Всей этой деятельности очень способствуют занятия на первый взгляд пустяковые: поболтать с уборщиком Карлом о его работе или понаблюдать, как стюардесса управляется со вздорным пассажиром. Настоящий ботан никогда не упускает случая узнать что-то новое.
Над всем этим работаю и я — вместе с лучшими ботанами на свете. Я наблюдаю за поведением окружающих и стараюсь лучше руководить своими небольшими предприятиями. Стараюсь нанимать на каждую должность только лучших, а кроме того, делегирую своим сотрудникам как можно больше управленческих полномочий, насколько им по силам. Ведь если каким-то проектом или какой-то работой руководит кто-то другой, мне не нужно этим заниматься. Очень скоро этот человек будет знать столько, сколько мне и не снилось, и станет для меня новым источником профессиональных знаний, настоящим экспертом. Если относишься к людям с доверием и уважением, обязательно получишь отличную команду. Все будут больше успевать и веселее жить. Если говорить о нашем Планетном обществе, это значит, что нам с большей вероятностью удастся сделать солнечные паруса и исследовать другие планеты. Если говорить о телепередаче компании «Нетфликс», это значит, что мне удастся сильнее заинтересовать зрителей, передать им важную информацию и расшевелить их воображение.
Если мы все постараемся усвоить, что каждый знает что-то, чего не знаем мы, гораздо больше людей сможет вместе трудиться на благо общества. А это еще один шаг на пути к лучшему миру.
Часть вторая От ботанских теорий к ботанской практике
Глава одиннадцатая Радости несовершенства
Никогда не забуду один из первых уроков физики в старших классах, когда мистер Лэнг нарисовал на доске эллипс. Эллипс — это такая сплюснутая (или вытянутая) окружность, примерно так выглядит автотрек или на редкость симметричное яйцо. Именно эллипс — теоретически идеальный — описывает ежегодно Земля вокруг Солнца. Однако рисунок моего учителя было не так-то просто узнать. Его эллипс был наклонен относительно осей X и Y и относительно пола, желобка для мела под доской и, в общем и целом, всего остального. Мистер Лэнг вызвал меня к доске и поставил задачу: что это за фигура и как описать ее математически? Могу ли я написать уравнение наклоненного эллипса?
Числа и уравнения применяют для описания всех сторон окружающего нас мира. Однако для этого они должны не просто соответствовать идеальным фигурам со страниц учебника, а охватывать все сложные неуклюжие детали реальности. Уравнения должны иметь смысл и без миллиметровки и систем координат. Ну и разумеется, я, как прилежный ученик, мог разобраться, как описать простой эллипс, который всего-навсего наклонили. Я взялся за дело. По алгебре у меня были неплохие оценки, и я решил: ладно, добавим-ка поправки на наклон по осям X и Y и, пожалуй, кое-какие синусы с косинусами. Добавил. М-да. Такое уравнение никому было не по зубам — не то что одиннадцатикласснику, который пытался громко заявить о себе в начале учебного года.
Мистер Лэнг понял, куда меня несет, и остановил меня простыми словами:
— Най, это не эллипс наклонен, а вы!
В этой короткой фразе заключена глубокая мудрость. Мистер Лэнг призвал меня взглянуть на задачу с другой точки зрения. На первый взгляд задача казалась невероятно трудной, однако учитель подсказал, что трудность не в самой задаче, а в том, как я на нее смотрю. Секрет был в том, чтобы не думать об остальных предметах вокруг эллипса (о доске, комнате и себе самом), поскольку они не имели никакого отношения к наклоненному контуру. Я попытался забыть о страшном наклоне рисунка на доске, просто посмотрев на него иначе. И когда я представил себе, что весь рисунок существует в наклоненном мире, оказалось, что это совершенно заурядный эллипс, после чего я решил задачу в два счета. Мне не нужно было искать сложное решение сложной на первый взгляд задачи — достаточно было посмотреть на нее со стороны и понять, что на самом деле от меня требуется. А требовалось всего-навсего наклонить голову — буквально.
Недостаток знаний по алгебре и тригонометрии уберег меня от необходимости решать сложнейшее уравнение, которое я вывел первоначально, и он же заставил искать другое решение, которое в конечном итоге оказалось гораздо лучше.
Обычно мы говорим о недостатке знаний и прочих ограничениях так, словно это плохо. Они мешают нам что-то сделать, зачастую именно то, что нам особенно хочется. Но я сейчас докажу, что ограничения — это полезно и даже прекрасно. Ограничения помогают принимать жизненные решения, от самых маленьких до самых главных. Благодаря ограничениям можно найти подход к нерешаемым задачам. Они помогают вам понять, чего не стоит делать, а главное — от каких идей отказаться. Помогают решать, что купить, что съесть, какую профессию выбрать, с кем связать судьбу (или ни с кем не связывать). Они делают мир постижимым с научной и математической точки зрения. Именно это и помог мне понять мистер Лэнг в тот якобы ничем не примечательный день.
