Поговорили мы с ним обо всем этом, и так мне мило и смешно, так хорошо было от нашей дружбы!..
А назавтра — звонок. Мой друг, оказывается, не выдержал солидности. Нашел один белый гриб — и хватит: «Буду сидеть в машине». Пришли все, смотрят — нету. А вскоре голос — куда там уж до геройства — «М-м-ма-ма!», с самой верхушки сосны... Страшно, конечно же, страшно было, пока он слезал оттуда, и ручонки дрожали, и мама с тетями дыхание затаили внизу, изо всех сил удерживались, чтобы не заахать да не испугать его...
— Ты что ж это, старик, экскаватор увидеть хотел?
Понимаю положение, стараюсь спрашивать весело. А в трубке голос, полный надлежащей покорности, и вечное:
— Я больше не буду.
Будешь, парень! Будь, хоть и страшно, хоть я и обязан говорить: «Не надо!..»
***
Мальчику пять лет. «Как мужчина мужчине», отец рассказал ему, что такое в действительности Дед Мороз. И малыш поверил. Однако, когда мама вернула ему Деда,— сказала, что папа пошутил, что Дед приходит, приносит под елочку подарки,— мальчик был рад еще больше.
Детям необходима сказка. Она не разрушается действительностью.
На пионерскую елку мальчика взяла старшая сестра. Наиболее поразил его большой Мишка и Лиса, которые вместе с детьми танцевали вокруг елки. В перерыве он увидел, как Лиса, сняв маску, пила в буфете пиво. Вспотевший дядя!.. Тянет из кружки, аж лисий хвост подергивается... А все же и после этого малыш рассказывал про Лису — как она с ними весело, потешно выкомаривала в хороводе!..
***
Слесарев сынок, пятилетний избалованный мальчуган, не любит бабушку.
— Она такая погнутая, помятая...
***
Кругом листья, цветы, а на руках у молодого отца — его первый ребенок, девочка. Она еще все молчит, словно никак не может переступить тот порог, за которым, вместо с уразумением жизни, будет еще и возможность поделиться с кем-нибудь первыми впечатлениями и зачатками мыслей. Она молчит, наблюдает или просто смотрит, время от времени восторженно машет ручонкой и произносит какие-то дивные, таинственные, смешные подобия слов. А потом, словно бы отогнав от себя счастливый, но нелегкий заряд впечатлений, снова начинает молчать...
Потому что в каждой минуте нашего существования отцу хочется видеть непрерывный рост его девчурки, ему кажется теперь, что молчание и задумчивый взгляд её — это первые, едва видимые приметы взросления. И парню почему-то хочется быть более ребячливым, чем она. Он приседает с нею на руке и из росной травы в сосновой затени поднимает на солнце фарфорово-белый цветок ромашки. Ручонка протягивается к нему, и до смешного маленькие пальчики зажимают в горсти зеленый стебелек. Зажимают и — как же потешно! — тащат его на первый, тоже фарфоровый, зуб. Что поделаешь — такой уж способ проверки на третьей сотне прожитых дней!..
И вот снова ему радостно от мысли, что она, его продолжательница, начинает жизнь сначала, что он поможет ей начать ее лучше, чем сам начинал.
***
Прибежав усталый с улицы или изнывая от скуки дома, мальчик четырех лет очень любит листать перекидной календарь.
Мать, как-то придя с работы, приласкалась к нему:
— Вот и весна. И как же я тебя в деревню к тете отправлю? А сама буду плакать?
— Без тебя не поеду. И теперь не поеду, и на другой календарь не поеду!..
***
Розовощекий, глаза блестят, руки все поцарапаны до крови, счастливо хвалится отцу, как забавлялся с котом:
— Он меня ляпкой, а я его лутькой!..
И столько радости, смеха!..
***
Старуха рассказывает:
— Один брат, бездетный богач, хвастался другому, бедняку, как он разгуливает по своим большим нарядным покоям с золотыми колесцами. А бедняк тот одолжил миску муки, сварил своим детям затирку — эх, разгулялась та малышня от радости!.. «Вот тебе,— думает он,— золотые колесца!..»
***
По радио пели дети, и очень свежо подумалось, что это — те самые, которых я слушал и пять, и десять, и тридцать лет тому назад...
Такое же ощущение бывает, когда слушаешь, а то даже когда наблюдаешь за птицами.
***
Звонок. Открываю. На лестничной площадке четыре девочки. Ухоженные, милые — всем бы, на всем свете быть такими. «Добрый день» и спрашивают:
— Не заходила ли к вам кошечка?
Отвечаю, что нет, но кончать на этом не хочется, и я спрашиваю:
— А как же ее звать?
— Маркиза.
Я не первый на своем третьем этаже, поиски будут продолжаться — до девятого, а потом, может, и в других подъездах. Надо помочь.
— Если Маркиза зайдет к нам, я скажу, что вы ее ищете.
Куда более серьезно, чем я, они квартетом говорят «спасибо», «до свидания» и направляются к соседям дверям.
***
Слава, которому три с чем-то, очень светловолосый и очень замурзанный человек в коротких, широченных, с брата, портках, здоровается со мной всегда первым. «Здоров! Куда ты?» Еще взрослее, серьезнее становится он, когда играет. У кого-то там разные, из города, более или менее занятные игрушки, а Славе вполне хватает, скажем, случайной палки, чтобы мчаться верхом на лошади или трещать на мотоцикле.
