Если хорошо умеешь принимать и преодолевать страх, никто и не догадается, что тебе было страшно. Вспомним хотя бы Джеймса Кэмерона. Он спускался на дно океана в собственном батискафе «Дипси-Челленджер» стоимостью в 23 миллиона долларов. Конечно, он делал это ради науки, но при этом хотел и испытать себя. И разумеется, он это задумал, потому что по натуре исследователь и давно увлекался океанологией. При этом ему наверняка много раз было страшно: не сомневаюсь, что он был полон сомнений в тот миг, когда его капсулу отсоединили от троса и когда он услышал очень громкое «бух» — это страшное давление вдавило люк. Очень многие скептически относились к его проекту, поскольку считали, что Кэмерон кинорежиссер, а не исследователь. Все знают, что после выхода «Титаника» Кэмерон провозгласил себя «властелином мира», но речь тогда шла о мире кино. А в мире подводных исследований Кэмерона почти никто не знал. Поэтому он и решил снова показать, на что способен. Сам спроектировал батискаф и спустился в нем в одиночку. Он достиг дна Бездны Челленджера, находящейся на 11 километров ниже уровня моря, и сел на него гораздо аккуратнее, чем исследовательская миссия ВМС США в шестидесятые годы: обошлось без огромных туч ила. В частности, Кэмерон сделал одно интереснейшее наблюдение: в нескольких километрах оттуда, где глубина меньше всего на 30 метров, кипит жизнь. А там, где опустился «Дипси-Челленджер», не было практически ничего живого. Видимо, вода, попадая на самое дно глубочайших океанских глубин, лишается всего, что необходимо живым организмам, — кислорода, питательных веществ и нужных минералов. Мы никогда не узнали бы этот примечательный факт, если бы Джеймс Кэмерон не решил, что он не только кинематографист, но и ученый. Кэмерон провел на океанском дне несколько отличных научных экспериментов, открыл перед океанологами новые перспективы и обеспечил их новыми материалами для работы.
Даже если вы никогда не спускались на дно океана и не проектировали ракет для полетов на Марс, существует две разновидности синдрома самозванца, знакомые практически каждому из нас, и их нужно обязательно преодолевать, иначе вас ждет крах. Первая — это вопрос: «А вдруг я на самом деле плохой и только прикидываюсь хорошим человеком?» Я слышу это со всех сторон и часто задаю этот вопрос сам себе. Многие задумываются, не совершают ли они добрые дела из сугубо эгоистических побуждений. Почему я ратую за прививки — ради блага всего человечества или просто для того, чтобы мой ребенок не болел? Почему я поддерживаю экологически чистые способы производства электроэнергии — может быть, только потому, что так легче всего оправдывать свой комфортабельный образ жизни? Почему я жертвую деньги в благотворительный фонд, занимающийся поставками питьевой воды, — может быть, я просто хочу получить налоговый вычет?
Если придерживаешься подхода «все и сразу», с этими самозванскими чувствами удается постепенно совладать. Мало-помалу приходишь к пониманию, что то, что выгодно тебе, выгодно и окружающим. Бороться с инфекционными болезнями, замедлять глобальное потепление, помогать развивающимся странам строить инфраструктуру — все это помощь общему делу. Что эгоизм, что самоотверженность — все равно: они ведут к одному и тому же. Никто не хочет жить в нищете. Когда люди бедны, они больше склонны нарушать закон, меньше вкладывают в экономику и чаще болеют. Например, нищета в Чаде прямо влияет на здоровье нации. Ожидаемая средняя продолжительность жизни там всего пятьдесят лет. Поэтому в наших общих интересах, чтобы все жили достойно. Даже если вы последняя эгоистичная свинья, в ваших интересах, чтобы у всех был высокий уровень жизни, поскольку вам же будет лучше. Лучшее решение — не всегда самое простое, зато в конечном итоге оно выгодно всем. Поэтому я и говорю, что мы должны менять мир ради нас самих. Если проект хорошо продуман, прибыль гарантирована всем.
Что касается второй разновидности синдрома самозванца, она, похоже, самая распространенная. Это ощущение, что все проблемы нашего мира — бедность, болезни, глобальное потепление — очень уж масштабны, а все варианты их решения такие сложные, что впору растеряться, поэтому нелепо считать, будто нам это по силам. Даже подступаться к таким задачам глупо и самонадеянно — а поэтому очень легко опустить руки и подумать: «Ну вот, как видно, я на самом деле плохой человек, поскольку отказываюсь смотреть в лицо суровой реальности». Это обратная сторона подлинного самозванства. Если вас одолевают подобные чувства, вспомните один из величайших даров ботанской честности. Смотреть на все и сразу — не значит мгновенно решать все и сразу проблемы. Давайте будем откровенны: такого вообще не бывает. Зато каждый из нас может действовать в соответствии со строгими стандартами. Страх оказаться самозванцем можно преодолеть, пусть даже прыгнув выше головы. Вы преследуете собственные интересы, действуя во благо общества? Положительный ответ обеспечивают не только крупные проекты, но и мелкие поступки. Причем стандарты не обязательно должны быть чудовищно жесткими, достаточно их просто хорошо продумать.
