— Это не Терек. Терек я знаю. Я в Тереке мои ножки мыла.
***
Откормленный, пудов на семь, а на курорт поехал. Жена звонит потом по автомату, хвастается:
— Лева не набрал ни килограмма. Только посвежел.
А Лева, стоя у телефонной будки, только потеет да отдувается.
***
Старый еврей, портной в мастерской, заваленной молодыми брюками, которые хотят заузиться, и как можно скорей:
— Вы знаете, что такое мода? Возьмите бочку и кладите туда брюки — год, два, три... А потом, когда она уже будет полная, переверните бочку и доставайте брюки — год, два, три...
***
Столичный театр на гастролях в глубинном колхозе.
Во время спектакля какой-то мужчина все вставал — встанет, постоит, опять сядет, погодя снова встал...
Взволнованный режиссер спектакля подошел на цыпочках и шепотом спросил:
— Что, папаша, нравится?
— Не-е, просто ж... заболела.
***
Не виделись с военных лет. Парень был он тогда неплохой, а теперь — так себе, из тех, что «сегодня иначе не проживешь». Рассказывает про свой сад, как он за ним ухаживает. По-дружески сообщает производственный секрет:
— Сучка есть у меня. Когда она водит течку, дак я наловлю тех собак, повешаю их, потом закопаю под яблонями — вот когда родят!..
***
«Свадьба Кларочки была в ту субботу».
«Ну и сколько же они выручили?..»
С подарков.
Этот диалог двух минских парикмахерш вспомнился мне, когда нам показывали новые, завидно спланированные районы Ростока. Фройлейн экскурсовод, рассказав о многом, предложила задавать вопросы. «О городе, о жизни всей республики».
Бывалая, подвижная женушка величаво молчаливого композитора попросила с конца автобуса передать вперед наш первый вопрос:
— А где тут, скажите, можно купить у вас щетку для расчесывания пуделя?
***
Здоровенный лысый Колодка, не столь грамотный, сколь хитроватый и упрямый дядька, первый послевоенный председатель сельсовета. Оправдывается на районном совещании из-за трибуны:
— А кто тут, товарищи, так уже чисто со всем справится. Теперь же у нас, в таком сельсовете, больше писанины, чем когда-то было в минском губернском управлении... Тут вы, товарищи, критикуете нас за падеж. А какой падеж?! Одна телушка издохла. Так мы же вместо нее другую купили!
Вопрос из президиума:
— Купили? А за что?
— Как это — за что? Из средств этой самой телушки!
В зале хохот. Опять голос из президиума:
— Колодка, ты веселый человек. Но растолкуй ты нам, пожалуйста, что ж это за средства у той телушки.
— Как что за средства? А мы ж ее кожу продали!..
***
Растолстелая тетя с орденской планкой пишет сентиментальные рассказы для детей.
А человек, который вместе с нею был в отряде, с улыбкой вспоминает, как она, стоя в партизанских санях, летя во весь опор, размахивала вожжами и крыла при детях ультрамужицким матом.
Без всякой нужды — словно бы и этим крепя оборону страны.
***
Православные мужики критикуют баптистов:
— Ну, что это у них за причастие — хлеба накрошит в вино... Батюшка, так тот ведь частицы из хлеба вырезает!..
Не менее торжественно говорят самогонщики:
Что ж, будем дрожжи в брагу опускать...
***
Немолодой, с золотыми зубами мужик идет под вечер по улице и с каждым весело заговаривает, крича на всю деревню.
Сидит на лавочке учитель.
— На солнышко вышли? Добрый вам вечер!..
Едет с поля колхозник, с ним подъезжает районный уполномоченный.
— А что ж это он вас, товаришок, да так непочтительно усадил? Хоть бы дерюжку какую... Ай-яй-яй!..
Пасет баба коз.
— Здорово, Агата! Коров пасешь?.. Козы, говоришь? Ничего, вырастут козы — коровы будут...
И так от хаты до хаты.
***
Можешь написать эпопею, сделать необыкновенную хирургическую операцию, изобрести сверхводородное чудо — все равно не будешь таким довольным собой, как дама-мещанка, когда она едет в театр или на базар в собственной машине. Да и в служебной, мужниной.
***
Оба серьезные, толстые, габарлинные сидят в кино. И вдруг она захихикала, как девчонка. Увидела на экране — во такие! — «оченно длинные дудки». Трембиты закарпатских пастухов.
***
В правлении колхоза, где решаются жизненно важные дела, где сидят в шапках, плюют на пол, ругаются самим гнусным матом, живет белый котенок.
Пожилой тихий человек, счетовод, ежедневно с хозяйской аккуратностью кормит котенка молоком, которое приносит из дому и ставит в шкафу с бумагами.
Котенок садится к нему на стол и время от времени подвигает лапкой костяшки счетов, думая, что хозяин его, когда считает — тоже играется.
***
О втором муже она наконец справилась у народного артиста:
— Большое ли будущее у моего Василя?
— Не думаю,— ответил ей народный.
Она собрала мужу чемодан, проводила его до дверей, обняла и чуть не заплакала:
— Провожаю тебя, Василечек, как на курорт...
Гладкая, энергичная, одна дочурка у разумной мамы — она теперь ищет третьего.
