– Что вы мне суете. Направление давайте.
– Оно сверху лежит, – сказала мама, не двигаясь.
Тетка подождала, помотала головой, кряхтя, дотянулась через стол до рассыпавшихся листков и подтянула их к себе, сводя толстыми наманикюренными пальцами в перстнях в аккуратную стопку. Ловко так. И принялась молча листать и шелестеть.
Мама постояла некоторое время, прожигая тетку прищуренным взглядом, широко шагнула и села на стул – на самый краешек.
Тетка перебирала бумаги и бормотала: «Так, копия паспорта… Свидетельства… О-мэ-эс, обе… Справка из школы…» Подняла голову и спросила, кажется, с ленивым торжеством:
– А опекунское?
– И опекунское, и завещание там, – твердо ответила мама.
– Что-то не нахожу, – пробормотала тетка, шелестя листками. – А, вот.
И зашелестела дальше, бурча: «Опекунское, копия, завещание, отказ от претензий…» Данька посмотрел на маму с гордостью – какая она все-таки победная, как здорово держится и одолевает всех нахальных дураков. Мама тоже посмотрела на Даньку. Как-то отчаянно. Глаза у нее блестели, губы были белыми, костяшки пальцев тоже – она, как Данька, стиснула край стула. Данька понял, что мама сейчас передумает. Встанет, извинится перед нахальной теткой, подхватит Даньку с вещами и убежит. Может, вещи даже бросит. И Данька останется без Громовика. И получится, что он всех обманул. И как докажешь, что это его обманули. Опять.
– Ну мам, – сказал он почти беззвучно. – Ты обещала.
Глаза у мамы дернулись от двери к двери. Она разомкнула будто склеенные губы, подбирая, наверное, слова. И тут тетка оторвалась от бумаг и спросила непонимающе:
– Громовик?
– Кареглазый, – поспешно уточнил Данька.
– Это… игрушка?
– Это не игрушка, – оскорбленно начал Данька, но мама поспешно перебила:
– Да-да.
Тетка смешно булькнула и спросила, не отрывая глаз от мамы:
– То есть вы из-за игрушки… Вы понимаете, на что идете из-за игрушки? Он вас, думаете, любить больше будет, ценить? Вы вообще…
– Да, да, да! – сказала мама, и каждое «да» было громче и звонче предыдущего.
Тетка вздрогнула, привстала и всем большим туловищем, как башня танка, повернулась к Даньке.
– Мальчик, а ты знаешь…
Даньке в нос ударила неприятная смесь запахов – сладких духов, пота и еще чего-то знакомого и очень здесь ненужного.
– Прекратите, – скомандовала мама. – Немедленно. Вам неприятности нужны?
Она опять была красивой, решительной и победной.
Тетка развернулась к ней, опершись на руки, которые с трудом удерживали такую массу, еще и покрасневшую да с вылезшим подбородком. Заорет – тоже заору, нельзя так на маму, подумал Данька. Но тетка сказала почти шепотом:
– Женщина, ну вы ведь… Вы ведь знаете, на что идете. Из-за игрушки?
– Какая разница, – горько сказала мама, тоже почти шепотом.
Тетка некоторое время хлопала густо накрашенными ресницами, медленно развернулась вправо, потом влево. Данька машинально проследил за ее взглядом. За окнами не было ничего интересного – пожилой дядька часто кивал, гладя сына по кудрявой башке, а толстая тетенька, некрасиво морщась, сморкалась в платочек, пока дочь и дядька брезгливо смотрели мимо.
Тут Данька вздрогнул, потому что обнаружил, что служащая смотрит уже на него, неудобно перекосившись в кресле. Данька опустил глаза, но потом разозлился. Он что-то плохое сделал, что ли?
Данька вскинул взгляд, но победить тетку в гляделки не удалось. Она со скрежетом, как холодильник по железному люку, отодвинула кресло, которое вообще-то умело беззвучно ездить на колесиках, и вышла, катнув последнюю волну запахов. Лапша из коробки это была, вот что за неопознанный запах. Лапшу Данька любил, но сейчас она была вообще никуда и низачем.
Данька растерянно посмотрел на маму. Она поморгала, нерешительно улыбнулась и привстала, явно собираясь окликнуть дядек за стеклом, не обращавших на маму с Данькой внимания, или даже пройти за дверь и привести кого надо. Но дверь опять убралась и вернулась, поставив в комнату дядьку. Примерно такого же, как в соседних кабинетах, при костюме, только постарше, поэтому не такого темноволосого.
Он сел в кресло, быстро пробежал крепкими пальцами по разложенным теткой бумагам, поднял голову, улыбнулся и сказал:
– Добрый день. Прошу прощения, у нас тут небольшие неполадки, но задержек больше не будет, обещаю. Я смотрю, вы хорошо подготовились, да, Даниил?
Он подмигнул Даньке, который малость опешил, но быстро сообразил, что его имя написано сто раз подряд в бумагах, лежащих перед дядькой. Данька кивнул, мама решительно начала:
– Вы бы указали своим сотрудникам…
– Тщ-тщ-тщ, – сказал дядька, улыбаясь все так же, да не так. – Мы укажем, вам указывать не советуем. Объяснить почему? Напомнить, куда вы приехали и с каким намерением?
– Нет.
Мама ответила негромко, но очень четко и снова стиснула краешек стула.
