Они были так хороши, что их хотелось съесть. Как сказала мама, шары были немецкими, и ей их после войны подарил какой-то ухажёр. Вообще, по её редким воспоминаниям, за ней ухаживали многие, особенно в студенческие годы. Она была яркой, смешливой, статной девушкой, похожей, как ей говорили, на знаменитую актрису Дину Дурбин. Училась в Харьковском медицинском институте, и была врачом по велению души. Причём, врачом – детским, отзывчивым и заботливым. Её называли очень хорошим диагностом – практически, не ошибалась, ставя диагноз. Старалась быть в курсе всех медицинских новаций, читала научные журналы (потом её новаторство вышло боком в моей судьбе, и журналы она читать прекратила). Из всех кавалеров (среди которых был и ставший потом местным олигархом Аркадий Лесничевский) она выбрала симпатягу-морячка Давида (какую-то роль, видно, сыграло и то, что так же звали погибшего в войне брата). В глазах многих они, вероятно, были идеальной парой. По крайней мере, в 50-е годы это было недалеко от истины. Фраза Аркадия Гайдара из «Голубой чашки» о том, что «жизнь, товарищи, была совсем хорошая» в то время была и о нашей семье. Взаимная любовь делает возможным счастье без богатства – это точно. Счастье отражалось в тех матовых шарах, оно сверкало в ёлочных гирляндах и вращало пропеллеры самолётиков и дирижаблей, украшавших нашу ёлку. Кроме них тогда среди модных ёлочных игрушек были ракеты, космонавты, початки кукурузы, солдатики… Кстати, солдатики (и оловянные, и пластмассовые) были и среди моих повседневных игрушек. Но любимыми они так и не стали, не было во мне, видно, военной жилки. В общем, появление ёлки (украшали её примерно за неделю до нового года) знаменовала приближение праздника. Видимо, новогодними подарками меня тогда не баловали, потому что память о них не сохранилась вовсе. И сам новогодний вечер проходил в «рабочем» режиме – спать я отправлялся по расписанию, а родители, думаю, сидели за столом под радио и патефон, а с появлением телевизора – под «Голубой огонёк». Праздник продолжался ежедневными походами на городскую ёлку, которая работала в режиме карусели, и устанавливалась на центральной площади. Но главным было посещение новогоднего представления во Дворцах культуры имени Ленина или Маяковского и получение вожделенного подарка. В ДК Маяковского было хорошо. И Дед Мороз со Снегурочкой плясали в хороводе, и подарки за рассказанные стишки и спетые песенки давали (цветные карандаши и раскраски), и потом в зале был детский спектакль с мультфильмами. Но в ДК Ленина всё было интереснее и, что ли, качественнее. Это как первый и высший сорт. Почему-то мне родители чаще приносили приглашение именно в ДК Маяковского. Но огорчение, если и было, то – мимолётным.
* * *
День короче на минуту, незаметную, как будто.
Незаметную, но все же, старше все, а не моложе.
Старше на сердцебиенье, сам себе шепчу: “Держись!”
Думаешь: “Прошло мгновенье…” А оно длиною в жизнь.
* * *
Радость ожидания родных, маленьких чудес, больших подарков…
Радость оттого, что в этот миг даже сердцу становилось жарко.
Радость ожидания любви – и открытия, что это – рядом…
Годы, как мячи летят, - лови! И ловлю. И провожаю взглядом.
Ощущением праздника осталось в памяти возвращение отца из командировки в Москву в фестивальном 1957 году. Он привёз невиданные раньше конфеты, а также пластинки и книги. Главной пластинкой на несколько дней стала та, где на итальянском языке пели «Эй, мамбо!» Помню, мы сидели на диване и втроём подпевали что есть мочи. И смеялись. Вообще, в то относительно безоблачное в моей судьбе время мы пели (напевали) часто. Почему-то особенно полюбились нам строки из радиоспектакля «Надя Коврова, честное слово, мы потеряли покой…» Дальше не помню. Но, как раз, именно покой тогда мы не теряли. Потерян он был намного позже.
А тогда самым грозным замечанием из уст папы было: «Надо на тебя пожаловаться Дагу Хаммаршельду». Кто это такой, я понятия не имел, но представлял его, как персонажа из журнала «Крокодил», на страницах которого было полно карикатурных изображений кровожадных империалистов и прочих «поджигателей войны». На одном из них страшный старик во фраке и цилиндре с жутким видом сидел и грыз громадную куриную ножку, олицетворявшую, видимо, то ли Африку, то ли Европу. Но, кстати, грыз настолько аппетитно, и натурально, что мне, к изумлению родителей, захотелось тоже попробовать (изумлению, потому что к отсутствию аппетита у меня в то время уже привыкли). Папа сказал: «Полезный журнальчик». Повзрослев, я узнал, что Хаммаршельд был Генеральным секретарём ООН, которого недолюбливал Хрущёв... Чомбе, Мобуту, Лумумба – эти африканские фамилии были, наверное, на слуху у всех жителей нашей страны. Уж если я, ребёнок, запомнил их на всю жизнь, это говорит само за себя. Как-то в очереди, в которой мы стояли с папой (за чем – уже не помню) кто-то сказал сокрушенно: «Убили Лумумбу, гады». И все с сочувствием вздохнули. А дед говорил: «Лубумба и Чомба». И тон у него при этом был грозный. Короче, Хаммаршельду папа так и не пожаловался, а вот пластинку «Эй, мамбо» поменял на другую, где Владимир Трошин пел «Осенние листья» и «Тишину». Тоже очень хорошая. Но я жалел, что «Мамбу» мы уже отпели. Кстати, поменялся он со своим заводским товарищем Жорой (Георгием Захаровичем Сиротенко), очень хорошим, добрым дядей, каким я его запомнил. Его внучка Таня стала впоследствии известна всему миру, как Татьяна Снежина. Теперь памятник ей стоит в городском сквере Луганска, а её «Позови меня с собой» и по сей день зовёт в мир музыки и стихов. Среди книг, которые привёз папа, было подарочное издание «Чапаева», ставшее подарком мне на день рождения, и роман Владимира Беляева «Старая крепость». Сегодня думаю, что роман – так себе, идеологии в нём чуть больше, чем литературы. И всё же… Папа читал его вслух, а мы с мамой лежали на диване и слушали. И это было здорово. А то, что в голове у меня по-прежнему сидят имена героев этого романа – Петьки Маремухи и Витьки Тиктора, что-то да значит. Всё-таки, это – литература. А идеология… Так где её нет? Став взрослым, я перечитал книгу, многое меня разочаровало, но отдельные части написаны увлекательно и живо. А увлекательность письма, как говорит хороший писатель Юрий Поляков, это – вежливость автора. Вот так.
