Я был слишком занят, снимая пистолет с предохранителя, чтобы ответить.
Я обхватил ртом ствол, представил, как 9-миллиметровая пуля медленно двигается в патроннике, готовясь вырваться из холодной, жёсткой стали.
И нажал на спусковой крючок.
8
Книга в мягком переплёте, что я читал, лежала рядом с подушкой. Я вздохнул.
— Кейдзи, подпиши это, — Йонабару вытянул шею с верхней койки.
— Сэр, есть, сэр.
— Слушай. Ничего такого с завтрашней операцией. Если будешь слишком об этом переживать, превратишься в тыкву — растеряешь рассудок ещё до того, как им предоставится шанс вынести тебе мозги.
— Я ни из-за чего не переживаю.
— Слышь, чувак, тут нечего стыдиться. Каждый нервничает в первый раз. Это как перепих. Пока не сделаешь это дело, не сможешь выкинуть его из головы. Всё, что можешь делать, это гонять лысого.
— Я не согласен.
— Слышь, ты базаришь с челом, который сечёт фишку.
— Что если — чисто гипотетически — ты будешь повторять свой первый раз снова и снова?
— Откуда ты взял это дерьмо?
— Я просто говорю гипотетически. Словно заново расставлять фигуры на шахматной доске. Ты делаешь ход, а потом всё возвращается к началу.
— Зависит от... — Всё ещё свисая с верхней койки, его лицо засветилось. — От того, говоришь ли ты про трах или про сражение?
— Никакого траха.
— Ну, если меня попросят вернуться и снова сразиться за Окинаву, я скажу им, пусть засунут это себе в жопу. Они могли бы передать меня расстрельной команде, если бы захотели, но я не вернусь назад.
Что если у тебя не было бы выбора? Что если ты был бы вынужден переживать свою казнь снова и снова?
В конце дня каждый человек должен подтирать свою собственную задницу. Тут нет никого, кто принял бы решение за тебя. И в какой бы ситуации ты ни был, это лишь ещё один фактор, который тебе следует учитывать. Что не говорит о том, что у каждого такой же размах в выборе, как у всех остальных. Если где-то там есть друг, на которого можно положиться в трудную минуту, то обязательно должен быть другой тип, который навалит кучку говна. Иногда ты забегаешь в тупик. Но ты по своей воле проходишь каждый шаг по этой дороге, ведущей тебя туда. Даже когда тебя хотят вздёрнуть на виселице, у тебя есть выбор, встретить свою смерть с достоинством или уйти в загробный мир с криками и пинками.
Но у меня не оказалось такого выбора. Прямо за Татэямой должен быть гигантский водопад, грань всего этого проклятого мира, и я никогда этого не знал. День за днём я слоняюсь туда-сюда между базой и полем боя, на котором меня раздавливают, словно ползущее по земле насекомое. Пока дует ветер, я рождаюсь заново и умираю. Я не могу ничего взять с собой в следующую жизнь. Единственными вверенными мне вещами были моё одиночество, страх, что никто не мог понять, и ощущение пальца на спусковом крючке.
Этот грёбаный мир с грёбаными правилами. Так что пропади оно всё пропадом.
Я взял ручку рядом с подушкой и написал число 5 на тыльной стороне левой руки. Моя битва начнётся с этого числа.
Давай посмотрим, сколько я смогу взять с собой. И что если мир сваливает на меня кучу дерьма? Я покопаюсь в нём в поисках зёрнышка. Я увернусь от вражеских пуль, и они пролетят на волосок от меня. Я разнесу Мимиков единственным выстрелом. Если Рита Вратаски была богиней на поле боя, я буду наблюдать и учиться, пока не смогу догнать её по убийствам. В моём распоряжении было всё время мира.
Ничего лучше не оставалось.
Кто знает? Может, что-то изменится. Или может, я найду способ ухватить этот дурацкий мир и нассать ему в глаз.
Для меня это будет самое то.
Глава 2: Сержант Феррел
1
— Если кошка может поймать мышь, — однажды сказал китайский император, — то это хорошая кошка.
Рита Вратаски была очень хорошей кошкой. Она совершила свою часть убийств и была должным образом вознаграждена. Я, с другой стороны, был котом с грязного переулка, равнодушно плутающим по полю боя и ждущим, когда с него сдерут кожу, выпотрошат и сделают из него теннисную ракетку. Руководство позаботилось, чтобы Рита оставалась обстоятельно ухоженной, но им было совершенно посрать на остальных пехотинцев.
Физподготовка длилась три изнурительных часа, и, чёрт побери, можно не сомневаться, что в неё были включены те долбаные изо-отжимы. Я был настолько занят обдумыванием дальнейших действий, что вовсе не уделял внимание тому, что творится здесь и сейчас. Спустя полчаса американские спецназовцы насмотрелись на наши пытки и вернулись в казармы. Я старался не смотреть на Риту, и она ушла с остальными, а это означало, что я здесь всерьёз и надолго. Это словно программа с шаблоном если\когда: Если метка Рита-присоединяется-к-физтренировке=истина, тогда закончить.
Альтернативный шаблон: Долбаный-изо-отжим.
Может, это доказательство того, что я мог изменить случившееся. Если бы я глазел на Риту, она присоединилась бы к ФП, и они бы закончили её через час. Руководство устроило это занятие без достаточных на то оснований; они могли закончить его точно так же.
