И Данька дотерпел. Девушка вынесла здоровенную цветную коробку – и в ней был Громовик. Наверняка кареглазый. Со всей оснасткой, включая челночный ранец с чехлом и резервную подзарядку.
– Проверять будете? – спросила девушка без улыбки.
Данька заметался. Он хотел довезти Громовика домой в целой упаковке, которая сама по себе была круче всех магазинов города, но и проверить, а главное – активировать Громовика хотел сразу. И приписать себя к Громовику, как Макса-молнию. Только после этого Громовик станет его, Данькиным.
– Мам! – сказал он отчаянно.
– Проверка изделий данной категории предусматривает их активацию, – сказала девушка без интонаций.
Данька нетерпеливо кивнул и не стал слушать дальше – тем более что дальше были непонятные слова про выполнение Службой оферты в полном объеме и безусловном вступлении в силу обязательств, взятых на себя второй стороной.
– Мам, – жалобно повторил Данька.
– Нюшка, тебе нравится? – спросила мама, гладя Даньку по рукам, от плеча к локтю. Глаза ее бегали по всему Данькиному лицу, будто муравья ловили.
– Ты что, мам, вообще круть, – сказал Данька.
– Нюш, ты помнишь?.. – спросила мама.
– Помню, помню, мам, – сказал Данька, нетерпеливо переминаясь. – Ну можно, а?
– Проверяйте, – сказала мама девушке.
Девушка принялась расхлестывать ремни на коробке – быстро и ловко, явно так, чтобы потом можно было застегнуть обратно. А мама чуть присела и обняла Даньку, вдавившись твердым лбом ему в висок. Неудобно, немножко больно, горячо и мокро на щеке, ну и вообще – он маленький, что ли. Но Данька не стал возмущаться. Мама ведь сделала, что обещала, и вообще, женские слабости нужно уважать.
Данька снисходительно приобнял маму за плечи. Мама горячо заговорила:
– Нюшка, первое время баба Настя присмотрит, она и встретит, а потом, ну как договорились, ты не грусти только, все хорошо, это недолго, я постараюсь, как…
– Мам, ну что ты, – сказал Данька. – Конечно, хорошо будет. У меня же теперь Громовик есть.
За спиной кашлянули. Данька бегло оглянулся. Рядом стояли два охранника, конечно, носатых и стриженых. Один из них спросил маму о чем-то, она сказала: «Да-да, секундочку», – и снова обняла Даньку, шепча женские глупости про любовь и прочее. Громовик вылез из коробки, сел, встал и сложился втрое – Данька завороженно подглядывал поверх маминого локтя.
За спиной сказали:
– Женщина, время.
– Да-да, – повторила мама и стиснула Даньку почти до боли. – Нюшка, ты только не бойся.
– Да я и не боюсь, – сказал Данька. – Пока, мам.
И почти уже не отрывал взгляда от Громовика. Только на две секунды оторвал – вспомнил все-таки, как в школе учили. Повернулся, улыбнулся и сказал:
– Спасибо, мам.
Мама улыбнулась, вытерла длиннющие ресницы и вышла вместе с охранником.
А Данька, не обращая внимания на второго охранника, который повезет его обратно, как победителя, повернулся к коробке.
Кареглазый, подумал он и увидел он. Громовик развернулся к Даньке и раскрыл глаза. Они были карими и блестящими.
Это первый мой рассказ, напечатанный в книге.
В начале 2013 года отличный писатель и славный редактор Александр Етоев предложил мне поучаствовать в сборнике рассказов «Русские дети», «недетской книге про детей», которую он готовил вместе с замечательным же писателем и редактором Павлом Крусановым. Книга получилась очень интересной и толстенной: сорок восемь рассказов сорока четырех отечественных авторов – приглашение, насколько я понял, получили все заметные на тот момент представители так называемой большой отечественной литературы.
Предложение был неожиданным, компания предлагалась серьезная, рассказы я всерьез никогда не писал – короче, я согласился почти сразу. Рассказ сложился быстро – и настолько беспощадно, что я несколько смутился. Но составителям текст понравился. Так я официально стал рассказчиком.
Говорят, ничего страшнее «Кареглазого Громовика» я не написал.
Вот и славно.
Обмен веществИменно что на слабо, или Самая публикуемая единица моего творческого наследия
Предпоследний шаг получился нечеловечески слаженным и бессмысленно шикарным. Оценить слаженность было некому. Но красота выше смысла, поэтому: делай шесть.
Раз. Вице-президент Shell Venture Overseas Блис, не обращая внимания на переводчика, прокричал на ухо совсем помрачневшему вице-губернатору Воробьеву:
– Это не замораживание проекта! Даже не свертывание! Просто временная диверсификация – кризис, сами понимаете! Но в любом случае, начнем мы добычу, не начнем – все равно регион будет получать сто процентов поступлений, прописанных в соглашении! Я объясню, как только сядем!
Два. Председатель правления РАО «Газпром» Бочкарев сказал заместителю Весьегонову:
– Ты, Сережа, глазками так сильно не хлопай и не взлетай, я от сквозняков простужаюсь. Завтра на собрание выходим вот именно с этим планом: сокращение добычи на пятьдесят миллиардов кубов в год, по нефти на четыре ляма в год, рост по альтернативному топливу на пятьсот миллионов условных кубов, по туркменам не работаем, китайцам и хохлам все закрываем. Пора наконец слезать с углеводородной иглы – и это не только мое решение. Вопросы твои мне неинтересны, мне интересен полный просчет, через два часа здесь, свободен.