* * *
Прочитано так мало. Читается так трудно. Дорога от вокзала уходит прямо в будни.
А мир вокруг великий. И снова зреет завязь… Читаю жизнь, как книгу. Никак не начитаюсь.
* * *
Ветер траву, словно прачка, полощет там, где Донец и Зеленая Роща.
Где, как погоду, автобуса ждут и где до речки всего пять минут,
Там, где не слышен промышленный дым, там, где Донбасс так походит на Крым…
Всесоюзной кузницей, житницей и здравницей Луганск, конечно, никогда не был. Главные его отличительные приметы, говоря современным языком, «брэнды» или «трэнды» – тепловозы, «Луга-Нова» (то есть, водка) и «Заря». Я бы добавил ещё и конфеты. Но это было актуально в 60-70-е годы, когда местная кондитерская фабрика поставляла для нужд членов Политбюро (!) такие прославленные сорта конфет, как «Курочка Ряба», «Планета», «Футбол», «Шайба», «Гулливер», «Апассионата»… И качество у них было приличное, и упаковка сделана с выдумкой (что для советских изделий, надо честно признать, было не характерно). Потом всё куда-то исчезло, а фабрика стала филиалом для донецких хозяев. Прямо, иллюстрация вечной истины: «всё проходит».
* * *
Из ниоткуда в никуда не может течь даже вода.
Распутает событий вязь причинно-следственная связь.
А что неведомо уму – потомки все-таки поймут,
Найдя, быть может, в толще лет и наш с тобою слабый след.
Лишь время канет без следа из ниоткуда в никуда…
* * *
О чем это шепчет под ветром трава? Глухи и невнятны чужие слова.
О чем это тополь мечтает? Никто никогда не узнает.
Никто, никогда… Но как вечный Улисс, стремится в ладонь мою сорванный лист.
И, всё же, здравницы, даже всесоюзного масштаба, в округе Луганска тоже были. Кременная, Новопсков, Весёлая Гора, Зелёная Роща (которая, кстати, во времена моего детства называлась Лысой Горой). Зелёную Рощу можно смело назвать курортным посёлком, где недалёко от пляжей Северского Донца расположены несколько детских оздоровительных комплексов (пионерских лагерей – звучит привычнее). Там же - Дом отдыха, построенный в 30-е годы по всем канонам военного коммунизма, и заводской санаторий-профилакторий, одно время (в 80-е годы) вполне отвечавший представлениям о комфортном, беззаботном отдыхе, да ещё и с элементами лечения. Летом 1955 года родители взяли меня с собой в Дом отдыха на Лысой Горе. Кое-что в памяти осталось. А именно то, что всё мне там не нравилось. Своё недовольство я выражал, как умел. А умел, как вспоминал папа, громко. Спустя 25 лет мы по совету врачей повезли дочь, которой было столько же лет, сколько мне в том злополучном Доме отдыха, на оздоровление в Ялту. Там по степени громкости она определённо превзошла меня. Сказать, что эта наследственность сильно порадовала, не могу. Но здоровье – превыше всего. На следующий год родители решили, что я поеду с мамой в пионерский лагерь в ту же Лысую гору. Она там была врачом и жила в комнате при медпункте. Папа не возражал. Меня определили в отряд для самых маленьких. Первый день прошёл относительно спокойно, хотя отсутствие детсадиковых навыков и привычек сказывалось на настроении. Ночью, с тоской осмотрев палату с тридцатью спящими незнакомыми пацанами, я решил вылезти в окно и отправиться на поиски маминого домика. И сейчас помню тот ужас, с которым я, подвывая, носился в кромешной мгле по территории лагеря и никак не мог найти медпункт. Слава богу, кто-то из вожатых вышел в туалет и столкнулся со мной. По-моему, мы испугались в равной мере. Узнав сквозь мой рёв, что я сын докторши, он отвел меня к потерявшей дар речи маме, где я и пробыл какую-то часть потока. Вместе с нами в лагере по маминой протекции отдыхала моя старшая двоюродная сестра Майя. Она перешла в десятый класс и была, на мой взгляд, очень красивой девушкой. То, что я не ошибаюсь, подтверждало повальное ухаживание за Майей старших «пионэров», как она их называла, и даже сотрудников лагеря. Один из них, недавно демобилизовавшийся из армии, показывал ей в моём присутствии, как выполняется команда «упал-отжался». Сильное было зрелище. Но Майку оно не заинтересовало. В конце концов, сжалившись надо мной, приехавший на родительский день папа забрал меня домой. Дедушка был доволен. «Нелагерный ребёнок» - констатировала воспитательница отряда, куда я был прикреплён. Ещё раз я поп