Если моя догадка верна, мой прецедент не был обязательно безнадёжным. Окно возможности могло проявиться в завтрашней битве. Вероятность этого могла быть 0,1 процента или даже 0,01 процента, но если я мог улучшить свои боевые навыки хоть ненамного — даже если это окно должно было приоткрыться на миллиметр — я должен найти способ широко его распахнуть. Если бы я смог научиться перепрыгивать через любую преграду во время этой короткой гонки со смертью, навязанной мне, может, однажды я проснулся бы в мире, где существует завтра.
В следующий раз я обязательно буду таращиться на Риту во время ФП. Я немного сожалел, что втягиваю в это её, кто по сути являлся случайным свидетелем моего соло-выступления. Но особого выбора не было. У меня нет времени, чтобы тратить его на укрепление мышц, которые не получится прихватить с собой в следующую петлю. Это время лучше потратить на программирование моего мозга на битву.
Когда тренировка, наконец, подошла к концу, люди на поле, коллективно бурчащие жалобы, сбежали в казармы, чтобы спастись от солнечного жара. Я направился к сержанту Феррелу, который присел, чтобы перевязать шнурки. Он был куда длиннее, чем любой из нас, так что я решил, что он лучше всего подходит для начала моего боевого обучения. Он был не только наиболее живучим членом взвода. Мне пришло в голову, что 20 процентов от инструктора строевой подготовки, что в нём имелись, могут оказаться полезными.
Волны жара мерцали над его ёжиком. Даже после трёх часов ФП он выглядел так, как будто мог прямо сейчас участвовать в троеборье и придти к финишу первым, даже не вспотев. У него был необычный шрам у основания толстой шеи — подарок с тех времён, когда они выводили паразитов без Жилетов, и им имплантировали чипы, повышающие скорость реакции. Прошло какое-то время с тех пор, как они должны были прибегать к чему-то настолько грубому. Этот шрам был медалью за отвагу — двадцать лет жёсткой службы и сохранившаяся способность надирать зад.
— Заработал волдыри? — внимание Феррела не переключалось с ботинок. Он говорил на Бурсте с закрученным языком, что характерно для бразильцев.
— Нет.
— Душа в пятки ушла?
— Я бы соврал, если бы сказал, что мне не страшно, но я не планирую убегать, если вы это имели в виду.
— Для новичка, освоившего самый базис, ты неплохо приспособился.
— Вы всё ещё продолжаете тренировку, сержант?
— Пытаюсь.
— Не возражаете, если я потренируюсь с вами?
— Ты пытаешься типа пошутить, рядовой?
— Ничего смешного в желании убивать, сэр.
— Что ж, в твоей башке есть что-то смешное, если ты хочешь запихать себя в этот проклятый Жилет за день до того, как мы отправимся умирать. Хочешь уработаться до пота, иди найди студентку и поупражняйся с её бёдрами, — глаза Феррела оставались на его шнурках. — Свободен.
— Сержант? При всём уважении, я не видел, чтобы вы бегали за дамами.
Феррел наконец поднял глаза. Его глаза казались стволами 20-миллиметровой винтовки, посылающими в меня залп из бункеров, установленных глубоко в его загорелом, кожистом лице. Я пёкся под слепящим солнцем.
— По твоим словам, ты думаешь, что я какой-то гомик, который предпочтёт затянуть себя ремнями в провонявшем потом Жилете, нежели оказаться между женских ног? Это ты пытаешься сказать?
— Э-э-э-это не то, что я имел в виду, сэр!
— Ладно тогда. Присаживайся, — он провёл рукой по своим волосам и хлопнул по земле.
Я сел, и порыв морского ветра задул между нами.
— Я был на Исигаки, знаешь ли, — начал Феррел. — Прошло уже лет десять. Жилеты тогда были адской дешёвкой. Это было место возле развилины — прям где-то здесь — где плиты не сходятся плотно. Они протирали тебе кожу. А места, что покрывались струпьями во время тренировки, снова натирались бы, окажись ты в бою. Болело так сильно, что некоторые парни отказывались ползти по земле. Они вставали и шли прямо в центр перебранки. Ты мог кричать им, что там их убьют, но всё равно было несколько таких, кто поднимался. Ещё они могли расхаживать с нарисованными на груди мишенями, — Феррел засвистел, изображая падающий снаряд. — Шлёп! И пропала целая пачка мужиков.
В Ферреле текла смесь из японской и бразильской крови, но прибыл он из Южной Америки. Половина того континента была разорена Мимиками. Здесь, в Японии, где хай-тек дешевле хорошей еды, наши Жилеты были прецизионной машинерией. Да и было множество стран, в которых только и могли, что отправлять свои войска с противогазами, со старыми, добрыми ракетницами и с молитвой. Забудь про артиллерию и поддержку с воздуха. Любая победа, что они одерживали, длилась недолго. Наноботы, выделяющиеся из трупов Мимиков, пожирали лёгкие любых оставленных там солдат. И понемногу земля, что люди некогда звали домом, покрывалась безжизненной пустыней.
Феррел происходил из фермерской семьи. Когда их посевы стали умирать, они решили бросить свою землю и перебраться на один из островов на юге, безопасный рай, защищённый чудесами технологий. Семьи людей, служащих в ОСО, обладали приоритетом в очереди на иммиграцию. Вот так Феррел и вступил в японские войска.