Я вовсе не утверждаю, что виговский подход — единственный представляющий интерес подход в истории науки. Даже виговские историки могут заниматься изучением влияния общей культуры на развитие науки и, наоборот, науки на развитие культуры, не задаваясь вопросами о той роли, которую это развитие сыграло для прогресса современного научного знания. К примеру, атомистическая теория Демокрита продемонстрировала, как природа может функционировать без вмешательства богов, и потому веком позже она оказала огромное влияние на эллинистического философа Эпикура, а потом и на римского поэта Лукреция, и это влияние никак не зависело от того, имела ли эта теория хорошее обоснование по современным стандартам (нет, не имела). Аналогично, вы можете обнаружить влияние научной революции на общую культуру в поэзии Эндрю Марвелла. (Я имею в виду вполне конкретную его поэму «Определение любви».) Но влияние также распространялось и в обратном направлении. Социолог Роберт Мертон утверждал, что протестантизм подготовил почву для великих научных свершений XVII в. в Англии. Я не знаю, правда ли это, но мысль интересная.
Однако даже здесь имеется некий виговский элемент. Почему историки науки должны концентрироваться на интеллектуальной среде, скажем, эллинистической Греции или Англии XVII в., если в ней не происходило ничего, что способствовало бы продвижению науки к ее современному состоянию? История науки — это ведь не просто рассказ о хаотично сменявших друг друга интеллектуальных трендах, это история движения к истине. И хотя подобное движение отрицалось Томасом Куном, действующие ученые ощущают его существование. Так что виговская история не просто одна из нескольких интересных интерпретаций истории науки. Эволюция современной науки на протяжении многих веков — это прекрасная часть истории человеческой цивилизации, столь же важная и интересная, как и все остальные.
Кажется, что Баттерфилд и сам понимал легитимность виговского подхода в истории науки. В своем курсе лекций, прочитанном в 1948 г. в Кембридже, он признал историческую значимость научной революции, чего он никогда не признавал за английской Славной революцией, столь любимой вигами[58]. Я нахожу его оценку научной революции вполне виговской, и такое же впечатление сложилось и у других, в том числе у Руперта Холла, студента Баттерфилда[59]. Ранее в своем «Виговском подходе к истории» Баттерфилд уже показал, что в определенных условиях потенциально готов принять виг-интерпретацию истории. Он признал, что, если мораль является «абсолютной, одинаково присущей всем временам и пространствам», историк «теперь будет вынужден наблюдать, как возрастает осознание человечеством морального порядка или как человечество постепенно открывает этот порядок для себя». Несмотря на то что Баттерфилд был верным методистом, он не верил в существование абсолютного морального порядка, который раскрывается нам с помощью истории, религии или еще чего бы то ни было[60]. Однако он не сомневался, что существуют законы природы, одинаково присущие всем временам и пространствам. И именно такую историю возрастающего осознания законов природы надеются написать виговские историки физики, однако она не может быть рассказана без оглядки на наши современные знания о реальном мире.
8. Виговская история науки: обмен мнениями
Публикация статьи «С оглядкой на современность» (глава 7 этой книги) в свое время вызвала множество комментариев, приятных и не очень. В письме, написанном Рональдом Намберсом, выражалось негодование насчет моего замечания о высказывании Дэвида Линдберга «Подходящая мера для любой философской системы или научной теории — это не то, в какой степени они предугадывают современные нам идеи, но то, в какой степени они преуспели в решении философских и научных проблем своего времени», которое я назвал абсурдом. Такая реакция сильно меня огорчила, поскольку я глубоко уважаю и Линдберга, и Намберса, написавшими книги, которые многому меня научили. Но я все же считаю, что подходящий критерий оценки научной теории — это ее соответствие наблюдениям за реальным миром, а чтобы судить об этом соответствии, мы должны полагаться на современные научные идеи.
Так случилось, что журнал The New York Review of Books решил опубликовать только одно из писем с комментариями к моей статье. Это было письмо от Артура Сильверштейна, почетного профессора иммунологии Университета Джонса Хопкинса, который занимался и историей науки. Сильверштейн высказал два возражения к моей статье. Он утверждал, что виг-интерпретация может быть опровергнута изменениями в научном знании, и привел примеры из области иммунологии, а также вспомнил о неверной оценке возраста Земли, сделанной лордом Кельвином. Кроме того, он приписал мне точку зрения, согласно которой «историкам науки можно разрешить анализировать прошлое с позиций современных знаний (виг-интерпретация), тогда как другим так поступать нельзя». Мой ответ Сильверштейну приведен в этой главе. Его письмо и мой ответ были опубликованы в The New York Review of Books 25 февраля 2016 г.