– Разумно, – пропел дядька и углубился в бумаги. – Так, счета оплачены, анализы, ответственность за запрещенные вещи… Все есть, подписи… Все подписано, домашний адрес, код подъезда…
Мама торопливо сказала:
– Вы только запишите, там два двенадцатых дома, наш который у самой остановки.
Дядька убрал улыбку, опустил руки с листами на стол и осведомился:
– А вы это не написали, что ли?
– Написала, – растерянно сказала мама. – Но…
– Ну и все, чего талдычить-то. Я ничего записывать не должен, ваша забота, ваша ответственность. Хотите проверить еще раз – пожалуйста.
Он ловко, так, что ни листочка не выбилось, метнул пачку бумаг к маме.
Мама еще сильнее стиснула пальцы и сказала, чуть улыбнувшись:
– Нет, спасибо, не стоит.
Дядька улыбнулся, снова став симпатичным, ловко забрал документы, расписался на нескольких листах, мазнул ими по столешнице, рассовал по папкам, которые убрал в стол, из стола же вытащил две бумаги и вручил маме:
– Вот, это накладная, двадцать девятый склад. Громовик, правильно?
– Кареглазый, – торопливо добавил Данька.
Дядька добродушно согласился:
– Кареглазый, Даниил, кареглазый, тут помечено. Это на четыре месяца дольше обойдется, вы в курсе, конечно? Да-да-да, прекрасно. Это направление для вас. Как заказ получите, мальчика… ну, вы знаете, по инструкции, а сами с этим вот в эйч-ар. Ну, там подскажут, уж не промахнетесь, уверяю.
Он засмеялся, но тут же оборвал смех, встал и указал на дверь. Мама тоже встала, резко, сказала: «Даниил, пойдем», – и направилась к чемодану. Даньке этот «Даниил» не очень понравился, зато понравилось направление и то, как ловко здесь все устроено: дядьки в соседних кабинетах встали почти одновременно со здешним. Суровая девица уже удрала вместе с матушкой, а очкарик-одуванчик с пожилым папашей потихоньку собирали вещи, разложенные почему-то по углам.
– Спасибо, – сказал Данька, поправил рюкзак и пошел к маме, которая придерживала дверь уже из коридора. На пороге ему послышалось: «Деб-билы», – будто дядька шепотом сказал. Но дядьки в кабинете уже не было. И в соседних тоже не было совсем никого. И в коридоре никого не было – даже одуванчик с пенсионером улетели куда-то. Мама посмотрела на Даньку, и тут на полу зажегся пунктир огоньков, словно тропинка светлячков, ведущая к выходу, другому, и охраннику, тоже другому, хоть носатому и стриженому. Он вывел их на голубую дорожку, уходящую в красивый зеленый сад, почти лес. За деревьями были еле заметны длинные серебристые здания.
– Простите, – сказала мама, – а где двадцать девятый склад? Ну, игрушки там.
Данька шевельнулся, но уточнять не стал. Пусть, если они ничего не понимают. Недолго осталось. Скоро все увидят, какой он – Громовик. Кареглазый. Пусть тогда попробуют игрушкой назвать.
Охранник кивнул, но заговорил не сразу, а после дурацкой паузы – Данька распереживаться успел.
– Значит, следующим образом. Во-он двадцать третий склад – это, получается, виды на жительство, потом до конца аллеи и направо, как раз мимо двадцать седьмого, где, как их, девиз… даусвайс…
– Девайсами, я поняла, спасибо, – сказала мама и почти потащила Даньку за собой, хотя охранник еще объяснял.
Двадцать третий склад пришлось, стрекоча колесиками чемодана по плиткам дорожки, обходить по широкой дуге, чтобы не зацепить скомканную очередь. Откуда только люди взялись, удивился Данька. Видимо, давно стоят – и ведь тихо так, спокойно. И сердитая девица с экраном в кулаке была тихой и спокойной, а мать ее тем более.
У входа в двадцать седьмой тлел вялый скандал: длинный прыщавый парень пытался, визгливо вскрикивая, растоптать здоровенную картонную коробку, а невысокий, похожий на него человечек пытался парня удержать, хватая за руки и бормоча. Два стриженых носатых охранника скучали чуть поодаль, не вмешиваясь.
Мама с Данькой шустро проскользнули мимо и чуть не врезались в огромного картонного Громовика. Он высился у входа в следующее задние. И очереди там не было. Вообще.
– Во везет, докажь, мам? – крикнул Данька и побежал.
На складе пахло карамелью и электричеством. Склад вообще был похож не на склад, а на тир в Луна-парке, по крайней мере видимая часть: зал с высоким, ярко освещенным прилавком, за прилавком – красивая девушка в космической одежде, за космической спиной – портреты Громовика, Макса-молнии, Озоны и менее интересных Даньке героев. Девушка даже поприветствовала Даньку салютом Орбиты, правда, когда вошла мама, опустила руки и невинно поздоровалась.
Мама замешкалась – сперва пристраивала чемодан к стенке, потом не могла разобраться с бумажками и в итоге протянула не ту. Девушка бумажку тут же со вздохом вернула, а вторую взяла не сразу.
– Зеленых Громовиков нет, только синие и карие, – предупредила она.
Данька выпалил, уже не пытаясь сдержать сияния:
– Мне кареглазого!
И украдкой показал ответный салют Орбиты. Девушка посмотрела на маму и сказала:
– А если…
– Несите уже, девушка, – устало сказала мама. – Сейчас, Нюшка. Потерпи.