В этой книге я много говорю о том, как важно рассматривать все и сразу. Но когда нужно действовать, невозможно осознать все. Нельзя просеять сквозь сито логики буквально все возможные варианты, так и спятить недолго, да и времени на это понадобится столько, что до собственно действия дело не дойдет. Поэтому надо научиться принимать решения с ограничениями. Одним деталям придаешь больше веса, другим меньше и постоянно оцениваешь, какая информация самая нужная и надежная. Некоторые величайшие научно-технические победы, например Манхэттенский проект или высадка «Аполлона» на Луну, были одержаны при очень сильных ограничениях. Именно так мы и живем в царстве ботанов, и не важно, что перед нами — маленькая теоретическая задача или гигантская реальная проблема всемирного масштаба: мы пересматриваем свои ресурсы и навыки, смотрим на задачу со всех сторон и делаем самое лучшее, что можно сделать с тем, что у нас есть. Одно из чудес человеческого мозга в том и состоит, что он способен быстро сортировать поступающую информацию — то есть достаточно быстро, чтобы наш биологический вид сохранился и пережил несколько минувших тысячелетий. Мы не знаем всего о том, что происходит вокруг нас, поэтому приходится полагаться на имеющиеся знания и выбирать нужный курс действий. Вот, скажем, мы в саванне и нас преследует лев, который хочет съесть нас на обед. У нас совсем мало времени, чтобы решить, что делать — прятаться или бежать сломя голову. Чтобы запрограммировать робота на решение подобных задач, понадобится много времени, но наш мозг очень быстро сортирует звуки, запахи, направление ветра, расстояние до ближайшего дерева, на которое можно залезть. И вообще неясно, зачем роботу убегать от львов. Правда, может быть, у него вкусный мясной аккумулятор?
Те же основные навыки нужны солдатам на поле боя, водителям на дороге, игрокам на футбольном поле, покупателям в супермаркете. В каждом случае нужно дистиллировать одно-единственное действие из множества вариантов.
Ученые провели множество исследований, в ходе которых студентам задавали разные правила для выполнения домашней работы. Одним не сообщали конкретного срока сдачи работы, другим говорили дату, но добавляли, что срок можно подвинуть, третьим назначали жесткий срок. Всегда получалось, что лучше всех, причем с большим отрывом, работу выполняли те, у кого был жесткий срок. Им задавали ограничения — нужно было закончить работу к определенному дню, — и это заставляло их тщательно планировать время и в нужной степени сосредоточиться на задаче. Ограничения подталкивают нас к решению или к подходу, при помощи которого нам удастся все сделать. Без ограничений мы, как правило, забываем, что главное, а что второстепенное, — в точности как безалаберные студенты во все времена.
Наглядный пример могущества ограничений наблюдается в наши дни в моем (наполовину) родном городе Нью-Йорке. В конце октября 2012 года на побережье Нью-Джерси и некоторые районы Нью-Йорка обрушился очень серьезный шторм «Сэнди» (остатки урагана «Сэнди», отчасти, но далеко не полностью растерявшего свирепость). Особенно пострадала южная, самая низменная часть Манхэттена. Последовали затопления, отключения электричества, перебои в работе предприятий; на восстановительные работы нужно было много средств. А поскольку Нью-Йорк и его окрестности играют важнейшую роль в экономике, это бедствие плохо повлияло на экономику всего мира. Тогда штаты Нью-Йорк и Нью-Джерси стали искать инженерные решения, которые позволили бы защитить город от штормов и избежать подобных разрушений в дальнейшем.
Архитекторы столкнулись с целым рядом жестких ограничений. Прибрежные районы нужно было сохранить в прежнем, уютном и обитаемом виде. Люди должны были по-прежнему ходить и ездить по своим делам, пересаживаться на другие виды транспорта, встречаться, ходить в кафе и рестораны, гулять в прибрежных парках, сидеть на причалах, писать книги и так далее. Но при этом, когда налетит очередной шторм, нужно, чтобы все парки, прогулочные дорожки, шоссе и линии метро в зоне поражения обладали достаточным запасом гибкости и прочности и можно было вывести и вывезти людей в безопасные места, а потом, когда наводнение схлынет, все эти районы должны как можно скорее снова стать пригодными для жизни и работы. Нетривиальная задача. Ливни и штормовые ветра вызывают наводнения. Электрические подстанции оборудованы системами, которые отключают их при затоплении, а если тоннели метро заливает водой, по ним не проехать.
Чтобы придумать разные варианты, как уберечь город от разрушений при шторме, не обязательно много знать о реках и потопах. Казалось бы, все просто: берешь и строишь высоченную водостойкую стену или дамбу. Но вот в чем беда: чтобы уберечь Нью-Йорк такой дамбой от шторма вроде «Сэнди», дамба должна быть высотой как минимум три метра. И много километров длиной. С технической точки зрения это, наверное, возможно, но выглядеть она будет кошмарно и не поспособствует сохранению уюта и обитаемости. Длинная извилистая дамба отрезала бы город от реки. Этот вариант исключается, поскольку городская экономика очень зависит от реки. Отрежем реку — отрежем огромную часть предприятий. То же самое и с блокировкой берега моря: пострадают предприятия знаменитого ньюджерсийского побережья.