Артур Сильверштейн высказал интересное замечание о виговской истории науки: якобы историкам сложно судить о том, кто в прошлом был прав и не прав, поскольку наши современные научные знания могут быть ошибочны. Конечно, никто не считает, что мы знаем все, но кое-что нам все-таки известно наверняка. Вспомним пример о Солнечной системе из моей статьи. Много веков было известно, что в споре со сторонниками Птолемея прав Коперник, а Ньютон прав в споре с последователями Декарта. Зная это, историк может оценить силу эстетического суждения в работе Коперника и математическую креативность и философскую объективность в работе Ньютона.
Сильверштейн верно говорит о том, что прогресс в науке продолжается (по крайней мере я на это надеюсь). Однако некоторые представления уже не изменятся. Действительно, после опровержения теорий флогистона и теплорода в XIX в. в точных науках больше не было общепринятых теорий, которые оказались бы в корне неверными. Расчет возраста Земли и Солнца, выполненный лордом Кельвином, о котором вспоминает Сильверштейн, не слишком хороший контрпример, даже учитывая, что возраст, определенный Кельвином, как теперь известно, был слишком мал. Его результаты не получили широкого признания, наоборот, они решительно опровергались геологами и биологами, поскольку для эволюционного развития жизни требовалось гораздо больше времени. Кельвин и сам понял, что Земля и Солнце могут быть старше, чем он рассчитал, если «некоторые новые источники [теплоты], неизвестные нам сейчас, были приготовлены в великой сокровищнице Сотворения»[61]. Тогда он не знал о ядерных реакциях, которые обеспечивают теплотой Землю и Солнце, но потрудился оценить вклад в тепловой баланс, обусловленный столкновениями Солнца с метеоритами.
Речь не о том, что, как только успешная теория создана и обоснована, наше понимание описываемых ею процессов больше никогда не изменится. С появлением общей и специальной теории относительности стало ясно, что законы движения и гравитации Ньютона являются приближенными и что они справедливы для тел, которые движутся в не слишком сильных гравитационных полях со скоростями много меньше скорости света. Однако это открытие не сделало работу Ньютона ошибочной и не воскресило теории Декарта. Как раз наоборот, теория относительности объяснила, почему теория Ньютона работает, когда она работает. В будущем теория относительности, несомненно, претерпит аналогичное переосмысление, возможно, в рамках теории струн, однако это уже не изменит наше виговское признание успехов Эйнштейна.
Еще Сильверштейн приписал мне точку зрения, согласно которой виговскими могут быть только историки науки, а остальные не могут. В своей статье я не собирался отказывать кому-либо в виговском понимании, однако я действительно не вижу, как такой подход может приниматься в истории искусства. Несколько лет назад Ричард Рорти обрушился на меня с критикой за это: «Он что, действительно не согласен с теми, кто считает, что поэты и художники стоят на плечах своих предшественников и аккумулируют знания о том, как писать поэмы и рисовать картины?»[62]
Да, я не согласен. Я не считаю, что в XX в. поэты и художники знали о своем ремесле больше, чем в XIX в. Какими бы прекрасными ни были некоторые поэмы и картины, созданные в XX в., я не знаю ни одного произведения, которое бы превзошло работы Китса или Моне, например. Конечно, это дело вкуса, вопрос, который нельзя решить каким-то исследованием, в отличие от вопроса о возрасте Земли. Но именно поэтому виг-интерпретация имеет смысл в истории науки и не имеет смысла в истории искусства.
II. Физика и космология
9. Что такое элементарная частица?
Текст этой главы был опубликован в 1997 г. в весеннем выпуске научно-популярного журнала Beam Line, который издается Национальной ускорительной лабораторией SLAC. Это был специальный выпуск, посвященный столетию открытия Томсоном электрона, первой частицы из тех, что мы теперь называем элементарными.
Текст статьи был написан раньше всех остальных в этом сборнике, тем не менее он все еще актуален и имеет непосредственное отношение к проблемам современной физики. И действительно, перечитав его спустя 20 лет после написания и спустя 120 лет после открытия электрона, я испытал некоторое сожаление из-за того, что вопрос, вынесенный в заголовок, все еще остается без ответа.
Если незнакомец, услышав, что я физик, спрашивает меня, в какой области физики я работаю, обычно я отвечаю, что занимаюсь теорией элементарных частиц, после чего всегда начинаю нервничать. Я жду следующего вопроса: «А что такое элементарная частица?», отвечая на который я должен буду признать, что на самом деле этого никто не знает.