К Неману сегодня он пришел один, с пустой бутылкой. Сказав мне свое «здоров», на этот раз без «куда ты», человечек занялся делом. Тем более что здесь пока тихо, детей почему-то нет. Сначала он набирал в бутылку воду, внимательно приглядываясь и прислушиваясь к бульканью, а потом поднял с песка чугуном-щербун, который давно валяется здесь, на отмели у брода, на месте детских игр на берегу и в воде, и начал терпеливо, с видом ученого в лаборатории, выливать в чугунок из бутылки, а потом — из него в бутылку...
Очень уж это интересно. Надо только спокойно и надолго сосредоточиться.
Как и мне в свое время, пастушком, когда нас один на пару́ и долго, неустанно играл в карты — сам с собой, чтобы не уснуть.
***
Она, наконец, разбогатела — ей взяли котенка. Даже сама ходила с отцом за ним и кошку-маму видела, а потом, из дому, с папиной помощью позвонила своему лучшему другу — дяде, что у нее есть!..
Дядя-студент назавтра вернулся с занятий, немного поспал и, прежде чем взяться за свою математику, позвонил трехлетней подружке... от имени кошки-мамы:
— Мяу!.. Как там живет моя маленькая?..
Племянница — поверила и говорила с ним, как с мамой котенка.
Если уж надо объяснять это прозой,— что ж, у него есть чувство смешного, а она — вся в мире сказки.
Так было. Теперь ей уже седьмой год. Снова в гостях у бабушки и деда, а главное, по-прежнему, у дяди, она идет с ним в магазин. Идут мимо дома, возле которого какие-то столбы, а на столбах крюки. Она спрашивает, что это, а он не говорит, что просто приспособления для сушки белья, а как всегда серьезно шутит:
— Здесь детский сад. Такой, как твой. Когда дети, гуляя, промокнут на дожде, а потом покажется солнце, так их подвешивают за воротник — просушить.
И она улыбается — с таким видом, словно хочет сказать: «Ты что, маленькую нашел?..»
Еще через год. Дядя помогает гостье по арифметике, Диктует:
— В зоопарке жили два слона и один воробей. В обед один слон съел ведро каши, другой — два ведра, а воробей — три. Вопрос: сколько они съели втроем?
А она не смеется — думает, пишет ответ.
Затем идут другие примеры: с зайцами, на голубцы и морковь, с кошками и мышами... Всякий раз веселые несуразности, но она их как будто не замечает.
Все еще сказка? Все еще полное доверие к старшему, самому близкому другу?..
***
Городская мелкота, девчурка и два мальчика, лето проводят на лесном хуторе у бабушки. Парное молоко, паррное молоко... Трижды в день, день за днем... И вот однажды вечером они окружили свою хорошую возле колодца и просят — просят воды. Только воды! Уже и плачут, и кричат,— коллективный протест.
***
Шестилетняя Груня убежала из детского дома, где ее обижали, объедали дети постарше. Но не поэтому она подалась в родную деревню,— там надо было (какая боже мой, зрелость!) прополоть в огороде картошку, потому что это некому больше сделать...
Их папа умер раньше, чем умерла мама, старший брат, офицер, и сестра, санитарка, были на фронте. Троих младших девочек — шести, восьми и двенадцати лет — устроили таким образом: самую младшую сдали в детский дом, старшую — в училище, а средняя где-то дома, но не сидит она в хате, по людям пошла, и с картошкой на нее нет надежды.
Детство — военное... О нем вспоминает, рассказывает нам сосед по больничной палате. Тот брат девочек, офицер, который и сейчас еще все никак не отойдет от старых ран.
***
Светлое, зеленое утро в парке. Встречаю малыша с коньками и сумкой через плечо. Мы совсем не знакомы, а улыбается так, будто рад меня видеть. Здороваемся.
— Где был?
— На тренировке.
В другом конце парка — детский спортивный комплекс.
— Сколько же тебе лет?
— Завтра... Нет,— радостно поправил сам себя,— сегодня шесть!
— День рождения. Что ж, браток, поздравляю.
Руку даже пожал, маленькую, теплую. Спросил, как звать, кто у него дома.
Смелость, толковость, спорт — все это современное. А милая, чистая улыбка его — это вечное. Как это чудесное солнечное утро, и зелень, и золото сентября. Мне хорошо. Ему, видно, тоже. Дальше он уже не пошел, как до этого, медленно, а побежал со своими коньками и сумкой.
***
Два мальчика катались в пыли деревенской улицы, весело, от всей души хохоча.
Было воскресенье. По деревне ходила молодежь — парами, толпами, с песнями, просто так.
Два пожилых кавалера, которые кое-где побывали и многовато думали о себе, шли отдельно, о чем-то важно рассуждая. В сапогах-дудках, по моде, в мягких шляпках колоколом. У одного за ленту шляпки был заткнут хвостиком большой темно-красный георгин.
Они перешагнули через веселых мальчиков, как перешагивают через лужу, через бревно или еще что-то похуже. Хоть и могли обойти их или, по крайней мере, заметить под сапогами.