– Как тебя зовут? – спросила медсестра.
– Алиса. А это Жюль. И Клара. Мы все вместе. Нам надо в Ла Шартрёз…
– …де Невиль, я уже знаю. Но мы в Нормандии. Это гораздо дальше.
Я чувствовала, что вот-вот заплачу. Попыталась сдержать слёзы и быть молодцом. Но голос у меня всё равно срывался.
– Нам обязательно надо в Ла Шартрёз де Невиль! Туда приедут наши папа, брат и сестра. Нам надо туда поехать, а то мы с ними никогда не встретимся!
Медсестра обняла меня за плечи.
– Не расстраивайся, вы все обязательно встретитесь. Мы сообщим им, где вы находитесь.
Я могла только мотать головой. Но тут заметила, что Жюль с Кларой, видя моё отчаяние, тоже расплакались. Так что я вытерла глаза и взяла себя в руки.
– Мы всё равно поедем в Ла Шартрёз де Невиль! – шепнула я им. – Все вместе.
Солдат и медсестра отвезли нас на карете скорой помощи на большую площадь в незнакомом городе.
Мы увидели высокие дома с магазинами и ресторанами. Жюль с Кларой глядели во все глаза и показывали друг другу: смотри, какие здания! Смотри, улица, а на ней все дома целые! Вон кафе со столиками перед входом, за ними сидят люди и пьют кофе. Прямо на улице, куда могут попасть бомбы.
Я вспомнила наш город, от которого, наверное, уже ничего не осталось. Интересно, кто-нибудь когда-нибудь захочет поселиться в Ипре? Отважатся ли люди снова построить там дома? И палату суконщиков? Вернутся ли туда семьи с детьми? С детьми, которые опять будут играть и смеяться? Я вспомнила, как мы с Йоханной играли там в полях прошлым летом, до войны. Как лежали на траве и смотрели в голубое небо. И как оно постепенно становилось оранжевым. А издалека доносился гул ярмарки.
Будет ли когда-нибудь ещё ярмарка?
И что происходит с Йоханной? Жива ли она?
Я вздрогнула и зажмурилась.
На большой площади стояли люди. Они осматривали нас с головы до ног. Иногда что-то друг другу говорили. Кивали с серьёзными лицами и снова нас осматривали. Жюль с Кларой опять вцепились в меня.
Один человек отделился от других и, указав на Жюля, что-то сказал, но мы не поняли.
– Non! – ответила я на всякий случай.
Человек засмеялся.
– Ла Шартрёз де Невиль, – пылко воскликнула Клара. Мужчина рассмеялся ещё громче. Медсестра подошла к нему и что-то у него спросила.
– У него есть место только для мальчика, – сказала она нам. – Но мы позаботимся о том, чтобы вы все оставались рядом друг с другом. – Медсестра указала на женщину, помахавшую нам. – Можете пойти с этой тётенькой. У неё есть булочная. Ты снова будешь ходить в школу и понемногу помогать ей в булочной.
В школу. Это звучало так безопасно и привычно. Но я никому не доверяла.
– Non, – ответила я. Мы должны оставаться вместе.
– Не упрямься, – сказала медсестра и взяла Жюля за плечо.
Но когда Жюль делал шаг, мы делали шаг в том же направлении. Я видела, что медсестра сердится, но ей было невдомёк, как сильно сердилась я. Вернее, я не сердилась. Я просто точно знала, чего хочу. Чтобы мы оставались вместе. Я была готова заорать. Благим матом. Я готова была биться и сражаться. Медсестра рассерженно посмотрела мне в глаза, и я в ответ тоже посмотрела ей в глаза. Мы с ней боролись без слов, не прикасаясь друг к другу, даже не шевеля пальцем.
– Чего же ты от нас хочешь, упрямая девчонка? – прошипела она.
– Ла Шартрёз де Невиль, – ответила я.
20.
Я настояла на своём. Не оттого, что медсестра признала мою правоту. Ничего она не признала. Наоборот, продолжала считать меня очень плохой девочкой. По её мнению, я была упрямой, нахальной, самовольной – она сказала ещё много слов в таком роде. Раньше я бы из-за этого расстроилась. Но что для одного плохо, для другого хорошо. То, что для неё было плохо, для меня было хорошо. Потому что это было правильно. Этого ждал от нас папа и этого хотела бы мама. Нам следовало оставаться вместе. Я поступила так, как мне сказал папа, и здесь никто ничего не мог изменить. Ни солдат, ни медсестра с недобрыми глазами и в большом чепце, ни даже король. Я добилась своего, потому что никто не захотел взять к себе в дом всех троих. И потому что люди поняли, насколько я упрямая.
– Вот видишь, чего ты добилась! – ругалась медсестра. – Никто не хочет вас брать к себе. Так что будете ночевать на улице и попрошайничать, чтобы прокормиться!
Но ночевать на улице нам не пришлось, потому что женщина, говорившая по-французски, отвезла нас в монастырь. Она рассказала что-то монахине, открывшей ворота. Она говорила то высоким голосом, то низким, то опять высоким. Я слышала слова non, и «Шартрёз де Невиль», и ещё много незнакомых слов. Женщина очень сильно размахивала руками. Когда она закончила рассказ, монахиня взглянула на меня.
– Bon, – сказала монахиня.
Открыла ворота пошире и подала нам знак головой. Мы прошли в ворота гуськом, как сцепленные вагончики.
