Не знаю, совершите ли вы когда-нибудь паломничество в Национальный архив, не знаю, кто вы — гражданин США или другой страны, житель Вашингтона или турист, — но наследие той революции вы все равно видите — ежедневно и ежечасно, во всем. Она вокруг вас — это наши дороги, наши линии электропередач, наше природоохранное законодательство, наши конституционные права. Если вы живете в другой стране, вас все равно затрагивают прекрасные идеи Просвещения. Ключевые понятия философии той эпохи — демократия, равенство, рациональный подход к законодательству — встроены в самые свободные, самые продуктивные политические системы во всем мире. А в основе этих понятий лежит глубоко научный образ мысли.
Когда мне случается работать над сложным проектом, я изо всех сил сопротивляюсь мысли «ну все, готово», которая возникает, когда дело близится к официальному завершению. Над чем бы я ни трудился — над чертежом переносного «круга питчера» для бейсбола или над вводной для очередной передачи Bill Nye Saves the World («Билл Най спасает мир») компании «Нетфликс» (Netfl ix), — я отдаю себе отчет, что первые наброски неизбежно нуждаются в доработке и переработке. И настоятельно не рекомендую писателям, продюсерам и редакторам писать «окончательная версия» в заголовке любого документа. Нет ничего окончательного в телепрограмме, пока она не записана и не вышла в эфир. И это относится к любой творческой задаче. Если хочешь хорошо делать свое дело, выработай у себя способность меняться и приспосабливаться. Природа так и поступает, вот и мы должны.
Думается, самое трогательное в этих листах старого пергамента — то, что когда смотришь на них, понимаешь, насколько они современные. Да, они тускло освещены, чтобы чернила не выцвели, они выставлены в герметичных витринах с инертным газом аргоном, чтобы пергамент не рассыпался в прах, но слова на них живы, как прежде. Это яркое напоминание, что в законе, как и в науке, не бывает ничего «достаточно хорошего». Вот почему Конституцию приходится постоянно толковать заново. И это возвращает нас к чудесной идее прогресса. Может быть, когда-нибудь мы даже избавимся от Коллегии выборщиков. Нельзя же основывать современную медицину на принципах, заложенных до бактериальной теории болезней, или строить ракетный двигатель на основании старой теории о «теплороде». К счастью, отцы-основатели приветствовали неустанный поиск лучших идей и решений. Конституция США — прекраснейший пример подхода «все и сразу» и вдохновляет не только политиков, но и обычных людей.
Можно говорить что угодно о недостатках американского общества — и да, тут есть что сказать, — но наш прогрессивный стиль, наш образ действий постоянно напоминает нам, что мы способны на великие свершения. Не обязательно принимать все как есть. Можно сопротивляться, приспосабливаться, пересматривать, развивать, улучшать — и менять мир к лучшему.
Глава десятая Каждый знает что-то, чего не знаешь ты
Вдумайтесь в название этой главы. Надеюсь, у вас есть минутка, чтобы как следует усвоить эту фразу. Мысль эта очень проста, но мне представляется, что это мощный инструмент, который одновременно и придает сил, и учит смирению. Вас окружают люди, каждый из которых — специалист в той или иной области, и большинство из них охотно поделится с вами знаниями. Нужно всего лишь найти подход — то есть проявить внимание, приветливость и любознательность.
Не исключено, что знания окажутся совсем не такими, как ожидаем мы с вами. Не исключено, что вы их даже не сразу заметите. Готов ручаться, что любой дворник знает о химических взаимодействиях растворителей в чистящих средствах гораздо больше среднего обывателя. Стюардесса наверняка прекрасно осведомлена о самых современных методах реанимации. Контролер-кассир в супермаркете наверняка многое может рассказать о текстуре кожицы спелого помидора или тайном смысле срока реализации на пакете молока. Как чудесно понимать, сколько удивительных знаний окружают тебя в каждую секунду!
Однако чтобы черпать из источника этой великой мудрости, все равно нужно сделать усилие и попросить об этом. Но тут у нас нет недостатка в отговорках. Мы слишком заняты, слишком застенчивы, слишком горды, слишком забывчивы. Очень часто мы просто не замечаем других людей либо так убеждены, что наши познания лучше и обширнее (или, по крайней мере, достаточно велики), что не даем себе труда задать вопрос. Но вдумайтесь: чему бы вы ни учились, как бы ни был обширен ваш жизненный опыт, кто-то другой учился тому, чего вы не знаете, и пережил то, что вам и не снилось.
Я — ходячий пример человека, который знает кучу всего о куче всего и при этом феерически невежествен. Особенно остро я ощущал это, когда пришел работать инженером в компанию «Боинг» в 1977 году: в те времена образования у меня было гораздо больше, чем опыта. Мне предстояло усовершенствовать инженерные решения, используемые в самом большом и знаменитом самолете компании — «Боинге-747». К счастью, мой босс Джефф Саммитт был человек потрясающий. Он вырос на логарифмических линейках и интуитивно чувствовал силы, давления и механизмы. Я хотел поразить его своей компетентностью и так старался ему подражать, что даже носил рабочие ботинки той же марки и на обед в столовой брал то же самое.