Три. Президент Венесуэлы Кортес, повернувшись к оператору Маркесу, пообещал:
– Еще раз отвернешь камеру от меня, я твой глупый красный нос вобью в твои глупые зеленые мозги, если они там, конечно, есть, в чем я очень сомневаюсь. Нация превыше всего, тем более цвет нации, а сборщики листьев коки – это именно цвет нации, и сейчас я сделаю их элитой, поэтому их тоже надо ежесекундно запечатлевать, но этим занимаются вот этот твой дружок и вот тот, тоже болваны, а ты, идиот, снимай меня и только меня, потому что наши дети и внуки имеют право видеть, с каким лицом отец Латинской Америки указывает многострадальному континенту путь к истинной свободе – свободе от черных выделений подземного дьявола и его американских приспешников, прямой путь к свободе, которую дарит нам наша благословенная природа. Снимай, кретин, я начинаю. Друзья!
Четыре. Министр финансов Курчатов поздоровался с секретарем президента, спокойно выслушал «извините, буквально десять минут, просто очередное обращение к народу», утонул в кресле и принялся последний раз прочесывать бумаги: блох быть не могло, но двукратное повышение налога на добычу полезных ископаемых и экспортных пошлин требовали не просто чистенького – безупречного обоснования.
Пять. Председатель энергетической комиссии ЕС Кечлевский сказал:
– Введение заградительных пошлин и дополнительных сборов избавит нас от русской, азиатской и вообще исламской угрозы, а субсидии фермерам, переработчикам и энергетикам позволят уже к следующему году вытеснить спиртом, рапсовым маслом и прочим биотопливом до сорока процентов нефтепродуктов. Голосуем?
Шесть. Председатель ОПЕК аль-Хакам оглядел шейхов, эмиров, министров и продолжил подсевшим тоном:
– Наше решение изменит мир сильнее любых революций, войн и крестовых походов – изменит бескровно и к лучшему. Это будет действительно прекрасный новый… – Он заперхал, сделал извиняющийся жест и ловко выдернул из кармана ингалятор.
И тут рвануло.
Последний шаг оказался шагом в пропасть – что самое обидное, не менее слаженным.
Шесть. Шейхи, эмиры и министры вздрогнули от резкого хлопка и пару секунд с застывшими неловкими улыбками наблюдали, как аль-Хакам, дернув головой, соскользнувшим с плечиков бурнусом оседает на кресло. Потом, конечно, все сразу повскакали с мест – и совсем наивные кинулись тормошить и спасать холодеющее тело, а довольно опытные полезли под стол, подальше от снайпера. Только снайпера не было – было недоброе чудо, которое с дикой силой вышибло насадку ингалятора и разнесло хоть не артикулированную еще, но четко ограненную мысль про сокращение нефтедобычи во имя внуков вместе с мягким нёбом и фрагментом головного мозга, отвечавшим за огранку мыслей.
Пять. Заместитель председателя энергетической комиссии Педерсен сказал:
– Коллеги, вы видите, я был прав, когда говорил о зоологической русофобии и ксенофобии нашего уважаемого председателя. Поэтому предлагаю сразу после его предложения поставить на голосование отставку действующего председателя и выборы нового. Голосуем, уважаемый коллега Кечлевский не возражает? Прекрасно. Так, первый вопрос – все против, за исключением председателя, второй – все за, при том же исключении. Фиксируем, приступаем к выдвижению кандидатов.
Четыре. Из алгебры Курчатова выдернул бубнеж в президентском предбаннике. Министр решил, что ослышался, украдкой стрельнул глазами по сторонам и обнаружил, что сразу из-за трех углов на него странно смотрят габаритные сотрудники администрации. Напрягшись, Курчатов понял, что бубнеж доносится из телевизора или радиоприемника, вывернутого на полную мощь в одном, а может, и не одном из окрестных кабинетов, бубнит президент – конечно, не бубнит, а вещает в свойственной ему напористой манере, – и бубнит (вещает, вещает!) он об отставке правительства, которое выполнило решительно все поставленные перед ним трудные задачи и заслужило долгий счастливый отпуск. Курчатов дернулся, спохватился, поймал красноречивый взгляд помощника, жестом спас того от объяснений, положил папку на пол, встал и пошел прочь, стараясь не горбиться под умножающимися взглядами.
Три. Оператор Маркес был не слишком впечатлителен, но довольно обидчив. Поэтому он взял лицо Кортеса предельно крупным планом, который позволил бы даже подслеповатым детям и внукам оценить разнообразие оспин и угрей на жирной коже отца Латинской Америки. Выбранный ракурс позволил оператору поймать миг вхождения во внешний уголок левого глаза президента темной полоски. Опыт позволил оператору удержать президента в кадре. Детство в саванне позволило оператору понять, что темный промельк, превратившийся в толстую блестящую ресничку, – это кончик шипа, смачиваемого кечу-кураре. А дисциплинированность позволила оператору обстоятельно запечатлеть агонию президента Кортеса, не отвлекаясь на прыжки коллег и бурление толпы, затаптывающей представителя рода Долинных пум, который тремя годами ранее указом президента был выселен с исконных земель, отданных национальной нефтяной компании.