Как вы уже знаете, я обожаю учить новые слова. И здесь стоит упомянуть слово, которое недавно подарил мне Кори Пауэлл — «нелтилицтли». Это ацтекское слово, означающее «обоснованный, искренний, истинный». Так ацтеки понимали путь к достойной жизни в мире, полном неопределенности, на Земле, где иногда становится опасно: надо не искать подтверждения своей точки зрения, а изо всех сил стараться жить в гармонии со своим окружением. Мы, носители западной культуры, обычно не связываем ацтекскую цивилизацию с развитием науки, однако именно ацтеки нашли прекрасное в своей лаконичности определение ботанской честности. Чтобы преодолеть синдром самозванца, нужно быть искренним, а путь искренности — это путь к улучшению мира.
Глава двадцать вторая Докуда мы дотянемся?
Несколько лет назад меня позвали консультантом в «Дженерал Моторс». По условиям договора в «Дженерал Моторс» должны были дать мне покататься на своем первом электромобиле EV1, а я за это обязался прочитать несколько лекций и дать обратную связь разработчикам малотоксичных двигателей и пиар-менеджерам компании. Мой интерес заключался в том, чтобы сдвинуть рынок в сторону нетоксичных автомобилей, к тому же мне было искренне интересно узнать, что творится за кулисами «Дженерал Моторс». На одном совещании сотрудник начал выступление со слов: «Мы хотим, чтобы наши малотоннажные грузовики были пригодны для переработки на 50 процентов». Это задело меня за живое. Я не сдержался и выпалил: «Нет-нет-нет! Вы хотите, чтобы ваши грузовики были пригодны для переработки на 100 процентов! Вот такой должна быть цель!»
Сам не знаю, как так вышло. Остаток совещания прошел будто в тумане, но одна фраза мне запомнилась. Кажется, тот сотрудник спросил: «Ну, троечку-то вы мне поставите?» Бедняга очутился в комнате, полной блестящих, умных, трудолюбивых людей, еле-еле пробившихся сквозь чащобу фильтрования, расчета времени, сомнений в себе и так далее, — а к чему это все привело? К полной путанице между краткосрочными реалиями и долгосрочными целями. Если хочешь изменить мир — а создание практичного современного электромобиля, несомненно, было и есть шагом в этом направлении, — надо уметь очень четко отделять одно от другого. Нельзя делать конечной целью посредственное достижение. Говорите о маленьких шагах сколько хотите, но делать их надо в сторону крупной цели.
Наблюдать подобную путаницу в «Дженерал Моторс» было, прямо скажем, неприятно, но мне было еще неприятнее обнаружить, что подобное происходит и в старом добром НАСА. Здесь все наоборот: с представлением о долгосрочных целях все прекрасно, однако краткосрочные ожидания абсолютно нереалистичны. Мы в Планетном обществе подписаны на множество рассылок из различных организаций, занимающихся космическими и авиакосмическими исследованиями. И вот каждый месяц и даже каждую неделю мне приходят имейлы из пиар-отдела НАСА, полные самых смелых надежд. Эти письма просят меня поделиться соображениями по поводу какого-то нового проекта НАСА и выглядят, как правило, примерно так: «Мы ждем конкретных предложений по развитию уникального, революционного, прорывного космического аппарата, который сейчас находится на начальном уровне разработки, однако обладает потенциалом для радикального преобразования системы в целом. Особенно нас интересуют предложения по одному из следующих…»
Уникальный! Революционный! Прорывной! Нет и еще раз нет: научно-технический прогресс так не делается, и кому это знать, как не ученым и инженерам из НАСА. Настоящий прогресс происходит постепенно, в результате череды мелких усовершенствований при движении к ясной крупной цели. Ждать немедленного радикального преображения — значит прямой дорогой шагать к тупикам и разочарованиям. Долгосрочных целей так не достигают, более того, это им только мешает. Ни капли не сомневаюсь, что настоящие исследователи и изобретатели из НАСА прекрасно это знают. А происходит вот что: какая-то руководящая структура всеми силами пытается продавить революционные открытия и считает, что у нее все получится, если просто создать проект с внушительным названием, где будет много нужных умных слов, и разослать кучу имейлов с отчаянными мольбами о замечаниях и предложениях. Подобные поиски легких и коротких путей типичны для организации, которая чувствует, что вынуждена под давлением извне жить не по средствам.
Все это очень похоже на бейсбол. Тренер говорит: «Вот тебе бита, иди вот сюда и пробей хоумран». Это не так-то просто, иначе мы бы постоянно так и поступали. Просто попасть по летящему мячу — и то достижение. А выбить его за пределы аутфилда очень и очень трудно. В НАСА подобное деструктивное хоумрановое мышление, вероятно, пережитки эры «Аполлона». В то время бюджет НАСА достигал рекордной отметки в четыре с небольшим процента госбюджета США. Это очень много денег для любой программы. НАСА купалось в деньгах, не знало недостатка в молодых и талантливых сотрудниках, к тому же перед ним стояла цель четче некуда: доставить человека на Луну. Прогресс по-прежнему происходил постепенно и мелкими шагами, но при этом с такой быстротой появлялось так много нового, что зачастую возникала видимость