Некоторые нейрофизиологи даже утверждают, что на самом деле никакой свободы воли нет, это иллюзия, призванная замаскировать бессознательные процессы принятия решений в мозге. С другой стороны, любой психически здоровый взрослый способен понять последствия своих действий. Это юридический критерий, позволяющий определить, подлежит ли человек суду. А вот как мы пользуемся этой способностью — совсем другой вопрос.
Одна моя близкая приятельница вот уже лет двадцать постоянно забывает заправить машину, и у нее раз за разом кончается бензин. В психологии это называется «рекапитуляция» — склонность повторять одни и те же поступки, невзирая на последствия. Моя приятельница охотно признает, что могла бы вести себя иначе, однако никогда так не делает — или почти никогда. Однако одно обстоятельство вселяет в меня надежду. Время от времени моя приятельница все-таки понимает, что опять предалась рекапитуляции, и заранее заправляет полный бак. Если бы езда с пустым баком приводила к более серьезным последствиям, а моя приятельница искренне постаралась изменить свои привычки, не сомневаюсь, что у нее это получилось бы. Вспомните, как бросили курить мои родители, когда на них достаточно сильно надавили. Я хочу, чтобы именно к такой свободе воли мы и прибегали. Я хочу, чтобы человечество поступало по-новому, поскольку мы понимаем, что если откажемся так поступать, последствия будут слишком тяжелыми. Определение человека в том и состоит, что мы способны контролировать свое окружение и самих себя, в отличие от остальных биологических видов. В этом наша сила — ужасная и прекрасная.
Тут нужно снова вспомнить о ботанской честности, поскольку именно она — ключ от этого контроля. Она помогает нам осознать, в чем мы предвзяты, что воспринимаем искаженно. Она помогает понять, кто мы и как дошли до жизни такой. С учетом всего этого я стал перебирать в памяти некоторые особенно яркие моменты на собственном пути… к чему? Гм. Точно не к своему предназначению. В конце восьмидесятых я работал инженером-фрилансером и сочинял скетчи или, по крайней мере, пытался сочинять скетчи. Время от времени мне удавалось недельку поработать в юмористической передаче. Я накопил денег и решил, что пора продать свой семнадцатилетний «Фольксваген-жук» и купить себе новую подержанную машину, то есть подержанную машину, которая была бы для меня новой. И купил «Ниссан-стэнзе», сделанный в переходный для этой фирмы год: у моей машины сзади был значок «Ниссан», а на переднем радиаторе — табличка «Датсун». Так вот, оказалось, что на другом конце страны моя сестра купила машину того же производителя, той же модели и того же года выпуска. У нас с ней были одинаковые четырехдверные хетчбэки, белые, с красной обивкой салона. Если это чистое совпадение, то какое-то уж слишком точное. Однако я ни за что не согласился бы, что в мой выбор машины вмешалась судьба. Поэтому я еще немного подумал, как же так вышло.
В детстве мы с родителями часто ездили в отпуск всей семьей. Чтобы в машине хватало места, мама с папой приобрели белый универсал «Шевроле-Бель-Эйр» 1963 года выпуска. Отец хотел белую машину с голубым салоном. Но в той партии нашлась только белая машина с красным салоном. Помню, мама пришла в восторг. Она сказала продавцу по телефону: «Берем!» В этой машине мы провели прекрасные часы. Мы проехали по автомобильным кемпингам вдоль «Скайлайн-драйв» в Национальном парке Шенандоа в Виргинии. Ездили на море в Делавэр. Отец медленно катил по улицам нашего квартала, когда мы с братом разносили воскресную «Вашингтон пост»: выскакивали из задних дверей автомобиля с тяжелыми пачками газет под мышками, а потом заскакивали обратно.
Самое счастливое время наша семья проводила в белом универсале с красным салоном. Поэтому не так уж удивительно, что сестра, решив купить машину, взяла пример с меня. Или я взял пример с нее? Нет, мы не обсуждали эти покупки, совершенные в разных концах страны. Нам просто понравился один и тот же автомобиль, похожий на машину, в которой нам было хорошо. Это ничего не говорит ни о судьбе, ни о генетике. Зато мне это говорит о том, что мы зачастую принимаем за свободу воли сильнейшее влияние уже накопившегося у нас жизненного опыта. Мы — вечные пленники собственного прошлого.
Если мы с вами (надеюсь) хотим стать движителями перемен, нам стоит помнить о своем жизненном опыте и о том, как стойко его воздействие. Мои родители получили высшее образование и служили своей стране во время Второй мировой войны. В японском лагере для военнопленных отец приобрел крайне неприятный опыт. Мама работала в секретном подразделении и была офицером Военно-морского флота. Оба впоследствии сочувствовали Прогрессивной партии. Они не любили об этом говорить, однако я уверен, что и мама и папа считали войну настоящей трагедией, преступным разбазариванием интеллекта и ресурсов человечества. При этом они ценили ту огромную роль, которую способно сыграть государство — не только во время войны, когда нужно отразить врага, но и в обеспечении достойной жизни для своих граждан. Эти ценности передались и мне, причем речь идет о материях куда более важных, чем аккуратненькая белая машинка с красной обивкой сидений. Если я и сам превратился в рьяного прогрессиста, а так и случилось, тут не обошлось без Неда с Джеки. Я знаю, откуда взялись мои ценности, и этот источник мне нравится.
