или, во всяком случае, некоторые частности его сообщения, я все же убежден, что от них нельзя просто отмахнуться, мы должны их обсудить. И позвольте вам напомнить, что это первые конкретные данные, на которые мы можем опереться.
– Мне тоже трудно поверить хотя бы одному слову, – сказал генерал Биллингс. – Но ведь вот этот барьер – неопровержимое свидетельство, хоть он и недоступен нашему сегодняшнему пониманию. Безусловно, положение таково, что мы вынуждены будем и дальше принимать на веру свидетельства, которые превосходят наше понимание.
– Давайте предположим на минуту, что мы решительно всему поверили, – подсказал Дейвенпорт. – Попробуем поискать в этом какое-то рациональное зерно.
– Это невозможно! – взорвался Ньюком. – Это вызов всему, что мы знаем!
– Мистер Ньюком, – возразил биолог, – человек только и делает, что бросает вызов всему, что он знал прежде. Лишь несколько веков назад он твердо знал, что Земля – центр Вселенной. Каких-нибудь тридцать лет назад, даже и того меньше, он знал, что люди никогда не смогут побывать на других планетах. Сто лет назад он знал, что атом неделим. Ну а мы с вами? Мы знаем, что время – это нечто, на веки веков непостижимое и неуправляемое, и что растения не могут быть разумными. Так вот, разрешите вам сказать, сэр…