В «Боинге» был один летчик-испытатель, которого всерьез беспокоила вибрация рукоятки управления модели 747 — самолетного руля. Я говорю «вибрация», но на самом деле речь шла всего лишь о еле заметном дрожании. Нужно было сосредоточиться, чтобы его ощутить. Зато потом ты уже чувствовал его каждый раз, стоило прикоснуться к рукоятке (а летчик держится за нее весь полет). Джефф поручил мне придумать, как избавиться от этих «вредных вибраций».
«Боинг-747» был первым коммерческим авиалайнером, летающим на чистой гидравлике, то есть в нем не было прямых, ничем не усиленных соединений между приборной панелью в кабине пилота и аэродинамическими поверхностями (элеронами, рулями направления, рулями высоты), которые управляют самолетом. Чтобы летчик тем не менее мог почувствовать, что делает самолет в воздухе, было создано особое устройство под названием «вычислитель автомата нагрузки». Это устройство размером с ломтик хлеба при помощи гидравлической жидкости под давлением 2 мегапаскаля (3000 фунтов на квадратный дюйм) генерировал искусственное сопротивление рукояток управления. Когда поворачиваешь руль автомобиля, он сопротивляется, давит тебе на руки, — и точно так же вычислитель автомата нагрузки обеспечивал летчикам в кабине обратную связь с механизмами управления. У «Боинга-747» четыре гидравлические системы с резервированием, которые помогают справляться с невероятными силами, необходимыми для контроля над таким огромным самолетом, летящим с такой большой скоростью. Подобная конструкция означает, что нет практически ни единого шанса, что один сбой и даже сочетание нескольких сбоев выведет самолет из строя.
Откуда же взялась эта вибрация? «Боинг-747» — это сложный многоступенчатый механизм, поэтому Джефф помог мне разбить задачу на части. Если все четыре гидравлические системы работают при полном давлении, то есть в нормальных условиях, они иногда в какой-то степени действуют друг против друга или, по крайней мере, в противоположном направлении. Когда я только приступил к рассмотрению задачи, Джефф сухо заметил, что любая вибрация, которую ощущают летчики, наверняка исходит из этих гидравлических систем, а не из воздуха. Я изучил явление подробнее и проверил всю систему поэтапно. И в конце концов пришел к выводу, что виноваты сами трубы: по всей их немалой длине в гидравлической жидкости возникала еле заметная высокочастотная волна. Ничего не заметно, только в пальцах слегка жужжит.
Теперь наша задача стала четче: надо было решить, как погасить искусственно генерируемые вибрации. Мы добавили еще немного гидравлических труб, чтобы заставить волну деструктивно интерферировать с самой собой. Это был хитрый фокус из теории колебаний. Когда амплитуда волны росла, амплитуда нашей искусственной антиволны тоже росла и сводила проблему на нет. Поскольку я только-только выпустился из инженерной школы, Джефф поручил мне проделать расчеты. Я вычислил скорость волны в жидкости и объем, необходимый, чтобы сгенерировать нужную антиволну. Цифры, которые я получил, легли в основу нашего с Джеффом решения, и вибрации утихли. Но мне до сих пор не дает покоя мысль о том, как мало я знал о том, что Джефф мне поручил. Он не только обладал подробными познаниями в гидравлике и системах управления, но и понимал, как отфильтровать эти знания. А такую фильтрацию мы и зовем интуицией. У меня ушло некоторое время на то, чтобы понять, сколько всего Джефф знает, чего я не знаю, но он был со мной терпелив. Он никогда не допускал, чтобы мне было неловко задавать вопросы. Джефф ввел меня в свою рабочую группу, обращался со всеми уважительно, поощрял нас делиться тем, в чем мы были сильны. Все мы принимали участие в решении задачи, проектировании, создании и испытаниях нашей антивибрационной системы. Это было начало большого пути.
Прошло много лет; я ушел из «Боинга» и сменил много инженерных должностей в других компаниях. В 1982 году я поступил на работу в фирму «Сандстренд Дата Контрол», которая делала большинство «черных ящиков» для самолетов. Это прямо через дорогу от нынешнего кампуса «Майкрософт». А тогда это было прямо через дорогу от коровьего пастбища.
«Сандстренд» делала не только «черные ящики», но и разную другую авиационную электронику — авионику. А в авиаэлектронные приборы часто входили маленькие и невероятно точные акселерометры — сверхчувствительные приборы, измеряющие мелкие рывки и торможение. И не просто сверх, а сверх-сверх. Даже в те годы акселерометры были такими точными, что регистрировали притяжение Луны с поверхности Земли, а это около 30 миллионных ускорения свободного падения, известного школьникам как «g». Чтобы было понятнее, мои напольные весы говорят, что мой вес на поверхности Земли составляет каких-то жалких 70 кило (да, я тощий). Когда у меня над головой проходит Луна, ее гравитация чуть-чуть притягивает меня, и я вешу капельку меньше. А точнее, если раньше на весах было ровно 70 кило, то теперь мой вес составляет на 30 миллионных долей меньше — то есть 69,99979 кило.