Что касается моих брата и сестры, с годами они разошлись во взглядах. Сестра училась в колледже в Виргинии, в городе Данвилл, вышла замуж за однокурсника, вырастила троих детей. Она работала в разных муниципальных службах Данвилла, в том числе диспетчером на 911. Ее семья живет у самой границы Северной Каролины, в довольно консервативной части страны. В целом сестра такой же либерал, как и я, однако ее детям мои политические пристрастия не по душе. У нас довольно много общих генов, однако мировоззрение у них чуть ли не диаметрально противоположное. Государством племянники, мягко говоря, недовольны и считают, что оно слишком вмешивается в личную жизнь. А брат осел в окрестностях Вашингтона. Его дети выросли там, и все они разделяют прогрессистские взгляды. Поясню свою мысль: семейная генетика — это очень важно, однако среда и окружение влияют на человека ничуть не меньше. Но природа и воспитание — это тоже не судьба.
Так же и с белыми четырехдверными хетчбэками с красным салоном. Свободная воля — это сумма нашего жизненного опыта, влияния семьи, друзей, социальной среды, а в последнее время — все больше еще и интернет-среды. Нас с племянниками, детьми сестры, воспитывали по-разному, и хотя по природе мы почти одинаковые, политические взгляды у нас в итоге разнятся. Дети брата выросли в большом городе, где и люди и уклад примерно такие же, как и в моем детстве, и в результате у них сложилось мировоззрение, похожее на мое. Интересно, что при всей разнице мировоззрений смешит нас одно и то же (я бы рассказал, что именно, но тогда вы решили бы, что наши шутки какие-то не смешные. А это повлияло бы на ваше отношение к моим родственникам, которые уже давно не отвечают за мои юмористические предпочтения).
В моей семье, как и у моего отца и его друзей по лагерю для военнопленных, главное — общее чувство юмора, а политика — дело десятое. Мне кажется логичным, что чувство иронии — это следствие способа смотреть на мир, особенно — манеры воспринимать и толковать чужие поступки. Возможно, семьи держатся вместе отчасти из-за того, какие шутки их смешат, и не исключено, что в этом нет никакой свободы воли. По-моему, гипотеза стоящая, только проверить ее будет непросто, то есть работа предстоит нешуточная (ну вот, я опять… пардон).
Во всех этих разговорах о поведении и свободе воли есть один скрытый парадокс: исследователи, которые все это изуча ют, и люди вроде меня, которым эта тема интересна, пытаются разобраться, как работает наш мозг, однако единственный инструмент для этого — это тоже наш мозг. Мозги пытаются понять мозги.
Это подмножество более общей проблемы неотъемлемой субъективности человеческого разума. Научный метод разработан именно для того, чтобы обойти эту проблему: его приемы учитывают нашу несовершенную интуицию и позволяют по мере сил сделать на нее поправку. Лучший способ перестать быть тупым орудием в руках семейного опыта, влияния друзей и среды — следовать этому алгоритму: наблюдение, гипотеза, эксперимент, сравнение результатов с ожиданиями, а потом — и это главное — все то же самое еще раз. Только так можно выбраться из эхокамеры в собственной голове. Эта ежедневная тренировка для свободы воли.
Научный метод заставляет нас сомневаться в своих предположениях и искоренять идеи, основанные на слухах, чужом мнении, укоренившихся привычках и прочем багаже, который мы тащим за собой. Этот подход очень похож на главные вопросы, которые задают себе репортеры, когда ведут журналистское расследование: что я знаю и откуда? К сожалению, человеческий мозг обладает встроенным механизмом, который направляет нас в противоположную сторону. Это называется «стремление подтвердить свою точку зрения», склонность выбирать доводы в пользу своих предположений и считать их верными и истинными.
Для ученого, проводящего эксперимент, такая предвзятость — огромная помеха. Тут уж ни о какой свободе воли речи нет, это очевидно. Бессознательное подводит нас к ответам, которых мы ожидаем, поскольку обременены определенным багажом, а не к настоящим, истинным, которые мы на самом деле ищем.
У этого могут быть крайне неприятные последствия. Ученые-медики, убежденные, что регулярная маммография снижает смертность от рака груди, именно это и обнаруживают, даже если в дальнейшем исследования не подтверждают этот результат. Похоже, в итоге огромному количеству женщин делают ненужные операции — а больше ничего. Подобная предвзятость обнаруживается всякий раз, когда мы подходим к решению какой-то задачи, заранее зная, какой ответ нам хочется получить. Если ваш начальник (ребенок, спутник жизни, друг и т. д.) когда-нибудь просил у вас совета, а потом явно слушал только то, что совпадало с его желаниями и намерениями, вы понимаете, о чем я говорю.