Но вдруг его райское лето отрагедилось: одного из колхозных председателей пришлось снять, а на его место, поскольку выбора нет, назначили нашего курортника. Боже мой — сколько горя!.. Лишь на следующий день душа его всплыла из пучины черных дум, и он сказал доверительно другу-учителю:
— Впрочем, черт с ним! По крайней мере дом хороший построю!..
***
В летнем парке дохленький мещанин фотографируется на фоне здоровенного, страшного льва. От радости, что тот — каменный.
***
«Мораль, браток, идет из живота! Бытие определяет сознание!»
«Да нет,— из твоего откормленного живота идет известно что... Временами даже кажется, что не только оттуда...»
***
Все мы, видно, в той или иной мере похожи на Дон Кихота,— если не борьбой с ветряными мельницами, так тем, что сами себе придумываем или додумываем Дульциней.
***
Сегодняшний магнат очень любит рассказывать, как он бедовал да горевал в детстве. Сколько у него еще оправдания для роскоши и дармоедства, сколько здоровой потребительской жадности!..
***
Тридцать девятый год. Занаднобелорусский городок. Базарный день.
Приезжий бедный еврей спрашивает у здешнего, богатого:
— Ну, вы уже, товарищ Борух, «Катюшу» научились петь?
— Ох, умею! И выучил, и запомнил. Умею. Она мне стоила уже два кирпичных дома и аптеку!..
***
Рахманый мужик, который вернулся с войны раненый, с орденом и медалями, рассказывает в гостях:
— Перекусил я в Мире, еду домой. Лежу. И кажется, что это Москва. А я, из больницы выписанный, иду себе по улице, продукты на дорогу получать. Улица длинная, длинная, длинная!.. А тут конюх толкает: «Вставай, заваль пьяная, а то с возом в сарай закачу!..»
***
В пустоватом вокзальном ресторане джазгает оркестр. Бородатый затепанный любитель классики не выдержал, кричит из-за столика:
— Не нагоняй на душу таинственный мрак — играй Чайковского!
***
— Начальника этого надо еще уметь угостить. Он тебе правой куринои ножки есть не будет!
— Почему?
— Курица сидит всегда на правой, так левая — мягче.
***
Старый продавец в книжно-газетном киоске никак не может найти фото кинозвезды, которое просят две школьницы. Начинает их деликатненько отговаривать:
— Она, вы знаете, такая щупленькая... Ничего особенного!
***
В междугородном автобусе элегантная дамочка с мужем-офицером. Наша, местная молодежь. И только уже по соломинке на ее пальто можно догадаться, что на автобусную остановку отец со свекром привезли их в розвальнях.
***
Почти все гениально простое уже придумано. Пока мы собирались выступить, мудрецы прошлого разобрали все наиболее легкие, наиболее выгодные тезисы.
***
Дядька-молоковоз, у которого не приняли на пункте прокисшее молоко, пришел в райком, к самому первому секретарю:
— Скажите мне, пожалуйста, каким молоком мы будем план догонять — только сладким или и кислым также?
Секретарь был в веселом настроении.
— А это — как кто любит. И простокваша тоже неплохо.
— Ну, так позвоните вы, товарищ секретарь, тем обормотам, чтоб приняли мою простоквашу.
***
Артистка и на пляже играет — исполняя роль нежно, изящно отдыхающей. Начнет входить в воду — ну прямо как танец нимфы на камешках.
Получив звание заслуженной, она бросила своего старого мужа-режиссера.
Мотылек выпорхнул, а кокон где-то остался.
***
Работников культуры привезли в передовой колхоз.
«Охи» да «ахи» свидетельствуют в большей степени об оторванности высоких гостей от жизни, чем о значительности да исключительности успехов этого колхоза.
А во время обеда, который дал им колхоз, успехи те увеличились — для кого вдвое, а для кого так и побольше...
***
Осенью сорок восьмого года я приехал а очень редкий тогда, немного хороший, а немного показной колхоз в одном из районов Западной Белоруссии. Усадьба бывшего имения. На дворе никого не видать. Только двери сеновала открыты. Подхожу туда. Кто-то невидимый воротит со скирды на ток отаву. Потом она перестала валиться, а из темного, пыльного поднебесья послышался голос:
— Дай ему боже здоровья!
— Кому? — удивился я.
— О, он еще спрашивает кому! Батьке Сталину нашему!
Дед Игнат, овечий пастух и активист — на случай приезда корреспондента. Дух времени коснулся и его, — немножко старик сам докумекал, больше наслушался от других. Бывший панский батрак хвалит вождя народов — первая фраза в корреспондентский блокнот. Большинство журналистов или ночевало у председателя колхоза, или только «перекусывало». И каждый раз старику перепадала чарка. Он подымал ее с тем жа самым «Дай ему боже здоровья!»,
***
«Теперь иначе не проживешь», — говорит некоторые, оправдывай подлость побольше или поменьше.
Как будто не теперь, а когда-то, в любое другое время, нельзя было сказать и не говорилось также.
***
Две старухи встретились, вдоволь наговорились, стоя на дороге, а потом одна спохватилась:
— И же тебе, милая, кажется, «здравствуй» не сказала? Ну, так здравствуй!