Нам дали по тонкому и чёрствому куску хлеба с сыром и по стакану тёплого молока. Потом всех по очереди вымыли в корыте. Старая монахиня тёрла нас так сильно, что даже стало больно. В ту ночь мы спали все вместе на узкой кровати. Проснувшись утром, обнаружили рядом с кроватью нашу одежду, чисто выстиранную. В монастырской кухне на столе стояли три тарелки каши. Мы её быстро съели, и тогда нас вывели на улицу. Там нас ждала медсестра. Не та, что вчера. Она была не слишком приветливой, но и не сердитой. Она сказала то, что мне хотелось слышать, и я сразу прониклась к ней доверием.
– Шартрёз де Невиль? – спросила она.
– Уи, – сказала я радостно. К счастью, я знала, как по-французски «да».
– Уи-уи, – передразнила она меня резко. – Больше не будешь так перечить, как вчера?
– Non, мерси, нет, спасибо! – ответила я.
Она ещё что-то проворчала, но выглядела уже подобрее. Я посмотрела на Жюля с Кларой и кивнула. У них в глазах появились огоньки. Мне стало тепло на душе.
В карете скорой помощи сидело много-много бельгийцев. Много семей, но были и дети без родителей. Все проехали свою остановку и попали не в тот город. Большинство из сидевших здесь были ранены или больны. Думаю, мы оказались самыми здоровыми из всех. Я слышала французскую и фламандскую речь. Время от времени до меня долетали целые разговоры. Женщина у меня за спиной вздыхала. Как тяжело приходится беженцам, говорила она. Все уже забыли, кем были раньше. Кто булочником, кто почтальоном, кто печатником, или фермером, или ткачихой, или портнихой – это всё теперь не играло никакой роли. Мы все сейчас просто беженцы, а остальное совершенно неважно.
Мне было приятно-тепло, оттого что ко мне прижимались Клара с Жюлем. Мы по-прежнему оставались братом и сёстрами, а это уже много.
Мы смотрели за окно. Какое всё зелёное! Луга и кусты сначала приближались к нам, потом снова убегали. Как далеко было видно! До самого моря. Где-то там, среди зелёных холмов, находился монастырь. Я никогда там не была, но уже воспринимала это место как свой дом.
Мы приехали в темноте, моросил слабый дождик. Здание возвышалось в конце аллеи, начинавшейся у ворот. Большое, крепкое и безопасное.
Я поцеловала Клару в макушку и прошептала:
– Здесь мы встретимся с папой. И с Оскаром. И с Розой.
– Они уже приехали? – спросил Жюль.
Нет, думаю, нет. Но они обязательно приедут. Потом. Папа обещал.
Когда ворота открылись, нас залило тёплым светом газового фонаря. Нас уже поджидали две одетые в белое монахини. Лишних слов никто не говорил. Женщины должны были пойти за одной монахиней, мужчины за другой. У Жюля на лице читалось сомнение. Мы всё ещё держались за руки. Но нас никто не тянул и не принуждал.
– Завтра вы вместе пойдёте в школу, – сказал кто-то. – Там снова увидитесь.
Я не видела говорящего. Но его слова ласкали слух, словно музыка. В школу. Вместе. Может быть, всё ещё будет хорошо. Мы разняли руки, шепнули «до завтра» и пошли туда, куда нам велели. Нас с Кларой отправили спать в дортуар[7] для девочек. Здесь почти на всех кроватях спали девочки. Только у выхода в коридор стояли две свободные. Это были не лучшие, не самые спокойные места, но, забравшись под только что выглаженную простыню и вдохнув запах хозяйственного мыла, я почувствовала себя почти счастливой.
21.
Оказалось, что монастырь был одновременно и приютом для многих-многих бельгийцев, и больницей.
Я медленно ходила по длинным белым коридорам, гулко разносившим мои шаги. Череда белых сводов у меня над головой казалась бесконечной. Я представляла себе, что в конце этой череды находятся ворота, пройдя через которые оказываешься на небесах. За ними и была теперь мама, а с ней ещё много других людей. Наверное, на небеса сейчас попадает ужас сколько народу, из-за войны. Я ходила по коридорам медленно, большими шагами. Только так и надо ступать по дороге, ведущей на небеса. Разумеется, я знала, что небеса не здесь, а высоко-высоко. Ну и хорошо. Я совсем туда не спешила.
Время от времени в монастырь привозили новых раненых – солдат и гражданских. Иногда я решалась на них посмотреть и сразу зажмуривалась. Но при этом понимала, что здесь им будет лучше, чем там, откуда их привезли.
Здесь жило не меньше тысячи людей. Тут были школа, церковь, хлебопекарня, обувная мастерская, почта и всё такое прочее. И все беженцы становились почти теми же, кем были раньше. Мы ходили в школу, и я училась с удвоенным усердием. Я внимательно следила за всем, что говорила и делала сестра Катарина, наша учительница. Её белая накидка шуршала при каждом шаге, при каждом движении. Я поднимала руку всякий раз, когда сестра задавала вопрос. Как хорошо, что жизнь стала немного похожа на прежнюю!
– Тебе уже скоро предстоит принять первое причастие, – сказала мне сестра Катарина через несколько недель.
А я-то совсем забыла! Да и вообще, сейчас мне не очень хотелось об этом думать.