тому биологу, для чего мне надо повидать сенатора и про лабораторию в Гринбрайере. Вот тут-то он и вцепился в меня, чтоб я не удрал, и давай выкладывать. Мол, это условие, которое выставили пришельцы, чтоб мы раскидали ядерные запасы, – это гроб, хуже некуда. Мол, Пентагон решил, что эти пришельцы нам угрожают и надо их остановить.
– Элф… – пролепетал я.
У меня подкосились ноги, я уже понимал, что будет дальше.
– Мол, надо их остановить, пока они не захватили большей территории, а для этого есть только одно средство – сбросить на Милвилл водородную бомбу.
Элф задохнулся и умолк.
Я молчал. Просто не мог выговорить ни слова, будто меня расшиб паралич. Мне вспомнилось, какое лицо было у генерала во время нашего разговора нынче утром и как сенатор сказал мне: «Мы вынуждены на вас положиться, друг мой. Мы в ваших руках».
– Брэд! – с тревогой позвал Элф. – Алло, Брэд! Ты слушаешь?
– Да, – сказал я, – слушаю.
– Дейвенпорт сказал – как бы из-за этого нового способа выслеживать ядерные запасы военная братия не кинулась нажимать кнопки… мол, они сообразят только, что надо действовать поскорей, а то никакого оружия не останется. Он сказал – это все равно как идет человек с ружьем в руках, а навстречу дикий зверь. Без крайности убивать зверя неохота, а может, зверь еще вильнет в сторону и стрелять не придется. Ну а допустим, человек знает, что через две минуты останется без ружья: оно рассыплется, пропадет, мало ли… тогда волей-неволей пойдешь на риск и выстрелишь, пока ружье еще не пропало. Придется убить зверя, пока ружье еще у тебя в руках.
– Значит, теперь Милвилл и есть дикий зверь, – сказал я ровным голосом, я и не думал, что сумею говорить так спокойно.
– Не Милвилл, Брэд. Просто…
– Ну конечно, не Милвилл. Ты это скажи людям, когда на них сбросят бомбу.
– Этот Дейвенпорт прямо не в себе. Он не имел права мне ничего говорить…
– А по-твоему, он точно все знает? Утром они с генералом крепко поспорили.
– По-моему, он знает куда больше, чем успел мне сказать. Он говорил минуты две, а потом прикусил язык. Видно, спохватился, что не имеет права болтать. Но он вот на чем помешался. Он думает, военных может остановить только одно: гласность. Общественное мнение. Мол, если про этот их план узнает много народу, поднимется такая буря, что они не посмеют ничего сделать. Во-первых, люди возмутятся: это же гнусное, хладнокровное убийство, а главное, все рады пришельцам – тут кому угодно обрадуешься, лишь бы они покончили с этой проклятой бомбой. Ну и твой биолог хочет раскрыть секрет. Он так прямо не сказал, но, видно, он о том и хлопочет. Я уверен, он подкинет эту новость кому-нибудь из газетчиков.
У меня все перевернулось внутри, задрожали колени. Я прижался покрепче к столу, чтоб не упасть.
– Это безумие, весь Милвилл сорвется с цепи. Я же утром просил генерала…
– Как – просил генерала! Черт подери, неужели ты знал?!
– Конечно, знал. То есть не знал, что они на это пойдут. Просто – что есть у них такая мысль.
– И ты никому ни слова не сказал?!
– А кому говорить? Чего бы я добился? И потом, это ж не было твердо решено. Так, предположение… на самый крайний случай. Погубить триста человек, зато спасти три миллиарда…
– А ты сам?! И все твои друзья?!
– Ну а что было делать, Элф? Что бы ты сделал на моем месте? Раззвонил бы по всему Милвиллу – и чтоб все посходили с ума?
– Не знаю, – сказал Элф. – Сам не знаю, что бы я сделал.
– Слушай, Элф, а сенатор сейчас где? В гостинице?
– Думаю, там. Ты хочешь ему позвонить, Брэд?
– Не знаю, будет ли толк. Но, может, стоит попробовать.
– Тогда я кладу трубку. Вот что, Брэд…
– Да?
– Счастливо тебе… То есть… о черт! Просто – желаю успеха!
– Спасибо, Элф.
В трубке щелкнуло – он дал отбой, теперь я слышал только гудение. У меня так затряслись руки, что я и не пытался опустить трубку на рычаг, осторожно положил ее прямо на стол.
Джо Эванс смотрел на меня в упор.
– Так ты знал, – сказал он. – Все время знал.
Я покачал головой:
– Что они на это пойдут – не знал. Генерал обмолвился об этом как о последнем средстве, на самый крайний случай. И Дейвенпорт на него накинулся…
Я не договорил, я уже и не помнил, что хотел сказать. Слова теряли всякий смысл. Джо все не сводил с меня глаз. И вдруг меня взорвало.
– Не мог я никому сказать, черт возьми! – заорал я. – Я попросил генерала, если уж ему придется на это пойти, так чтоб без предупреждения. Чтоб нам ничего не знать заранее. Просто вспышка – и все, мы бы, наверно, ее и не увидели. Ну, погибли бы, но одна смерть куда ни шло. А так умираешь тысячу раз…
Джо взялся за телефон.
– Попробую дозвониться до сенатора, – сказал он.
Я сел.
Пусто внутри. Точно меня выпотрошили. Джо говорит по телефону, а я не разбираю слов, будто на несколько минут создал отдельный крохотный мирок для себя одного (видно, в обычном мире, среди людей, мне уже нет места) и укрылся в нем, как укрываешься с головой одеялом.