***
Канцелярская фифа (с утра пораньше нервная):
— Не морочьте вы мне, бабка, голову! Я вам не машина!
Бабка (вроде бы не имея права нервничать):
— Если бы ты, моя девочка, была машиной, так не ругалась бы по крайней мере.
***
«Иди, чтоб ты в Тинево зашел!» — кляли в нашей деревне старики. И нигде никакого Тинева вокруг не было.
Неужели это от тины,— чтоб тебя тиной в речке какой затянуло?
Баба все роптала да ойкала: «Ой, горе, горе!..» И начали ее звать Горей. Ну, а мужа — соответственно — Горем.
Пошел однажды дядька Гор на заработки с косой в княжеское урочище Писаревщину. Махал, потел целый день, а идя домой (и на самом деле — «ой, горе, горе!..»), потерял заработанную сороковку.
С тех пор и ходит по нашей деревне своя, местная поговорка, лет, поди, около сотни:
«Заработал, как Гор на Писаревщине».
Только все меньше и меньше людей помнит, откуда она взялась.
И еще одна: «Опоздал, как кожевский святой».
В недалекой деревне Кожево завелась было какая-то секта. Дошли до того, что их «старший брат», проповедник, повел тех дядек да теток в белый свет. По святому писанию: «Идите и проповедуйте евангелие...» Вышли за деревню, и тут один мужик остановился и говорит:
— Братия и сестры, забыл я свиней из хлева выпустить. За что будет скотинка божья мучиться!.. Пойду я выпущу ее и догоню вас.
Побежал, и... не вернулся «кожевский святой». Тая и опоздал в царствие небесное.
***
Мужчины моются под душем.
Болтливый:
— Все вымоем, все!..
Молчаливый:
— Свой язык не забудь отмочалить.
***
Милые редакционные дамочки!
Одна из них наткнулась в рукописи на такую фразу:
«Она протянула руку и теми же белыми теплыми пальчиками, что гладили когда-то его волосы и обнимали его шею, ласкала серо-голубой, с розовыми пятнами и щекочущими волосками нежный храп Метелицы».
Наткнулась и — утомленная, с сигаретой в пальцах, с выражением непонятно брезгливых мук на личике — написала на поле адресованное автору:
«Храп? Может быть, круп? А если круп, то почему с розовыми пятнами?»
Другая прочитала в другой рукописи следующее:
«В штаб отряда, который остановился на дневку, пришел старый крестьянин.
— Сынок,— сказал он командиру,— есть у меня кабанчик откормленный: прячу от злыдней в гумне под соломой. Пускай твои хлопцы возьмут. За то, что вы молодцы. До Баранович отсюда четыре километра, там их, немцев, гиблота, а вы вот стали у них под боком и стоите!..»
Другая дамочка не высказала автору своего недоумения, а просто немножко поправила текст, сделала в нем один косметический мазочек. Добавила одно елово в самом конце, после чего последнее предложение зазвучало таким патриотическим образом:
«...а вы вот стали у них под боком и стоите, сражаясь».
Автору, вспомнив «Рябину», даже запеть захотелось:
Что стоишь, сражаясь...
Притом, «сражаясь» на дневке, вроде бы даже так себе, между прочим. Маленький отрядик — с большим, тяжело вооруженным гарнизоном...
Стой автор да помалкивай. Или сиди, сражаясь...
***
Немного начитанный, недоученный дядька, философ и сектант, но человек порядочный. Я хочу его уважать, не хочу, чтобы он, чего доброго, подумал, что я смотрю на него сверху. А он, после продолжительного разговора, где я больше слушал, скорее из вежливости, чем из любопытства, говорит с хитренькой улыбкой превосходства:
— У вас, в вашей здесь суете, некогда даже подумать А я себе в деревне много мыслю. Много, спокойно мыслю...
Точно масло из льняного семени выжимает — кустарно-примитивное производство мысли. Иногда только с меньшей пользой. Как самоцель.
***
Пять лет после войны. К земляку в город приехали из деревни соседки. Пришел с работы, поздоровался, сел перед ними:
— Чего-то ж вы не просто так?
Здоровенная молодица, со всем простодушием, как к своему, с кем гуляли и пасли вместе:
— Мне б, Сашечка, к доктору. По-женски.
«Здорово я выглядел бы — с молодайкой у гинеколога!..» — думает хозяин и, сдерживая улыбку, обращается к землячке постарше:
— Ну, а вы?
Она, уже довольно бывалая женщина, что и сама когда-то в городе жила, начала, едва ли не встав, так торжественно:
— Саша, милый и родный! Во имя светлой памяти нашего Володи, с которым вы так дружили хорошо... Погиб, бедненький, под тем проклятым Кенигсбергом... Ради Володи, Сашечка, помоги ты мне...
«Тут — не до шуток, видать, тут уже горе настоящее»,— думает хозяин.
— ...покажи-расскажи, где купить моему хлопчику офицерскую сумку.
Сыночек ходит в шестой класс. Офицерская сумка — для книг и тетрадей — очень нужна ему. Он у мамы один. Да и рожденный от поздней случайной любви.