А Василек, не ахти какой талантливый молодой актер, флегматичный деревенский увалень, под хмельком бубнит знакомым о своем горе...
***
К майке пришит кармашек, в котором зашпилен партбилет. Так и умываться выходит на общую кухню коммунального особняка, и в уборную идет за дровяник, и дрова колет так, и на лавке сидит, если не на службе.
Всю войну был военкомом в глухом узбекском кишлаке. Жена, учительница, хвалится соседкам, как им тогда таскали баранов, да рис, да фрукты всякие — за бронь или хотя бы отсрочку...
Теперь, на втором году после победы, этот правоверный работает инструктором. Вернулся с посевной, вышел на кухню, в майке с зашпиленным кармашком, вздохнул-зевнул и признался заслуженно: — Ну, отсеялся!..
Так же, как и отвоевался.
***
Когда мы ходили в школу, несколько хлопцев и девочек нашей деревни, возле местечка пас коров нанятый пастушок, как нам казалось, очень смешной: мордастый, с бабским голосом. И часто мы — то кто-нибудь один, то все вместе — подтрунивали над ним. И вот однажды старший брат того хлопца, уже не пастушок, а батрак в том самом местечке, залег в придорожной канаве и, как только мы снова начали потешаться над мальцом, выскочил из своей засады и погнал нас, «гимназистов», кнутом перед собой!..
Лет пятьдесят уже прошло, а вот же вспоминается. И смеюсь я — смехом тех двух батрачков.
***
— Он не чудак, как апостол Петро,— не станет ждать третьего петуха, продаст тебя немножко раньше.
***
Заведующий базой, пока не попался на недостаче, бился с женой об заклад, кто из них съест больше шоколадных конфет.
Речь об этом идет на суде.
***
У Павла и Петра, двух лежебок, давно уже протекают хаты. В дождливые ночи во время сна Петр укрывается непромокаемым плащом. А Павел, как менее культурный, лезет в печь.
***
Широкая дачница в шехерезадном халате величаво проплыла по деревеньке с тремя лисичками в манерно воздетой руке. Сама нашла!..
За нею — муж. С кузовком. Сухощавый, в полосатой пижаме. Как узник концлагеря.
***
Про зятя-примака, который взял в доме власть:
— Вчера купали его. Жонка натирает плечи, теща греет у печки подштанники, а тетка стоит у дверей, чтоб дети холоду не напустили...
***
Давнишнее.
Корчма над Неманом, на окраине маленького западнобелорусского местечка. Старый корчмарь Абрам-Эля приехал со станции, привез кое-какой товар. Набилась соседская детвора. Просят, чтоб рассказал, как он видел поезд. Рассказывает с доброй усмешкой в бороде:
— Машинке хап а пружинке, пружинке хап а машинке, машинке хап а паровоз, паровоз хап а колес, колес хап а вагон, вагон хап а пассажир, пассажир хап а чемодан, чемодан хап а вещь... Кондуктор — а грейсэ пузо, а клейне дудочка —тюр-р-ру-у-у!.. И вшо!..
***
Когда сняли редактора газеты, секретарь — товарищ подвижной, с послушной усмешечкой — три дня ходил на работу в новом костюме, полный затаенной, волнующей надежды...
Потом надел костюм постарше и... радостно встретил новое начальство.
***
Уполномоченный:
— Кричим, кричим насчет плана, а вечером сяду ужинать и... масла есть не могу. Кажется, все оно нашим матом пропитано.
***
Колхозный бригадир, поругавшись с лентяем, который очень долго запрягал, рассказывает:
— Служил у попа такой батрак, который сам никогда не просыпался, поп его будил. А как-то сам проснулся. «А мой же ты Митечка!» — обрадовался поп. А тот: «Ничего, батя, я свое натяну обуваньицем».
***
Разговорчивая хозяйка, топя ранним утром печь, рассказывает проезжему ночлежнику:
— Племянница моя, Анюта, сестрина дочка, в войну была в Германии. Вывезли их, всю семью... Потом американцы их освободили. И Анюта чуть не вышла, говорит, за одного француза. Тоже вывезенный был, только из Франции... Теперь уже Анюта замужем. И человек вроде ничего себе, и детки хорошие. А она все жалеет, что за того, своего Жана, не вышла. Никто, говорит, не умеет так хорошо ухаживать, как французы. Может быть.
***
Старый рыбак под чаркой советует молодому дачнику:
— Если, не дай бог, что случится — так не бери ты, браток, вдовы. Знает она, зараза, все ходы и выходы!.. Бери лучше опять молодую.
***
В московском кафе.
Загорелый усталый полковник смотрит на толстый загривок и зад молодого официанта и, вздыхая, с нажимом, говорит:
— Эх, погонять бы недельку!.. Они тут все — сердечники. А проживет такой триста лет, как ворон!..
***
Молодой инструктор райкома по зоне. А зона ему попалась — просто рай. Озеро, лес, усадьба лесника, деревня. Знакомые учителя, у которых каникулы,— компания. Войдет товарищ в воду, сначала только до колен, и постоит себе подольше на солнышке. Здоровый, упитанный — на радость всей родне. «Как перемытый», говорят о таких.