Худо мне, тошно, и зол я, и мысли путаются.
…Джо мне что-то говорил, а я даже не замечал этого, только под самый конец спохватился:
– Что? Что такое?
– Я заказал междугородный разговор. Нас соединят.
Я кивнул.
– Я объяснил, что дело очень важное.
– Не знаю… – сказал я.
– То есть как? Конечно же, это…
– Не знаю, что тут может поправить сенатор. Не знаю, что изменится, если мы с ним и поговорим – я, ты, кто угодно.
– Сенатор Гиббс – человек влиятельный, – сказал Джо. – И он очень любит это доказывать.
Некоторое время мы сидели молча и ждали звонка. Что скажет сенатор? Что он знает о нашей судьбе?
– А как быть, если никто за нас не вступится? Если никто не станет за нас драться? – вновь заговорил Джо.
– Ну а что мы можем? Бежать – и то нельзя. Никуда не денешься. Сиди и жди, пока в тебя трахнут, – очень удобная мишень.
– Когда в Милвилле узнают…
– Узнают из «Последних известий», как только это просочится. Если просочится. Телевидение и радио мигом сообщат, а все милвиллцы прилипли к приемникам.
– Может, кто-нибудь нажмет на Дейвенпорта и заставит его прикусить язык.
Я покачал головой:
– Утром он был зол как черт. Так и накинулся на генерала.
А кто из них был прав? Да разве за такой короткий срок разберешься, кто прав, а кто нет?
Издавна люди воевали с вредными жучками и саранчой, со всевозможными врагами урожая, со всякими сорняками. Воевали, как могли. Истребляли и уничтожали, как могли. Приходилось всегда быть настороже, чуть зазевайся – и сорные травы тебя одолеют. Разрастутся в каждом углу, под заборами, среди живых изгородей, на пустырях. Они нигде не пропадут. В засуху гибнут злаки, чахнет кукуруза, а сорные травы, упорные и выносливые, знай растут и зеленеют.
И вот появляется новая вредоносная трава, выходец из иного времени; быть может, она способна не только заглушить, вытеснить пшеницу с кукурузой, но и уничтожить человечество. Если так, остается одно: воевать с нею, бороться всеми средствами, как с любым зловредным сорняком.
Ну а если это не простой сорняк, а особенный, на редкость живучий? Если он отлично изучил и людей, и растения – и эти познания и способность приспосабливаться к любым условиям помогают ему выжить, как бы ожесточенно ни боролись с ним люди? Если ничем другим не возьмешь, кроме высокой радиоактивности?
Ведь именно так решена была задача, поставленная в той странной лаборатории в штате Миссисипи.
И если задача решается так, Цветы могут сделать только один, самый простой вывод. Избавиться от угрозы радиации. А попутно завоевать благодарность и любовь человечества.
Допустим, все так и есть. Тогда прав Пентагон.
Раздался звонок. Джо снял трубку, протянул мне.
Язык не слушался, губы одеревенели. С трудом я выталкивал из себя жесткие, отрывочные слова:
– Алло. Слушаю. Это сенатор?
– Да.
– Говорит Брэдшоу Картер. Из Милвилла. Мы сегодня утром разговаривали. У барьера.
– Ну конечно, я помню, мистер Картер. Чем могу быть вам полезен?
– Дошел слух…
– Распространилось множество разных слухов, Картер, до меня тоже их доходит немало.
– …что на Милвилл сбросят бомбу. Сегодня утром генерал Биллингс сказал…
– Да, – не в меру спокойным тоном произнес сенатор, – я тоже это слышал и был весьма встревожен. Но никаких подтверждений не последовало. Это всего лишь слухи.
– Попробуйте стать на мое место, сенатор. Вам неприятно это слышать – и только. А нас это кровно касается.
– Понимаю, – сказал сенатор.
Я так и слышал, как он мысленно спорит сам с собой.
– Скажите мне правду, – настаивал я. – Решается наша судьба.
– Да, да, – сказал сенатор. – Вы имеете право знать. Этого я не отрицаю.
– Так что же происходит?
– Достоверно известно только одно. Между атомными державами ведутся совещания на самом высоком уровне. Это условие пришельцев, знаете, для всех – гром среди ясного неба. Разумеется, совещания эти совершенно секретные. И вы, конечно, понимаете…
– Ну ясно, – сказал я. – Обещаю вам…
– Да нет, не о том речь. Еще до утра газеты наверняка что-нибудь пронюхают. Но мне все это очень не нравится. Похоже, что там пытаются прийти к какому-то соглашению. Учитывая настроения широких масс, я весьма опасаюсь…
– Ох, пожалуйста, сенатор, только без политики!
– Прошу извинить. Я не то имел в виду. Не стану от вас скрывать, я крайне обеспокоен. Я стараюсь собрать самые достоверные сведения.
– Значит, положение критическое.
– Если этот барьер сдвинется еще хотя бы на фут или случится еще что-либо непредвиденное, не исключено, что мы предпримем какие-то шаги в одностороннем порядке. Военные всегда могут заявить, что они действовали в интересах всего человечества, спасали мир от вторжения чуждых сил. Они могут также заявить, что располагают сведениями, которых больше ни у кого нет. Могут объявить эти сведения совершенно секретными и откажутся их огласить. Опубликуют какую-нибудь подходящую версию, а когда дело будет сделано, преспокойно подождут, пока пройдет время и все уляжется. Конечно, скандал будет страшный, но они это перенесут.